Василий Ардамацкий - Последний год
Царь опустил взгляд на бумагу.
— Борис Владимирович, я ознакомился с представленной вами речью на открытии Думы… — Он заглянул в конец речи… — Не слишком ли она велика?
— Можно сократить, — мгновенно ответил премьер.
— И сказалось, я думаю, то, что вы впервые будете на трибуне столь непривычной и мало привлекательной.
— Именно, ваше величество! — воскликнул Штюрмер.
— Нет смысла метать перед ними бисер, — продолжал царь. — Речь должна быть краткой и весьма сдержанной. Вы перед Думой не отчитываетесь, а только благоволите информировать ее. Я бы рекомендовал вам построить речь так…
— Минуточку, ваше величество! — Штюрмер согнулся к стоящему у кресла портфелю, защелкал его замками и вынырнул над столом уже с тетрадкой в руках, приготовясь записывать монаршие повеления. — Я весь внимание, ваше величество…
— Первое, и это лейтмотив всей вашей речи — война до победного конца и рука об руку с нашими союзниками. Второе — все для войны и победы! Абсолютно все! — Царь пристукнул по столу ребром ладони. — Третье: войну мы ведем очень тяжелую, и, как всякая война, она состоит не только из успехов. Но тут вы выразите радость по поводу взятия нашими войскими Эр-зерума.
— Уже взяли, ваше величество? — радостно вырвалось у Штюрмера — ему очень хотелось сообщить Думе что-нибудь приятное и получить взамен расположение.
— Возьмем, — сухо отозвался Николай. — Далее, о вере правительства в великую духовную силу нашего народа, который понимает, что будущее России начнется с его победы над сильным и коварным врагом. Пусть сидящие там господа задумаются над этой мыслью, прежде чем лезть на трибуну со своими прожектами будущего государства нашего… — Царь помолчал, глядя в окно, за которым густо падал снег… — Что же касаемо внутренних дел государства… Тут главное не залезать в дебри. Пройдитесь бегло по таким, скажем, вопросам, как… реформа церкви… земства… Скажите о необходимости введения земских учреждений в некоторых районах Сибири… но опять-таки бегло… Да, обязательно о немецком засилье, из ваших уст это прозвучит весьма пользительно… — Царь подумал и заключил — И я думаю — вполне достаточно. А закончить речь надо оптимистическими фразами о войне и грядущей победе.
Закончив записывать, Штюрмер сказал:
— Я все понял, ваше величество, и речь переделаю. Как всегда, возле вас все проблемы видятся и глубже и яснее. Спасибо, ваше величество.
— У вас ко мне что-нибудь есть? — подчеркнуто устало спросил царь, это был его испытанный прием прекратить аудиенцию.
— О, целый портфель, ваше величество! — воскликнул Штюрмер, еще не усвоивший манер царя. Но увидев, как о» нахмурился, поспешно добавил: — Но я не позволю больше отнимать наше бесценное время и постараюсь все решить сам.
— Вот это мне всегда особо приятно слышать, а то ко мне идут все, кому не лень, с делами, которые обязаны решать сами.
Штюрмер встал, низко поклонился:
— Желаю вам здоровья, ваше величество, на радость и во благо отчизны нашей, а себе я все же оставляю надежду, что, когда мне будет действительно трудно, я получу вашу мудрую помощь.
— Естественно, — еле слышно произнес царь и, когда премьер уже поднял с пола свой тяжеленный портфель, сказал — Я забыл сообщить вам, что я тоже буду на открытии Думы.
— Не может быть! — глупо воскликнул Штюрмер, но царь будто не слышал, добавил:
— Там, в этом… учреждении нам с вами нужно будет держаться очень спокойно, с полным достоинством власти и без всякого показа нашего им противостояния, наоборот — мы там будем заняты одним из наших государственных дел, и пусть это станет примером для тех, кто будет в думском зале. До свидания, Борис Владимирович…
Штюрмер уже сделал шаг от стола и вдруг остановился:
— Ваше величество, а само открытие Думы уже предрешено?
Царь на этот явно глупый вопрос не ответил и погрузился в чтение бумаг. Штюрмер почти на носках вышел из кабинета. Посмотрев на закрывшуюся за ним дверь, Николай подумал: неужели он действительно глуповат?..
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Один из руководителей Азово-Донского банка, Яков Васильевич Вишау, пригласил биржевого дельца Грубина к себе домой, предупредив, что у него есть интересное предложение.
Они знакомы давно. Грубин держит в Азово-Донском банке часть своего капитала, это дает ему небольшой, но уверенный доход. В коммерческих делах они разительно несхожи. Грубин сама осторожность, Вишау славится своими рискованными, но почти всегда удачными предприятиями. Он давно уже старается втянуть Грубина в свои масштабные операции. Вот и сейчас Вишау уговаривает его войти вместе с ним в сделку по перекупке на Дальнем Востоке большой партии марли для действующей армии.
— Это же беспроигрышный билет! — говорил Вишау напористо, горячо, и в это время его живое цыганское лицо успевало отражать то восторг, то муку, то недоумение, то испуг. — Громадный запас этого товара лежит там с японской войны. Представляете? Товар всеми забыт, это абсолютно точно! Хозяин складов считает, что за давностью хранения, причем хранения, никем не оплаченного, товар давно стал его собственностью! И он прав. Об этом есть пункт закона.
— И все же фактически это не его товар, — вставил Грубин, морщась от трамвайного скрежета. Они разговаривали в огромном кабинете, все окна которого выходили на Литейный проспект, где трамвайный путь делал поворот, и время от времени в их разговор врезался железный скрежет трамвайных колес.
— Ну почему вы не можете понять, что эту юридическую сторону дела он берет на себя? Рискует он, а мы этот риск только оплачиваем и то в случае удачи… — Вишау всей своей мощной фигурой выдвинулся из глубокого кожаного кресла вперед и смотрел на Грубина с мучительным непониманием.
— Нет. Я воздержусь, — тихо и твердо ответил Грубин и, неторопливо сняв с носа очки, сложил их и защелкнул футляр.
Вишау вскочил и остановился перед Грубиным со скорбным, как будто испуганным лицом.
— Непостижимо… — прошептал он.
— Не сердитесь на меня, для такой сделки вы компаньона найдете.
— А вы из-за своей осторожности потеряете большие деньги, — сказал Вишау высоким голосом, словно зачитал приговор.
— Моя любимая жена, выходя за меня, сказала: «Никакого риска», и нарушить это условие нашего брака я не могу, — доверительно ответил Грубин. Он виновато улыбнулся тонкими белыми губами и спросил — Скажите-ка лучше, что нового в верхах?
Жена Вишау близка к салону балерины Кшесинской, там бывает петроградская знать, и Грубин не раз по этой цепочке получал ценную информацию…
— Лучше не знать, — ответил Вишау с печальным лицом.
— Что так? — поднял светлые брови Грубин.
— Никому нет веры, — шепотом ответил Вишау.
— Никому? Так быть не может, — задумчиво сказал Грубин. — И потом неясно, кто кому не верит?
— Никто никому, Георгий Максимович.
— Но я-то, например, вам верю, — улыбнулся Грубин, снимая пылинку с форменного сюртука банкира.
— Ну, дорогой мой, когда вера пропадет и в нашем деловом мире, рухнет финансовый фундамент державы, тогда и всему конец.
— Кстати, Яков Васильевич, как у вас котируется Манус? Ему верить можно?
В больших черных глазах Вишау зажглось любопытство:
— Удивлен, Георгий Максимович. Не я, а вы ведете с ним дела-делишки. А спрашиваете у меня.
— Никаких дел-делишек у меня с ним нет, только давнее знакомство. А вас ведь не зря называют финансовым градусником.
— Ну что ж, отвечу… — Вишау оглянулся на окна, за которыми заскрежетал трамвай, переждал и сказал: — Манус — фигура прочная, я в него верю.
Грубин улыбнулся:
— А говорите: никто никому.
— То о мире, где действует власть, — тихо ответил Вишау и, взглянув на круглые настенные часы, стал торопливо застегивать верхние пуговицы мундира.
— Власть — это государь, — так же тихо произнес Грубин. Рука Вишау, застегивавшая пуговицу, на мгновение замерла,лицо застыло в удивлении. Но это, может быть, потому, что он застегнул последнюю пуговицу и ворот давил шею. Он одернул мундир и сказал разочарованно:
— Я очень сожалею, что мы не сговорились…
Грубин вышел на Литейный и, подняв меховой воротник, неторопливо направился к Невскому. Встречей с Вишау' он на этот раз недоволен. Разве только получено еще одно подтверждение, что Манус фигура все еще прочная — это ему очень важно знать. Ну и еще вот это «никому нет веры». Но это Грубин наблюдает и сам.
На Невском, перейдя Аничков мост, Грубин посмотрел на часы городской думы и пошел еще медленнее — там, у думы, он должен быть точно в три. Всех связанных с ним людей он приучает к немецкой точности.
Тайная работа органически вошла в его жизнь, плотно слилась с его коммерческой деятельностью и словно спряталась в ней. Добыча ценной информации была, конечно, нелегким и кропотливым делом, однако широкий круг разнообразных знакомых, деловые связи, умение слушать, способность читать газеты между строк помогали тому, что «пустым» он никогда не был. Но оставался один момент в его работе, который постоянно его тревожил, — встречи со связными, которым он передавал информацию и от которых получал новые задания своих далеких начальников. Сейчас у него было два канала связи. Один постоянный, через завербованного немецкой разведкой шведа, работавшего чиновником в шведском посольстве. Другой канал был чисто немецкий, но связники здесь менялись. В прошлом году приезжал связник, для русских властей являвшийся представителем шведской электротехнической фирмы «Эриксон», поставлявшей России телефонные аппараты и коммутаторы. Его сменил научный сотрудник скандинавского метеоцентра, приезжавший для координации службы прогнозов погоды. Последнее время связником был пожилой респектабельный господин, официально приезжавший в Петроград как представитель шведского международного банка. Грубин понимал, что к нему посылают опытных и умелых людей, и все же тревожился — поди знай, насколько тот осторожен, не тащит ли за собой тень русской контрразведки? И вообще каждый новый человек, посвященный в твою тайную службу, — это уже опасность, об этом ему говорили еще в академии генерального штаба. Но что мог сделать Грубин? Только одно — быть предельно осторожным самому и сводить к минимуму срок общения со связниками. Ни минуты лишних разговоров. Только о деле и без ненужных подробностей…
