Александр Кулешов - Ночное солнце
Члены комиссии одобрительно зашумели.
Петр помрачнел. Начинается… Отец, дед. А сам, значит… Но начальник политотдела, угадав его мысли, весело воскликнул:
— Воздушно-десантная династия! Чайковские! Куда ж ему идти, как не в Рязанское? А поблажек он не ищет. Первый раз не получилось, второй пришел. Какие отметки — сами видели. Так что, думаю, все ясно.
— Что ж, Чайковский, поздравляю, в училище вы приняты, — сказал начальник училища и пожал Петру руку.
Их выстроили на плацу. День был на редкость солнечным, небо синим, вся природа праздновала праздник, будто радовалась вместе с десантниками. Да, теперь уже те, чьи фамилии прозвучат сейчас на этом плацу, имеют право считать себя десантниками. Конечно, будет еще время молодого солдата, присяга, но все же они наденут форму с голубыми петлицами, тельняшку, голубой берет. Их будут называть курсантами.
Перед строем вышел командир батальона. Он казался особенно торжественным. Медленно, неторопливо вынул из красной папки несколько белых листков, оглядел застывшие шеренги строго и неожиданно громко воскликнул:
— Зачитываю приказ начальника училища… Успешно прошли конкурсные испытания и зачислены курсантами Рязанского воздушно-десантного дважды Краснознаменного училища имени Ленинского комсомола… Антипов, Аравик, Атлантов, Ашугов.
Он перечислял фамилии. Порой слышался горестный вздох: сменялась буква, а человека не назвали.
— …Чайковский… — услышал Петр и сам удивился, с каким спокойствием воспринял эту весть.
Вот он и курсант.
Стало реальностью то, к чему он так долго и непросто шел. На пути встретил столько препятствий…
Он десантник. Как дед, как отец.
Путь его в жизнь лежит теперь перед ним, широкий, прямой и ясный. И пусть на этом пути будут трудности, заботы, препятствия — это светлый путь солдата. А есть ли большее счастье?..
— Поздравляю вас, товарищи курсанты! — донесся до него зычный голос командира батальона. — Поздравляю! — повторил он и после паузы негромко добавил: — Товарищей, не зачисленных в училище, командирам рот представить на беседу к начальнику училища.
Петру было искренне жаль непопавших. Особенно он почему-то сочувствовал тем, кто еще заранее, до экзаменов, остриглись наголо (чего, кстати, в училище не требовалось), стремясь подчеркнуть этим свою принадлежность к армейской семье. Теперь жди, пока волосы отрастут…
Зачислили и Синицына, и он тут же помчался отправлять традиционную телеграмму.
Петр тоже послал телеграммы, целых три. Первая была отцу: «Зачислен. Обнимаю», вторую он адресовал Лене Соловьевой: «Приняли. Жаль, нет тебя рядом. Целую. Твой Петро». Наконец, в третьей, в адрес Руты, было написано: «Приняли. Спасибо вам за все: за парашютную науку и многое другое».
Так закончился для Петра этот самый радостный день в его жизни.
Глава XIX
На свои телеграммы Петр вскоре получил ответные послания.
Илья Сергеевич откликнулся тоже телеграммой: «Иначе и быть не могло. Ведь мы Чайковские. Не урони фамильной чести. Отец». Ленка прислала открытку, на которой был изображен Ленинград. Открытка пришла с опозданием, поскольку сестра уехала в этот город на соревнования. Текст гласил: «Дорогой брат, рада, как будто сама поступила. Желаю тебе всего, что сам желаешь, а главное — успешной учебы и скорых офицерских погон. Твоя Ленка». Внизу было мелко накорябано: «Перед отъездом видела Л. С., она замечательная, обидишь ее — убью. Она ж тебя любит». Под Л. С. следовало, разумеется, понимать Лену Соловьеву, а приписку — как строгое указание на тему дальнейшей жизни. Одновременно с Ленкиной пришла из Ленинграда открытка с изображением бескозырки, увитой гвардейскими лентами. В ней стояло: «Дорогой Петр, искренне поздравляю Вас с принятием (слово „принятием“ было заштриховано и заменено „поступлением“) в Рязанское дважды Краснознаменное воздушно-десантное училище имени Ленинского комсомола и желаю успехов в воинской службе. Всегда ваш Рудик».
Петр улыбнулся, представив, как Ленка выбирала открытку с мужественным символом, как втолковывала затюканному Рудику, что писать, и, наверное, ругала за не то написанное слово.
Рута прислала короткое письмо, в котором благодарила за телеграмму, сообщала последние аэроклубовские новости. Заканчивалось письмо так: «Ну что ж, Петр, вот и исполнилась твоя мечта — ты стал десантником. Не сомневаюсь, исполнятся и все остальные. Будешь и мастером спорта, и офицером, и генералом. У такого отца, как твой, другого сына и не могло быть. У него и у Зои. Уверена, что, когда представится возможность, ты обязательно побываешь в аэроклубе, где тебя всегда встретят как своего. Так что не „прощай“, а „до свидания“. Мне будет не хватать тебя. Рута».
При чтении этого письма у Петра почему-то кольнуло сердце. Он погрустнел. Рута была для него и старшей сестрой, и советчиком, в чем-то и второй матерью.
Петр уже привык получать в эти дни разные поздравления, ведь помимо отца, Руты, Ленки телеграммы или открытки прислали ребята из бывшего класса, друзья из аэроклуба, из спортивной секции, приятели по дому. Поэтому он не удивился, обнаружив на столике очередной заклеенный телеграфный бланк. Он взял его по дороге на завтрак и прочел во время короткого перерыва перед выходом на занятия.
Прочел и застыл, охваченный вихрем противоречивых чувств. «Если можешь, приезжай в Москву. Если нет, приеду к тебе. Все здесь осточертело. Ты нужен мне как воздух. Ради бога, приезжай. Неужели все забыл. Вычеркни все плохое, прости. Как прежде, твоя Нина». И обратный адрес до востребования.
Угасшая любовь, тоска, ревность, обида, злость, удивление, радость, растерянность…
Какие только чувства не испытал Петр в эти минуты! Откуда узнала адрес? Почему телеграфировала именно в этот момент? Теперь уже заведомо зная, что он на четыре года связан с училищем, на всю жизнь с армией? Зачем приезжать? Кто и почему ей осточертел? Что все это — минутный каприз или подлинное чувство, заслоненное доселе чем-то и кем-то другим?..
Сто вопросов, и все без ответа. Отвечать? Не отвечать?
Петр колебался. Не ответить — значит показать себя трусом, мелочным. Наконец, это просто не «по-джентльменски» (любимое Нинино слово). Он долго размышлял над текстом ответа. (А может быть, над его существом?) Медленно, задумчиво написал, перечитал, смял и выкинул, снова написал, снова выкинул.
Телеграмма, которую он послал, была короткой: «Ни вычеркнуть, ни простить не могу. Прощай».
Он неторопливо порвал квитанцию, аккуратно бросил ее в урну и покинул почту.
Он думал, что надолго Нинина телеграмма отравит ему его радость. Это была как сердечная боль — на мгновение сжала, кольнула и исчезла.
Но ведь это и была сердечная боль!
Ему вдруг стало легко на душе, спокойно и радостно. И немного пусто.
Самое длинное письмо пришло, конечно, от Лены Соловьевой. Написано оно было четким, крупным, ясным почерком.
Лена, откровенная в своих чувствах, когда говорила с ним, в письме написала все, как есть.
«Я люблю тебя, Петро, — писала она, — это не секрет, ты давно об этом знаешь. А теперь получай письменное подтверждение. Мне не стыдно об этом писать. С тобой я самолюбие и стыдливость в карман прячу. Уж так! Хочу тебе сказать, что не представляю своей дальнейшей жизни без тебя. Теперь же начну хлопотать и бегать, чтоб переехать в Рязань. Я уже узнавала — берут преподавателем физвоспитания в школу. С жильем устроюсь. Сможешь, если захочешь, приходить ко мне по воскресеньям или когда будет увольнение. Буду ждать.
Я вообще тебя буду ждать, сколько скажешь. Четыре года, так четыре, десять, так десять. Хоть сто.
И теперь главное: если это все мои бабские мечты, напиши мне! Дай слово, что напишешь! Или телеграфируй. Два слова: „Не приезжай“. И клянусь тебе, никогда ничем тебя не обеспокою. Просто буду ждать, сколько придется…
Целую, очень тебя люблю. Твоя Лена Соловьева».
Петр улыбнулся, перечитал письмо, еще раз перечитал. Перестал улыбаться. Он вдруг понял, что это уже не игра, не детские увлечения, а жизнь, человеческие судьбы, что Лена не девчонка, а он уже не школьник, завтрашний офицер. Что прошла для него пора поцелуев украдкой, прогулок в парке и танцев на вечеринках. Что он уже взрослый, и Лена взрослая, и хотя они очень молоды, но уже имеют право, да нет, пожалуй, обязаны думать о самостоятельной жизни, о правах своих, а главное — обязанностях. И что, ответь он ей сейчас «Приезжай», он не просто напишет слово, а сделает важный жизненный шаг, будет отвечать уже не только за себя…
Он долго сидел задумавшись, потом решительно встал, подошел к окошку и протянул телеграфный бланк с единственным словом «Приезжай».
Но не только у Петра состоялись в то лето радостные и печальные встречи с прошедшим. У Ильи Сергеевича тоже, и отнюдь не эпистолярные.
