Джордже Кэлинеску - Загадка Отилии
Стэникэ вкратце рассказал одиссею Тити. Это было самое банальное приключение. Он встретился с Сохацким, который дружески хлопнул его по плечу и развил перед ним свою теорию. Между ними, сказал он, не может быть никакого конфликта. Что там произошло между Тити и его сестрой, самого Сохацкого нисколько не интересует. Есть вещи, которые нередко случаются, но из-за них не стоит порывать отношений между друзьями. В конце концов, он о нем только хорошего мнения, и даже Ана, «клянусь честью», сожалела, что они поссорились. К чему это? Разве мужчина и женщина, прожившие некоторое время вместе, должны потом выцарапывать друг другу глаза? Сохацкий вспомнил школьные времена, что всегда было приятно Тити, пригласил его пропустить по рюмочке и, напоив, затащил к себе домой, к его бывшему семейному очагу. Там в довершение всего Тити встретился с Аной, которая приняла его весьма радушно. Она снова вышла замуж, но у ее мужа дом в центре города. Сейчас он должен приехать за ней сюда. Тити перепугался, но его заверили, что это ровно ничего не значит, новый муж даже спрашивает: «Как это случилось, что я до сих пор не знаком с домнулом Туля, твоим первым мужем? Я был бы очень польщен, я слышал, что он выдающийся художник и из хорошей семьи». Ана зашла так далеко, что одарила Тити кое-какими знаками внимания весьма интимного характера, чего он был лишен уже долгое время. Приехал и муж Аны, оказавшийся благородным человеком. Он был в восторге, что видит Тити, приказал подать вина и страшно оскорбился, услышав, что Тити собирается уезжать так рано. Когда же после попойки наконец обратили внимание, что уже четыре часа утра, все посоветовали Тити остаться у них, пока совсем не рассветет. Муж исчез, и Тити имел возможность во второй раз испытать иллюзию, что он женат. Какую цель преследовала этим Ана? Стэникэ утверждал, что она строит какие-то адские козни. На самом деле все было гораздо проще и объяснялось отсутствием всяких моральных устоев в этой мелкобуржуазной среде и тайной надеждой извлечь из всего небольшую пользу. После развода с Тити Ана превратила воспоминания о нем в некий знак отличия. Она слышала, как говорили с оттенком буржуазного уважения об Отилии, о дяде Костаке и о других членах этой семьи, и сочла своим долгом заявить миру о том, что и она знает их и даже была замужем за домнулом Туля, но необходимость вынудила ее с ним расстаться по доброму согласию, так как ее ожидали большие виды на наследство — а какие именно, она рассказать не может. Ана нанизывала все больше и больше разной чепухи вокруг этой истории. Новый муж, будучи человеком такого же склада ума, поддакивал ей. Для этих людей любое знакомство было ценным, потому что им можно было похвастать. Для них единственным развлечением в жизни являлись визиты — сегодня к одним, завтра к другим. Сохацкий был настолько общителен, что готов был считать своим знакомым даже того, с кем когда-то подрался. Однажды кто-то наступил ему на ногу, он обругал этого человека, который ответил ему в весьма цветистых выражениях. Сохацкий забыл об этом столкновении, но запомнил лицо своего недруга и в один прекрасный день схватил его за руку, заговорил с ним, пригласил в бодегу [27], все время удивляясь, откуда же он его знает. В конце концов все разъяснилось, но случайные враги расстались друзьями. Семья Сохацких, несмотря на то, что некоторые ее члены сделали карьеру, все же оставалась мещанской и не признавала этикета. Возможно, именно это и послужило причиной того, что они задержали Тити. Но Аглае, в душе которой уживались самые противоречивые чувства, сохраняла свои аристократические замашки и была неумолима. Она вовсе не обвиняла Тити в том, что он принял приглашение Сохацких, но проклинала Ану и всех ее близких за то, что они вскружили голову слабому мальчику, вырвавшемуся из-под маменькиного надзора. Она уложила Тити в постель, хотя он, будучи удовлетворен физиологически, чувствовал себя прекрасно, обложила его голову ломтями картофеля, дала ему микстуру и, как в прошлые разы, посоветовала быть осторожнее. Аглае окончательно завладела Тити и всем своим видом давала понять, что без нее он был бы несчастлив.
Отилия смеялась и расспрашивала об остальных членах семьи. Стэникэ сообщил, что все ее очень любят и сожалеют, что нанесли ей обиду, и особо упомянул о желании Аурики повидаться с нею. Отилия вовсе не была злопамятна и быстро забывала козни, которые строили против нее другие. Она переглянулась с Феликсом и заявила, что никогда и не сердилась. Непоседливый Стэникэ немедленно исчез и привел Аурику. Весь тот необыкновенный душевный подъем, который испытал Феликс, когда перед ним, словно во сне, появилась Отилия, теперь исчез. Вторжение родственников он воспринял как ущемление его законных прав. Отилия, угадав недовольство Феликса, тайком быстро погладила его руку, давая понять, что позже она уделит ему внимание. Аурика вошла в комнату почти униженная и расцеловала Отилию в обе щеки. Вся ее желчность словно куда-то пропала. За это время она еще больше похудела, вокруг глаз появились синие круги. Жалко было смотреть на ее лицо, которое она сильно красила, чтобы казаться моложе. Отилия была растрогана и, не помня зла, к которому давно привыкла, радостно встретила кузину. Она поблагодарила ее за открытку и письмо. Аурика в ответ склонила голову, а Стэникэ и Феликс отметили про себя, что она тайком написала письмо Отилии. Вынув из чемодана какие-то безделушки, флакончик духов, накрахмаленный вышитый воротничок (какие носили тогда), Отилия великодушно протянула их Аурике, хотя раньше у нее не было такого намерения и все эти вещи она покупала для себя. Аурика заплакала, и лицо ее подурнело. Но причиной ее слез было вовсе не раскаяние, а нервы. Если бы она попробовала разобраться в своем чувстве, она бы поняла, что завидует Отилии, как и всегда, но теперь в доме Отилии эта зависть обернулась чувством поражения. Бестактно касаясь самого больного для Аурики вопроса, Стэникэ провозгласил:
— Не плачь, Аурика! Стэникэ позаботится о тебе. Все еще впереди. У меня есть для тебя несколько блестящих партий.
Наконец Аурика перестала плакать и принялась с жадным любопытством разглядывать вещи Отилии.
— Когда вы решили справлять свадьбу? — в свою очередь допуская бестактность, спросила Аурика в промежутке между двумя прерывистыми вздохами.
— Свадьбу? С кем? — удивленно спросила Отилия, заметив, как внезапно побледнел Феликс.
— С... Паскалополом! — ответила с непритворной наивностью Аурика.
— Ах, — рассердилась Отилия, — вы меня с ума сведете этим Паскалополом. Я его, беднягу, начну ненавидеть! Кто это вам сказал, что я выхожу замуж за Паскалопола? Это нелепица. Раньше вы не удивлялись, когда Паскалопол сажал меня на колени, а теперь, когда я стала взрослой, вы во всем обязательно хотите видеть что-то подозрительное. Он привык ко мне и ко всем нам, так же как и мы привыкли к нему. Вот и все. Я не могу без него, как не могу без отца. Если это должно обязательно привести к свадьбе, тогда я не понимаю, что такое дружба и в особенности — уважение. Я бы рада была узнать, что мама обманывала отца и что мой настоящий отец Паскалопол. Тогда бы я была избавлена от всех этих разговоров. Я могла бы спокойно любить моего бедного Паскалопола, не боясь клеветы.
— Я произведу расследование! — предложил Стэникэ.
Отилия крикнула Феликсу:
— Дорогой, подари ему от моего имени галстук, чтобы он меня больше не преследовал.
— Как? — подпрыгнул Стэникэ. — У тебя есть галстуки?
И он выхватил весь ворох из-за спины Феликса.
— Потрясающие! Изумительные! Настоящие парижские. Отилия, восхитительная девушка, приди, я тебя поцелую, как брат.
Она не успела опомниться, как он звонко чмокнул ее в лоб и бросился с галстуками к двери, но Отилия успела выхватить несколько из них:
— Не все, Стэникэ. Что вы делаете? Есть ведь и другие люди.
— Какие еще люди? — огрызнулся Стэникэ. — Какие другие? Я ради тебя пожертвовал душевным спокойствием, я здесь скромно и тихо вершил великие дела. Ты увидишь, какой благодарности я заслуживаю! Я тебе расскажу потрясающую новость, но не сейчас. Феликс сам поедет в Париж, нечего больше таиться. У меня достоверные сведения. Вопрос обсужден и решен.
Только поздно вечером Отилия наконец освободилась от всех и, усевшись по старой привычке на софу напротив Феликса, которого она позвала, стала рассказывать о маленьких удовольствиях путешествия, грызя конфеты и угощая ими Феликса. Феликс слушал и смотрел на нее. Лицо Отилии немного округлилось, подчеркивая изящную форму головы. Девушка выглядела теперь еще более утонченной, более женственной, сохранив при этом свою детскую прелесть. Глаза стали более лучистыми, и держалась она увереннее. Полное самообладание, какая-то непонятная зрелость ощущались в ее словах и жестах. Несмотря на то, что перед ним была всего лишь молодая девушка в пору ее расцвета, Феликс рядом с ней казался себе совсем мальчишкой. Во всем поведении Отилии чувствовалась определенность суждений о жизни и о нем самом, тщательно обдуманные решения, снисходительная насмешливость. Над такой девушкой он не мог иметь никакой власти, ее серьезность парализовала его. И сколь ли оскорбительно было это сравнение, он подумал о Джорджете. Она тоже выглядела эмансипированной, вела себя с ним покровительственно, и у нее тоже была ненавистная ему привычка брать его за подбородок, словно ребенка. Но при этом в ее глазах сквозила полнейшая неуверенность в своих женских силах и бесконечное уважение к мужчине. В поведении Отилии не было ничего вызывающего, никакой заносчивости, ее жесты и слова были полны грации, но во всем, что она делала, сквозил ум. Отилия жила так же, как играла на рояле — трогательно и деликатно, среди сумбура страстей, строго зафиксированных на бумаге, укрощенных и обоснованных. Казалось, что она «слишком много знает» и пугает мужчин, раздражая женщин, которые вообще враждебны к любой женщине, ведущей себя независимо по отношению к мужчинам. Дядя Костаке, Паскалопол, Стэникэ и даже сам Феликс не решились бы противоречить Отилии. Легкое облачко усталости в глазах, привычка подносить руки к вискам, словно упрекая кого-то, — все это заставляло цепенеть, опасаясь приступа раздражения, и порождало у Феликса предчувствие катастрофы. Когда Отилия обвивала нежной петлей своих тонких рук шею дяди Костаке, у старика на лице смеялись все морщинки, но если Отилия осуждала что-нибудь, даже весьма деликатно, он ходил на цыпочках, словно в комнате больного. Самоуверенность девушки бросилась в глаза Феликсу с самого первого момента, как он только вошел е дом Джурджувяну. Это было как раз то, чего так не хватало ему самому; он инстинктивно угадывал в ее уверенности один из атрибутов материнского начала. Феликс так долго ждал Отилию, что теперь, когда она наконец была перед ним, более прекрасная и более расположенная к нему, чем когда-либо, он все-таки был недоволен. Та Отилия, какую рисовало ему воображение во время долгого ожидания, была покорной, поступала согласно его желаниям. Эта же была независима. Когда воображаемая Отилия открывала рот и заявляла, что не любит его, Феликс опротестовывал это и откладывал окончательный приговор. А живая Отилия говорила громко, произносила фразы, которые, казалось, должны были его удовлетворять, но не так искренне, как ему бы хотелось.
![Брайен Фрил - Праздник урожая [=Танцы на праздник урожая]](/uploads/posts/books/271489/271489.jpg)
