Светлана Петрова - Беспамятство
- Мы твою болезнь одолеем. Скоро пойдёшь на поправку.
Спать, не спроеясь, улегся на лавке в кухне и с рассветом уже был на ногах. Вынес помойное ведро, накипятил воды и повторил вчерашнюю процедуру обмывания и растирания, опять надев на Ольгу свежую рубаху, на этот раз уже сё собственную. Успел- таки (за ночь что ли?) выстирать, высушить и прогладить. Так и менял ежедневно женскую на мужскую, а заглянуть в коробку, где лежало ещё несколько штук, - нс догадался, видно думал, что больше одной нс бывает. Если думал. Она же объяснить ничего нс могла.
Манную кашу Максимка варил умело, без комков, приятной густоты и сладости, и нс забывал дуть на ложку, которую подносил ко рту больной. На обед он усердно мял картофельное пюре, добавляя для разжижения мягкое деревенское масло н кипящее молоко — иначе в ейный косой рот не пропихнёшь, вечером подносил горькие отвары, покрикивая, чтобы пила до дна. Потом растирал ноги, руки, спину привычной скользкой дрянью и до красноты надраивал шерстяной рукавичкой.
Ольга морщилась, вскрикивала, ио лекарь не реагировал. Спокойное лицо человека, занятого важным делом и не искажённое бременем мыслей, было удивительно прекрасно, а уверенность Максимки в успех обнадёживала. Хотелось рыдать от благодарности к дураку, дарившему душевное тепло с такой щедростью, что щемило сердце. Но облегчающую влагу в се глазах навсегда высушила смерть мужа.
Однажды Максимка приготовил крепкий куриный бульон — нс иначе, как умыкнул курицу у Прасковси.
На самом деле бабка сама отдала молодого петушка, когда услышала, что молодая Чеботарёва сильно занемогла.
Выздоровеет, полтинник заплотит, так и передай, — строго наказывала Прасковея Максимке. — А если помрёт, сам отдашь.
Раньше тебя не помрёт, — убеждённо ответствовал парень, и старуха прикусила язык, вспомнив про Маланью. Кто его знает, этого ведуна, еще накличет беду.
Другие бабы тоже проявляли интерес к событию, тем более что сами в дом больной идти нс решались: Максимка врал, якобы болезнь у москвички сильно заразная и только его одного нс берёт, потому что он в детстве маманькой заговорённый.
Подкараулив дурачка у колодца, любопытные обитательницы Филькина требовали подробностей в обмен на помощь. От помощи он отказывался, брал только молоко (всё равно уплачено вперед) да ещё сливочное масло, которое подмешивал в лечебные мази, а вот собственные подвиги расписывал во всей красе, какую позволяло его куцее воображение. Старухи только ахали.
И нс стыдно ей молодого мужика? — интересовалась не Катька Косая, самая молодая старуха на десять вёрст в округе, а древняя Матвеевна. Почему-то именно сё этот вопрос волновал больше, чем других.
Откуда стыд? - не уставал изумляться Максимка — сразу видно, что бабы простых вещей нс разумеют.
Если бы он умел мыслить логически, сопоставлять и обобщать, да ещё толково изъясняться, то сказал бы старухам, что стыд может позволить себе только здоровый человек, Но он ничего похожего выразить нс мог, а главное, нс стремился, чтобы его понимали. Зачем? Он делал дело, которое приносило ему отраду. Но тут вдруг словно молния озарила бедного дурачка.
Она ж моя невеста! — торжественно заявил Максимка, Реакция была мгновенной,
Женихом заделался, а тулуп-то порватый, — едко заметила Косая, сильно тосковавшая по мужчине. Последней её отрадой был плотник, что клал крышу на доме Чеботарёвых, Так то когда было? Летом. С тех пор полгода минуло, хоть на стенку лезь.
Дура ты, Катька, даром, что старее моего, - снисходительно заметил Максимка. - Тулуп зашить можно. Меня маманька учила - человек всякой вещи дороже.
Какой из ей человек? Больная она, сам говоришь - молчит, нс соображает ничего.
Ещё как соображает. Говорить нс может, потому что слабшс котёнка стала, а понимает даже очень. У меня сердце большое. Я любить умею сильно. Как обниму сё сердешную, она вся горячая, ко мне прильнёт и мычит, И лучше, что немая, О чем бы я с городской балакал?
Врешь ты всё!
Максимка быстро согласился:
Вру. — Потом подумал и сказал: - Вру, но нс всё.
И откуда в убогом столько доброты? - подивилась Спиридоновна и крикнула начальственно: - А ну, бабы, по домам, не то носы поморозим,
Максимка продолжал топить печь, носить воду, кипятить чай, варить снадобья и мази. Болезнь отступала медленно, нехотя, словно обижаясь, что убогий человечек перехватил у нее инициативу. Через месяц больная уже делала первые неверные шаги по комнате, опираясь на руку своего спасителя и подтягивая за собой непослушную ногу, однако дальше дело нс двигалось. Порой Ольгу одолевала тоска и желание отдать себя на волю судьбе без сопротивления. В такие дни она несогласно вертела головой, пытаясь отказаться от еды, но деревенский знахарь был настойчив. Накормив её почти насильно, гладил волосы, улыбаясь фиалковыми глазами. По прекрасному лицу Ивана-царсвича разливалось безмятежное блаженство.
В отличие от хозяйки больного тела, его устраивал и её кривой рот, и невнятная речь, и повисшая плетью рука. Но Максимка чутко улавливал хандру. Однако что ещё можно сделать? Все свои умения он уже использовал, а выздоровление словно застопорилось.
Однажды ночью, ворочаясь в беспокойстве на печи, он нс столько нашёл, сколько вспомнил выход и сразу успокоился.
На рассвете, когда Ольга ещё спала, Максимка пропал. На столике возле лежанки стояла большая чашка с отваром и остывшая манная каша, а в печи - накрытый крышкой чугунок с варёной картошкой в мундире. До картошки Ольге показалось далеко, как до луны, однако дотянулась. За день больная съела и выпила всё заготовленное, нс думая, что надо бы оставить и назавтра. Максимка нс появился и поздно вечером, тогда недоумение больной превратилось в тревогу. Чудаковатый малый и раньше исчезал но каким-то одному ему известным причинам, но к ночи обязательно возвращался. Почему нс предупредил, что уходит, и куда? Ольга отвыкла находиться одна, её не оставляло настойчивое желание видеть ясное улыбчивое лицо, слышать тихий говорок из неясных слов, которым дурачок сопровождал свои действия. Она часто думала: что это? Потребность выразиться единственно доступным ему способом или колдовской заговор, а иногда, вроде, молитва. Даже во сне ей чудилось врачующее бормотание. Теперь в тёмном доме снова поселилась жуткая тишина, и уснула Ольга только потому, что слабость взяла своё.
Не пришёл Максимка ни следующим днём, ни вечером. Да вернётся ли вообще? Может, посчитал, что уже сделал всё возможное, а дальше она должна выпутываться сама? Разве не так поступил с нами Создатель? И с чего это соседский парень должен за нею ухаживать как больничная сиделка? Совершенно необъяснимо, отчего оиа вдруг положилась иа деревенского дурака, который по природной глупости объявил себя се женихом? Как назвался, так и сгинул, однако в критическую пору помог, и она эту помощъ приняла, хотя могла и отвергнуть. Вот соседские бабы ни разу нс навестили. Дико. И относились вроде к ней неплохо, а заболела - и наплевать. Неужели в деревне так принято?
Но гораздо более странным было продолжение сё собственной жизни, которой, судя но всем признакам, назначено закончиться, а вот тянулась с помощью Максимки, который старался изо всех сил. Даже начала она потихоньку выправляться телом и душой. Но если так, обязана и дальше трепыхаться. Зима на исходе, самое трудное позади.
Ольга невероятным усилием заставила себя подняться, привалилась к краю стола - голод давал о себе знать. Здоровой рукой открыла дверцу печи и сунула туда побольше поленьев из тех, что были предусмотрительно свалены неподалеку. Пока шевелилась, задохнулась от напряжения и захотела пить. В посуде, оставленной на самой малой конфорке, сохранялась горячая вода, а с краю плиты умостилась домашняя заварка, от которой пахло лепестком шиповника и мятой. Ольга нс смогла поднять большой медный чайник. Лишь наклонив носик заварного и брякая им о край фаянсовой кружки, медленно нацедила питье. Глотнула густой горячей горечи и в бессилии повалилась на лежанку прямо поверх одеяла.
Только сейчас, почувствовав чудовищную слабость и подступающую дремоту, больше похожую на морок, она поняла, как много значил для неё Максимка. Обидно всё-таки, что дурачок её бросил на полпути. Новых страданий ей не выдержать.
Но кто знает свою прочность, пока нс испытает?
Ольга проснулась от озноба и с трудом, помогая себе одной рукой, залезла под пуховик, чтобы нс застыть окончательно. Потом снова был день и снова ночь. Нс было только силы что-нибудь сделать. Закрыть вьюшку - нечего и помышлять. Дрова прогорели.
Во сне она живо видела, как плотно набивает березовыми поленьями печь — так хотелось тепла. Нежно-белая, пахучая, гладкая, как шелк, сердцевина быстро схватывается и весело горит. Но разлепив ресницы, Ольга попадала в холод и тьму. Опять ночь. Куда девались дни? Керосиновая лампа из последних силёнок слабенько желтела, нещадно коптя обгоревшим фитилём. Остывшие края чугунной дверцы стали неразличимы во мраке, изба медленно, угрожающе наполнялась стужей.
