Казимеж Брандыс - Граждане
— Как вы думаете, товарищ, — кто тут говорит правду? — топотом спросил Павел. Старик посмотрел на него искоса, как будто размышляя, но вместо ответа только закашлялся и сплюнул.
Бальцеж так до конца и не привел никаких фактов. Вторично взяв слово, он долго стоял на трибуне и молчал. Все видели, как у него дрожат руки. Настала тягостная тишина, люди старались не смотреть на Бальцежа.
— Я… — заговорил он, наконец, разбитым, обрывающимся голосом. — Я своего добьюсь… Меня… не перемелете…
Он стоял на фоне красного транспаранта, такой маленький и одинокий, взглядом ища поддержки. Без всякой видимой связи с предыдущим заговорил о мостовых кранах, у которых распаиваются подшипники, потом — о своем родственнике в Варшаве, который… И, наконец, замолчал совсем. Всякий замолчал бы на его месте под непосильной тяжестью этой тишины в зале, которая свинцом ложилась на каждое слово.
Павел кончил и впился в Лэнкота настойчивым взглядом.
— Это вредитель, — сурово изрек Лэнкот.
— Пошлите меня туда на продолжительный срок, — сказал Павел быстро. — На два-три месяца. Я тогда во всем разберусь. Вы не думаете, что на некоторых наших заводах газета должна иметь своих постоянных корреспондентов? Я готов ехать хоть сейчас. Мои личные дела сложились так, что я… что меня сейчас ничто не удерживает в Варшаве. Командируйте меня туда, товарищ Лэнкот, и я разузнаю всю правду.
Лэнкот внезапно сделал каменное лицо.
— Нет, — возразил он с расстановкой, — на это я согласия дать не могу. Я восхищаюсь вашей самоотверженностью… но вы мне нужны здесь, в редакции. Так что о вашем отъезде и речи быть не может. Ну, а что касается «Искры», — пожалуйста, напишите заметку или даже две.
— Но как же писать… Что? Где правда? — воскликнул Павел.
— Правда? — усмехнулся Лэнкот. — Правда — это то, что полезно на данном этапе. Могу вас заверить, партия хорошо осведомлена обо всем, что затрудняет работу «Искры». И не следует мешать дирекции, которая борется с этими трудностями. Это — наши люди. Разумно ли вставлять им палки в колеса?
— Мне это и в голову не приходило! — горячо возразил Павел.
— Но дело свелось бы к этому. Откровенно говоря, я вообще не хотел возвращаться к этому вопросу. Но нам указали на нашу ошибку. Ваша оценка достижений «Искры» действительно была слишком оптимистична. Зброжек перегнул палку в одну сторону, а вы — конечно, неумышленно — в другую. Теперь нужно восстановить истину.
— Но я ее не вижу, — пробормотал Павел. — Не вижу, понимаете?
— Ее видит партия. Разве вы не доверяете партии, товарищ?
Павел сжал руки на коленях. Последние слова Лэнкота задели его за живое. Он подумал: «Не заслужил я такого упрека».
— Тамошний уездный комитет, — с усилием выговорил он, — тоже не имеет четкого мнения. А заводская партийная организация, повторяю, работает из рук вон плохо.
— Товарищ Чиж, — произнес Лэнкот торжественно и в нос, — вы не умеете видеть вещи в государственном масштабе. Уездный комитет, конечно, получает директивы сверху. А мы обязаны оказывать максимальную поддержку форпосту нашей промышленности, которая переживает болезни роста. Когда вы пишете о восстановлении Варшавы, чему уделите вы главное внимание — неубранному снегу на улицах (Лэнкот указал в окно, за которым действительно виднелись сугробы грязного, потемневшего снега на тротуаре) или новым корпусам МДМ?
— А Бальцеж? — бросил Павел. — Что же, мне о нем вообще промолчать?
Лэнкот с достоинством наклонил голову.
— Напротив: на него следует указать пальцем. Только таким образом мы можем ему помочь. Борьба с анархией, бузотерством и склоками на данном этапе является борьбой за план. Напишите о вредительском выпаде Бальцежа как об одной из помех, на которые наталкивается дирекция «Искры». Не будем уклоняться от неприятных подробностей, раз это служит для того, чтобы смести преграды с нашего пути.
Павел слушал, сосредоточенно о чем-то думая. Наконец он поднял голову:
— Ладно, товарищ Лэнкот. Постараюсь написать.
— Вот и отлично, — Лэнкот закивал головой. — А если у вас возникнут какие-нибудь сомнения, я всегда готов помочь вам и делом и советом.
— Спасибо, — сказал Павел вставая.
Лэнкот улыбнулся.
— Не меня, не меня благодарите, товарищ. Я только выполняю поручения партии.
Три дня Павел безвыходно сидел дома и писал. Но впервые в жизни работа так трудно давалась ему. Он три раза рвал написанное и начинал сначала. Помня указания Лэнкота, он старался представить неудачи «Искры» возможно беспристрастнее, как естественные болезни роста, и усердно пользовался теми записями, что сделал во время бесед с Гибневичем. Но в цепи не хватало каких-то необходимых звеньев, и это мешало Павлу верить в то, что он писал, так горячо, как он верил прежде. Вечером второго дня Бронка, принесшая ему кофе, увидела, что он сидит, уронив голову на стол, а рядом валяются перечеркнутые страницы. Когда она вошла, Павел ей улыбнулся, но так, что у Бронки чуть не выпал из рук поднос.
— Сделай передышку, — посоветовала она ему. — Когда работа не клеится, лучше ее на время отложить.
Она села на кровать Антека у чертежного стола, и они с Павлом принялись болтать. В разговоре Бронка упомянула, что о Павле спрашивала Агнешка Небожанка. Вчера она случайно встретилась с ней на Новом Свете.
— Ты что, Павел? — шепнула вдруг Бронка, испуганная переменой в его лице.
— Не говори мне о ней… — невольно вырвалось у Павла.
Он тут же пожалел об этом. Бронка побледнела и отвернулась.
— Извини, — сказала она тихо. — Я ничего не знала…
— Бронка! — вскрикнул Павел. — Постой, Бронка!
Но ее уже не было в комнате.
На третий день Павел дописал свой репортаж, на который он извел гораздо больше бумаги, чем на все предыдущие. Статья заканчивалась длинным описанием производственного совещания на заводе и строгим предупреждением по адресу Бальцежа. «Безответственные нападки таких людей, — писал Павел, — все равно что засыпка песка в шестерню социалистической машины. Нам следует крепко ударить по таким, как Бальцеж, даже если ими движет не злой умысел, а сознание неверно понятого долга». Подумав, он зачеркнул слова «крепко ударить» и написал «твердой рукой направлять», а статью озаглавил так: «Лучшее будущее «Искры».
Лэнкоту статья понравилась. Он назвал ее «верхом достижения» и внес только одну поправку: выражение «безответственные нападки», относившееся к Бальцежу, заменил словами «анархические выступления» и, выкинув фразу «даже если ими движет не злой умысел, а только неверно понятый долг» (ибо она, по его мнению, ослабляла общий тон статьи), сердечно поздравил Павла с удачей.
Статья была отдана в переписку. Когда Павел, немного растерянный, не зная, радоваться ему или огорчаться, сел за свой редакторский стол, зазвонил телефон. — Соединяю, — послышался сонный голос телефонистки, дежурившей у коммутатора.
— Да, это я, — прошептал Павел, заслоняя ладонью отверстие трубки. Издалека, словно сквозь сильный шум, доносились тихие слова Агнешки. Только теперь Павел понял, что с той ночи, когда они расстались, он все время не переставал думать о ней.
— Хорошо. Значит, завтра в четыре у тебя, — сказал он в трубку.
Однако на другой день свидание не состоялось, так как Виктор Зброжек, случайно прочитав в машинном бюро репортаж Павла об «Искре», взбесился и потребовал созыва редакционной коллегии. А Павел уже не успел предупредить Агнешку, что не сможет прийти.
В четыре часа началось совещание редакционной коллегии «Голоса» под председательством Лэнкота.
Глава двенадцатая
Уже неделю Кузьнар и Тобиш работали в новом бараке, в полукилометре от барака «А», где раньше помещалась дирекция. Этот новый барак стоял на территории Новой Праги IV, то есть на «Кузьнаровых полях» — так окрестили территорию рабочие, и это название укрепилось за ней. На еще недавно пустынной равнине теперь выросли склады под плоскими черными крышами и деревянные навесы, забор протянули значительно дальше, за трамвайное кольцо, отрезав от полей одинокую голубятню, единственный след жизни в этой серой пустыне. В конце февраля на полях появились люди, тянувшие за собой проволоку, и принялись в разных местах вбивать колышки в землю, еще укрытую пластами пожелтевшего снега. К этому же времени сюда начали усиленно свозить строительные материалы и оборудование. С раннего утра громыхали грузовики, телеги, тягачи, распугивая стаи ворон и голубей, и, в страхе хлопая крыльями, птицы улетали за сосновую рощу, в сторону Вавра. Одичавшие, худые коты и бездомные собаки со всей околицы, бродившие здесь раньше в поисках костей, теперь удирали, чуя опасные перемены. Под навесами краснели уже горы кирпича, с площадок огромных прицепов с грохотом сбрасывали доски. Подвозили первую батарею новеньких бетономешалок. Возы, нагруженные гравием, с трудом выбирались из заросших кустарником оврагов. Крики возчиков сливались с конским ржанием и рычанием моторов.
