Адыл Якубов - В мире поддлунном...
— О аллах! Это — мой сон! Вы видите — то, что мне приснилось, вот оно — наяву, благодетель.
«Сон? Ах да, сон этого… моего Ибн Сины». Султан встрепенулся, приосанился, желая на руках подтянуться к высокому изголовью из подушек.
— Кто тебя послал сюда, в мой дворец, эй, грешный раб? И где главный визирь, где божественные плоды?
Хатли-бегим снова бросилась к ложу султана, опустилась на колени, стала целовать большие, в бурых пятнах руки брата, разжавшего их в бессилии.
— Солнце наше! Послушайте сестру свою! Господина Ибн Сина нашел не главный визирь. Этого великого мудреца прислал, повелитель, верный ваш сын и наследник престола эмир Масуд.
Услышав это имя, султан сразу же обрел силы — для яростного вскрика:
— Ну, если это эмир Масуд прислал, то нужно опасаться! Опасаться! Опасаться!
— Брат мой единоутробный! — Хатли-бегим, не отступая, продолжала покрывать поцелуями ладони султана. — Почему вы не верите родной сестре своей? Есть ведь люди, которые знают этого великого лекаря. Спросим мавляну Бируни!
— Зачем нам мавляна Бируни? Кто из них настоящий Ибн Сина, я сам сейчас отгадаю! — Султан вырвал ладони из рук сестры, подался вперед: — Где растет нужное нам дерево с божественными плодами-ягодами? Настоящий Ибн Сина должен знать это! У него должно быть лекарство из этих плодов. Ну! Говори!
— Хвала вам, солнце мира! — Шахвани всплеснул руками. — Нет способа проверки более быстрого и ясного.
Ибн Сина вспомнил, как Бируни рассказывал ему о мании султана. «Божественные плоды», «чудесное дерево»… Поистине, кого бог хочет покарать, того он сначала лишает здравого смысла. Впрочем, твердая опухоль не только обессиливает тело, превращая его в плоть, разъедаемую нарывами и язвами, нет, она часто доводит больных людей до помрачения рассудка… Так что винить в этой мании надо не ум султана, а его болезнь.
Ибн Сина продолжал стоять у порога. Гнев его на султана сменялся досадой на тех, кто дал султану запустить его болезнь. «Поздно теперь… И не хочу».
— Эй, господин лекарь, что молчишь? Потерял дар речи или оглох? Настоящий Ибн Сина знает, как ответить на мои вопросы!
— Простите меня, грешного раба аллаха! — сказал наконец Ибн Сина. — Но поистине я поверил, что я — не Ибн Сина, ведь я не в силах ответить вам, повелитель, — не знаю, где растут божественные плоды и какое лекарство делают из них…
Султан достал из-под подушки трещотку, собрался вызвать стражу. Но Ибн Сина неожиданно властным движением руки привлек еще на миг внимание больного к себе. В больших синих глазах, в нахмуренных густых бровях, во всем гордо-спокойном облике Ибн Сины ощущалась такая сила внушения, что султан невольно подчинился этой силе и застыл с поднятой трещоткой.
— Мы, лекари, никогда и никому, даже врагам своим, особенно если они поражены недугом, не желаем плохого! — Ибн Сина отчеканивал каждое слово. — И я желаю вам, повелитель, избавленья от болезни… от болей… А господина великого исцелителя… — Ибн Сина указал на ерзавшего Шахвани, — …господина Шахвани поздравляю с изменением имени!
Шахвани вскочил с места:
— Повеление султана. — повеление аллаха! Где Абул Хасанак? Пусть уберут отсюда этого обманщика!
— Брат мой, брат мой! — вся в слезах, Хатли-бегим еще продолжала причитать.
Но вот султан протянул руку за кувшином вина — и она бросилась к двери. Через мгновение все услышали за дверями, как она закричала яростно и грубо:
— Отпустить господина Ибн Сину! Отпустить! Тебе говорю, Абул Хасанак, тебе, бабья задница!..
Глава двадцать девятая
«О презренный мир! О людская глупость! Где же твое всевидящее око, создатель всего сущего? Где справедливость? Творец „Аль-Канона“ и „Аш-Шифа“, великий исцелитель, шах ученых, объявлен самозванцем: хитрец и пройдоха, дурная придумка двух хитрецов и пройдох, объявлен подлинным Ибн Синой! Великий ученый, честнейший из честных, с оскорбительными словами, чуть ли не пинками выгнан из дворца, а дьявол, запятнавший собою имя Ибн Сины, утопает в довольстве и роскоши! Нет, мир обезумел, обезумел, да и только!»
Бируни душил гнев. Нет, не одного Ибн Сину обидели жестоко, но и его самого: не одного Абу Али прогнали, но и его, Абу Райхана!
Он все ходил и ходил, не останавливаясь, по круглому залу наблюдений за звездами, натыкаясь то и дело на приборы и стулья, которые, казалось, беспорядочно нагромождены были в обсерватории. Ходил, возбужденно размахивая руками и восклицая: «О проклятый мир! О глупость людская!»
А Ибн Сина, напротив, держался спокойно. Спокойней, чем обычно. Он пытался успокоить и Бируни, улыбаясь своей полунасмешливой, полупечальной улыбкой:
— Не горюйте, учитель! Ничего особенного не происходит. Вы же лучше всех знаете, что с тех пор, как началась история человечества, мудрецы-ученые — в унижении, а невежды — в почете. Так стоит ли удивляться, учитель?
— Да я и не удивляюсь, Абу Али! Горькую истину, тобой высказанную, я тоже знаю. Знать-то знаю, но душу этим знанием не успокоишь. Сердце плачет, оно страдает из-за попранного достоинства таких людей, как ты, дорогой мой!
— Молитвы мудрых не всегда доходят до небес, не дошла и на этот раз наша с вами молитва. Но худа нет без добра, и, сказать правду, я, покорный ваш слуга, даже благодарен судьбе за разыгранную шутку. Я не Ибн Сина, а значит, не мне и лечить султана — кстати, жить ему осталось очень, очень недолго. Теперь единственное мое желание — как можно скорей, может быть, сегодня, уехать отсюда.
Бируни перестал ходить. Наклонил голову в знак согласия:
— Да, ты должен уехать, дорогой мой, поскорей уехать из этого неблагодарного, бесславного города. Но… как ты уедешь? Нужны лошади, запас еды, люди, которые бы сопровождали тебя в дороге!
Ибн Сина по-детски беспечно рассмеялся:
— Э, что там лошади и сопровождающие… Главное сейчас — выбраться из обсерватории, она ведь окружена сарбазами, уж не знаю чьими — Хатли-бегим, или Абул Хасанака, или главного визиря. Если выберусь, то дальше дорогу найду.
— Нет, дорогу найти будет не так-то легко, как ты думаешь, Абу Али! Ты не представляешь себе, сколь далеко простираются руки султана Махмуда, его сыщики, соглядатаи, наемные убийцы…
— Не беспокойтесь за меня, учитель! В Газне должен быть один дервиш, его зовут Маликул шараб! Помогите мне найти доступ к нему, этого будет достаточно.
Бируни широко раскрыл глаза:
— Маликул шараб! А ты… откуда знаешь его, Абу Али?
Абу Али снова рассмеялся:
— Ну как же иначе? Ведь говорят про меня, что будто бы нет тайны, мне неведомой… Есть такие тайны, но Маликула шараба я знаю… И еще — тех смельчаков, которые неподалеку от Газны точат сабли на султана Махмуда.
— Кто же стоит во главе смельчаков?
Ибн Сина посмотрел на дверь, тихо сказал:
— Исмаил Гази.
— Имам Исмаил?
— Он самый… А связан с ним Маликул шараб. Мститель отомстит и за наши печали, учитель. Нужно только найти Маликула шараба.
Вышел ли из темницы Маликул шараб — этого Бируни не знал. Видно, придется поломать голову, прежде чем Маликул, если он на свободе, им «откроется». Да, но откуда Абу Али знает Маликула шараба да еще имама Исмаила? У Маликула шараба с имамом Исмаилом тайные связи — и об этом ведомо не ему, Абу Райхану, близкому другу «повелителя вина», а Ибн Сине, который обитает за сотни и сотни фарсангов от Газны. Он, Бируни, тоже слышал об имаме Исмаиле, который, скрываясь в горах, держал в страхе высокомерных беков, эмиров, сановников и богатых купцов, но, как говорят, ни разу не причинил беды никому из бедняков. Его пытались поймать, но тщетно — он уходил от войска султана и от его ищеек.
Бунтовщик проклят в мечетях, а простой народ, говорят, его любит, ему верит.
Ибн Сина сказал не без смущения:
— Да вы не беспокойтесь особенно, учитель! Если не Маликул шараб…
— О Маликуле шарабе я непременно разузнаю, — Бируни словно вышел из задумчивости. — Сегодня же разузнаю и сообщу тебе.
— Но, ради аллаха, будьте осторожней, — Ибн Сина словно прочитал намерения Бируни. — Я не прощу себе, если из-за меня с вами случится что-то плохое. И еще: если сюда придут воины Исмаила Гази, будет пролита кровь. А я, ваш покорный слуга, этого уж никак не хочу!
— Я открою тебе тайну, одну из немногих, которые неведомы даже тебе, Абу Али! «Храм уединения» стоит на вершине холма, внутри которого есть подземный ход. Он ведет далеко в горы. И знают о нем двое: султан, который и приказал в свое время вырыть подземный ход, и я.
Ибн Сина удивленно-вопросительно взглянул на Бируни:
— Я уйду этим ходом, а вы? Не навлеку ли я беду на вас, учитель? Ведь я же сказал, что не прощу себе…
Бируни жестом пренебрежения прервал друга. Прикоснулся к своему лбу. Сказал:
