Валерий Поволяев - ЕСЛИ СУЖДЕНО ПОГИБНУТЬ
Каппель, будто выстрелил, в упор глянул на Пепеляева, резко развернулся и покинул вагон командующего Первой армией.
Каппель находился в своем вагоне, когда в дверь к нему тихонько, словно боясь потревожить, постучал ординарец:
— Ваше высокопревосходительство, генерал Пепеляев просит принять его.
— Пусть войдет!
Генерал Пепеляев вошел, виновато понурив голову, доложил, что оцепление с эшелона генерала Сахарова снято, проштрафившийся командующий из-под стражи освобожден.
— Верное решение, — одобрительно кивнул Каппель. — Думаю, что Александр Васильевич Колчак и без нашей подсказки отдаст приказ о его аресте.
Так оно и случилось.
Вагон потряхивало на стыках, в подстаканнике позвякивал тонкостенный хрустальный стакан, за окном проползали заснеженные — один похожий на другой — пейзажи. Поезд шел на Судженку.
Мысли Каппеля были печальны.
«Как все-таки военные люди далеки от политики — политика противна им, поскольку замешена она на грязи, на черноте, на неприятии друг друга. Многие из нас, будучи незнакомы с этой кухней, попали впросак. Разобраться в том, что происходит, очень трудно. Что такое революция? Вещь очень неприятная. Но это — данность. Она есть, ее не обойти. Революция — это мощный неудержимый поток, попытки остановить который — безумие, они легко могут закончиться гибелью. Поток этот снесет любую преграду, очутившуюся на его пути. Поэтому и не надо становиться на его дороге: поступать надо по-другому — дать этому потоку нужное направление. Желаемое направление... Это, кстати, не так уж и трудно сделать. Сделать нетрудно, а понять трудно...
Под насыпью, обратив к вагону жалобную морду с широко открытыми глазами, лежала убитая лошадь. Каппель проводил ее взглядом. Вспомнил женщину, бросившуюся к нему на омской улице с моляще протянутыми руками: «Господин генерал!.. Помогите! Последнюю лошадь забрали!» Не та ли это лошадь?
«Россия, Россия, несчастная страна, похожая на убитую лошадь. Ныне мы имеем дело с тяжело больной страной. И вместо того чтобы ее лечить, пытаемся позаботиться о ее наряде: к лицу ли подобран цвет, та ли ткань, достаточно ли в костюме оборок и рюшечек? Учить же, как можно и что нужно, — поздно, тех, кто не понимает всего, что происходит с Россией, уже ничему не научишь. Мы сами не заметили, как переступили невидимый порог, который нельзя переступать, но мы его переступили — и началась страшная Гражданская война...»
На станцию Судженка поезд, к которому был прикреплен вагон генерал-лейтенанта Каппеля, прибыл ранним утром третьего декабря. Воздух от холода, казалось, остекленел, тайга, подступавшая к станции, была угрюмой, гнетущей, человек перед ней ощущал себя мелкой мошкой — слишком уж она давила. Снега навалило много: сосны огрузли в нем по нижние ветки, кое-где из сугробов высовывались хрупкие островерхие макушки подлеска — молоденькие сосенки, хоть и застыли, омертвели в промерзлом воздухе, а все-таки тянулись к жизни, высовывали макушки из снега — в спрессованной морозной бели им нечем было дышать.
Низко над головами людей, цепляясь за крыши вагонов, полз туман. Полз по-военному, крадучись, хвостами — проплывет длинная неряшливая скирда, небо малость приподнимется — становится виден лес с крупными мрачными соснами, с опасной чернотой между стволами, в которой рождаются красные подвижные огоньки — то ли волки это, то ли партизаны — не разобрать, а потом все опять скрывается в очередной тяжело и неряшливо надвинувшейся на землю скирде тумана.
На станции Судженка стояло три эшелона, все под парами, готовые в любой момент отправиться дальше, около одного эшелона толпились офицеры.
Каппель, перепрыгивая через рельсы, направился к ним. Вырыпаев — следом. Каппель намеревался спросить, где находится Колчак, где его вагон, наверняка эти люди знают, — и неожиданно услышал высокий, напряженно звеневший голос:
— Скажите, а скоро приедет генерал Каппель?
Недаром говорят, что на ловца и зверь бежит — это был сам адмирал. Каппель подошел к Колчаку, доложил по всей форме.
Адмирал обнял Каппеля:
— Слава Богу, наконец-то! — В следующий миг спросил обеспокоенно: — А где ваш конвой, Владимир Оскарович?
— Я считаю лишним иметь конвой в тылу армии и загромождать им пути, ваше высокопревосходительство, — ведь конвою как минимум нужна пара вагонов... Железная дорога и без того забита. — Каппель, не поворачиваясь, сделал жест в сторону составов.
Колчак помолчал немного, словно переваривая слова Каппеля и желая понять, в упрек ему они были сказаны или нет, проговорил неожиданно тихо:
— Да, вы совершенно не похожи на других... Пойдемте-ка ко мне в вагон.
Вырыпаев остался ждать генерала на улице, на железнодорожных путях. Чувствовал он себя плохо. Полковник недавно перенес тиф, голова у него кружилась, земля под ногами плыла. Хотелось есть. Не ели они с Каппелем почти сутки — попили в вагоне пустого кипяточку из стаканов, поставленных в роскошные серебряные подстаканники, и все. Рассчитывали, что перехватят немного еды по дороге — не получилось: похоже, на Сибирь наваливался голод. Тот самый страшный голод, что давно уже успешно трепал центральную часть России.
Тем временем скирды тяжелого неприятного тумана оттянулись, отползли в тайгу, сделалось легче дышать.
Покинул Каппель адмиральский вагон через три часа. Колчак сам вышел провожать его — показался на ступеньках вагона во френче, не накинув даже шинели на плечи, прямой, расслабленно улыбающийся, с белым крестом под отложными углами воротника.
— Только на вас вся надежда, — сказал адмирал Каппелю, тряхнул его руку. — Постарайтесь регулярно выходить на связь, Владимир Оскарович.
В ответ Каппель козырнул.
На прощание обнялись. Вырыпаев смотрел на эту сцену со стороны, и у него невольно защемило сердце.
— Удивительный человек, — сказал про адмирала Каппель, когда они с Вырыпаевым возвращались в свой вагон. Снег арбузно хрустел под ногами. Тайга, подступившая вплотную к станции, обелесела, сделалась мелкой, сумрачное утреннее колдовство ее пропало. Каппель вздохнул.
— Я посоветовал адмиралу держаться поближе к армии, чем ближе — тем лучше; армия, ежели что, его никогда не выдаст, но он в ответ лишь махнул рукой, заявил, что находится под надежной защитой союзников и их флагов. — Каппель с досадой вздохнул.
— Я бы не верил ни союзникам, ни их флагам, — осторожно вставил Вырыпаев.
— Я так и сказал Колчаку, но он даже разговаривать на эту тему не захотел.
— Святой человек!
— Предложил взять несколько ящиков с золотом для нужд штаба. Я отказался. Золото, Василий Осипович, стеснит нас.
— Во-первых, оно потребует дополнительной охраны...
— Это и во-первых, и во-вторых, и в-третьих, а в- четвертых, охрана эта — не дополнительная, а особая, усиленная, а в-пятых, из-за этих нескольких ящиков за нами начнут специально охотиться. В общем, я отказался. Не люблю золотого тельца!
Каппель перепрыгнул через длинный сугроб, который перерезали черные, уходящие в бесконечность рельсы — сметать снег с путей у железнодорожников не хватало сил: только соскребут его, как принесшаяся метель вновь мигом забивает пути и останавливает поезда, — азартно, будто мальчишка, гикнул и потер себе уши.
— Мороз-то совсем распоясался! — В следующий миг Каппель неожиданно проговорил: — А знаете, чего мне сейчас хочется больше всего, Василий Осипович?
— Чего?
— Жареного гуся.
Через два часа они вернулись на станцию Тайга.
Первый, кто встретил их, был штабной денщик Насморков, подпрыгивающий от нетерпения в задубевших холодных катанках.
— Ваше высокопревосходительство, гусь! — выкрикнул он громко, окутываясь, словно паровоз, белым облаком дыхания. — Жареный гусь!
Каппель невольно переглянулся с Вырыпаевым: это было похоже на мистику.
— Какой гусь, Насморков? — спросил полковник. — Ты не пьян случаем?
— Да баба тут одна продает жареного гуся, сто рублей просит, бумажкой. Я ее задержал до вашего приезда.
Генерал немедленно полез в карман брюк, следом полез и Вырыпаев. Но ста рублей на двоих они так и не нашли.
Небогатые оказались люди...
Остались голодными. Единственное, что Насморков нашел им на двоих, — немного чая и небольшой кусок синего, спекшегося до мраморной крепости сахара. Тем они и довольствовались в тот день. Хотя сам Каппель регулярно раздавал свою зарплату всем страждущим — заработок у него как у главнокомандующего был неплохой.
Каппелю приходило много писем — иногда их набиралось так много, что требовалось потратить не менее половины дня, чтобы только прочитать их. Не говоря уже о том, чтобы ответить. Смущаясь, отводя взгляд в сторону — просить об этом он считал неудобным, Каппель все же обратился к Вырыпаеву:
— Василий Осипович, помогите мне, если можно, разобраться с личной перепиской.
В ответ тот согласно кивнул — он и раньше был доверенным лицом Каппеля.
