Рубен Ишханян - Тюрьма для свободы
Оставив их наедине, Эрл бросился в ближайший киоск. Хотел купить сигареты. Возможно, они смогли бы немного успокоить. Возникло острое желание покурить, почувствовать дым сигарет. Какой-то период курил много, но бросил. Теперь потребность вновь возвращалась. Прилавок по неопределенным причинам был закрыт. Опустившись и сев на ближайший бордюр, ладонями крепко закрыл глаза. И вновь он увидел Весту. «Как счастлива она, — вслух произнес он. — Но почему это душевное удовлетворение ей принес другой? И кто он такой?» Представлял, как ее губы шепчут: «Люблю». И в этот миг не Эрл, а некто совсем посторонний прикасается к ее шее. Веста закрывала глаза, нежно взявшись ладонями за голову любимого, ощущая между пальцами его тонкие волосы. «Как много боли в этом слове — любовь», — сказал Эрл и тяжело вздохнул. Ощущал, как губы начали дрожать, у оснований волос по всему телу появились небольшие пупырышки. Знобило и захотелось вырвать. Еле сдерживал себя. Он закрыл глаза.
Отчетливо услышал колокольный звон. Набат все становился сильнее и приближался. Перед ним стояла опустошенная, но не разрушенная церковь. Эрлу захотелось встать и пойти туда. Как только стал приближаться, увидел, как оттуда вылетают летучие мыши. Они летели прямо на него, испуская очень громкие звуки. Люди убегали. Лишь он один пристально глядел на эти ненавистные ему живые существа и продолжал свой путь. Был между выбором: убежать или остаться, спрятаться или восторжествовать. Любовь звала, но ненависть велела отступиться. Услышал голос Мисс Бенетти, которая говорила, что думает о его судьбе: «Эрл, а ведь тебе будет сложно. Но ты рожден для большего. Те, кому сразу и легко все дается, не умеют сражаться за счастье. И лишь те приближаются к блаженной истине, которые больше всего измучены». Может быть, она была права. Кто-то, которого принято называть Богом, посылал ему всяческие испытания. Он должен был добиться большего, чем многие из его окружения. Он вспомнил ее слова как нельзя кстати. Но и они не могли его утешить. Он шел дальше и дальше. Перед воротами стоял священник. Лица под накидкой не было видно. «Разве не пройдешь ты сквозь страх к любви?», — спросил он у Эрла. Ничего не смог ответить Эрл. Поднял с пола ключ, вставил в замок. Змей, который обвивал всю церковь, стал ползти по его ноге. Он не обратил на это никакого внимания, отодвинул деревянную дверь и переступил порог. Церковь была освещена так, как никогда раньше не был освещен ни один из храмов. Змея сейчас охватила его шею и старалась задушить. У алтаря он увидел худую фурию. Она начала креститься правой рукой, и в завершении приложила пальцы к животу. Но после резко сбросила с себя крест и повернулась к Эрлу. Ее глаза были ярко красного, пламенного цвета. Улыбнулась, но в тот же момент Эрл услышал громкий смех сзади. Он медленно повернул голову. Вместо священника в рясе стоял лукавый…
Темнело. Эрл сидел по-прежнему на том же месте, никого и ничего не замечая. Мимо проходили женщины в коротеньких юбках, цокая своими каблуками. Что-то рассказывали своим дорогим мужчинам, смеялись и радовались. А мужчины шли рядом с ними тихо, молча размышляя о завтрашнем дне.
Суд
Предоставляю каждому судить,
кого здесь нужно просто посадить
на цепь и за решетку. Чудеса.
Не лучше ль будет отвести глаза?
Иосиф Бродский.До суда осужденного всегда доводят до состояния вынесения себе собственного приговора. Эрл не был исключением. Его заставляли подписать все, что он совершил и чего не избежал. Следователи прекрасно знают свою работу. Они пользуются ситуацией, чтобы запугать арестанта. Два бугая помогали ему в этом: избивали до лишения сознания. Когда осужденный падал, не переставали бить его ногами. Чувствовал ли боль? Скорее нет, чем да. Отупение и непонимание происходящего с ним — вот что было. В эти минуты арестованный мог сказать что угодно. Вспомнить все то, что было не с ним. Возникали образы из прошлого. Перед глазами появлялись образы из прочитанных книг. Госпожу Пуато отводили в камеру. Пока что она еще «госпожа», но скоро станет «подследственной», а потом и «подсудимой». Миша видел, что глаза надзирателя внимательно смотрят на него. Были пятеро, которые молчали. Миньон ходил бледный. Он ограбил розового голландца. Эрл отупевшим взглядом смотрел вдаль и ничего не говорил. Когда и пытался что-то сказать, не мог: рот был полон крови.
До того, как отвести на суд, его несколько раз допрашивали. Молодой адвокат просил не трогать подсудимого. «Эрл ни в чем не виноват», — уверял он всех. Но его никто не слушал, а в лучшем случае советовали защищать себя. Следователь папкой ударил об стол. Один из бугаев потушил сигарету ногой. Эрл смотрел на своего защитника. Хотелось помочь ему. Ходатай похож был на птенца, только что выпавшего из гнезда. Его большие глаза смотрели и просили помочь ему разобраться в сути преступления. Он не понимал, что этот бедный молодой человек мог натворить. Эрл иногда пытался прошептать тихо «ш-ш-ш», чтобы тот замолк и не говорил лишнего. Не понимал, как могли его родители нанять такого адвоката. По какой рекомендации. Родители боялись тюрьмы. Никто еще из родственников и знакомых не оказывался там. В тюрьме изолировали, лишали личного пространства. Тюрьма была символом одиночества и отпугивала. Эрл понимал, как к сложившейся ситуации относятся родители. Почему они наняли именно этого адвоката? Разговаривая с матерью, впервые увидел ее слезы. Неизвестность мучила ее больше, чем сына. Мать винила себя, что не смогла его уберечь. Будто во всем виновата она сама. Эрл понимал состояние хрупкой женщины. Взял ее руки в свои. Посмотрел прямо в глаза, о чем-то вспомнил. Потом спросил: «Мама, все ли у тебя хорошо на работе?» В ответ она улыбнулась. Он спросил у нее об отце, но снова было молчание. В скором времени мать увела разговор в сторону. Поняв это, Эрл решил не идти на поводу и задал вопрос: «Что для тебя тюрьма?» Ей ничего не оставалось, как ответить: «Зона смерти». И было видно, как на самом деле боится она этого пространства. Но Эрл стал радикален. Он отметил: «Повседневная жизнь втиснута в полицейские клетки. Не случайно символ тюрьмы — закрытый рот. В полости всегда тесно». Мать кивнула головой. Ее мальчик был слишком молод. Он не мог осознать, что тюрьма — физическое уничтожение людей. Выйдут они на свободу или нет, все равно это уничтожение. «Понимаешь, заключенные — навсегда изгои. Даже выйдя на свободу, они не могут найти свое место в этой жизни. Тюрьма создана, чтобы загубить», — говорила ему мать, но он не желал слушать.
Шли дни. Все начинало раздражать его. Нервы были на пределе, волосы вставали дыбом. В полной изолированности, среди пустых стен и старой кровати, ему нечего было делать. Начал грызть ногти. Раздраженно чесал голову. Плевался и смотрел на слюну. Ловил себя на мысли, что меняется, становится абсолютно другим человеком. Его пугал демон, поселившийся в сердце. Сложно было свыкнуться с новым образом. В дешевом фильме показали бы, как падает детская фотография в рамке и разбивается на маленькие осколки. Но вместо старой фотографии всегда появляется новая. Как сказал бы один из философов, фотография — микроопыт смерти. Моменталист прекрасно понимает, что его жест погружает человека в вечное упокоение. В тюрьме принято после ареста делать снимки лица арестованного в профиль и анфас. Это делается для сравнения. Нужно найти сходство во внешности до окончательного решения суда и после пыток, тюремной жизни и освобождения. Иногда на этом фотографирование в тюрьме не заканчивается. Ради забавы можно поиздеваться над задержанным. Для съемок заставить его мастурбировать, сесть на него, зажатом между двумя носилками, держать на поводке. Насилие в этих стенах не знает границ. Эрлу повезло, все это прошло мимо него.
Одна мысль засела у него в голове. Носился Эрл с нею с утра до ночи. Спрашивал: «Какие факты учитывают при провозглашении приговора? Откуда им знать, кто является преступником?». Не мог найти ответа на свой вопрос. Агенты не нашли никаких улик, никаких свидетелей. «Что это за фантазия? Глупая идея с убийством! Кто знал, что я в нее влюблен? Любовь — проступок!» — часто задавался подобными вопросами и сам на них отвечал. Хватался за голову, садился возле стены и закрывал глаза. Сердце сильно болело: безответная любовь и большой вопросительный знак о предстоящем. Разум совсем помутился. В тишине не переставал кричать. Впрочем, даром шумел во всеуслышание. Голос свой слышал только он.
Настал и день суда. Процесс начался с опозданием. Все носило официальный характер. Признание вины должно было прозвучать публично. Публичность — своеобразная пытка. Цель гласности — увидеть, лицезреть момент чистой правды, которой нигде и ни при каких других обстоятельствах невозможно узнать. Приближались последние мгновения. Еще несколько секунд и все сомнения рассеются. Собравшиеся зеваки без напряга вздохнут. Виновному уже нечего будет терять. Ротозеи, бездельники и глазопялки почешут языком о чем-то между собой. В зале будет стоять трепетный монотонный гул.
