Александр Хьелланн - Гарман и Ворше
— Ах, эти меню обедов! — вздохнула фру Гарман, уходя. — Я никак не могу понять, почему люди придают этому такое большое значение!
Советник проводил невестку до двери, и когда, отвесив последний почтительный поклон, он оглянулся на брата, то увидел, что Кристиан Фредрик стоит посреди комнаты, широко расставив ноги и заложив одну руку за спину. В другой руке он держал огромный ключ, приложив его, как лорнет, к глазу, и созерцал брата с проницательно-хитрой миной.
— Узнаешь ты его? — спросил консул.
— Mais oui![6] — восторженно воскликнул советник, сразу узнав Кристиана Фредрика таким, каким он бывал во время их «экспедиций» в винный погреб. Оба старых господина рука об руку прошли по всем комнатам, направляясь и кухню, чтобы спуститься в погреб.
У двери кухни они остановились, и консул крикнул:
— Фонарей!
За дверью началась беготня, и через минуту вышла сама йомфру Кордсен с двумя старинными ручными фонарями в руках.
Каждый взял свой фонарь (в этом они никогда не ошибались), и оба отправились вниз по крутой, черной, как сажа, лестнице погреба.
Сначала они вошли в большой, сравнительно светлый погреб, где хранились главным образом столовые вина: сен-жюльен, рейнское, грав и французская водка. Здесь командовала йомфру Кордсен, так как, в силу незыблемого правила, установившегося еще со времен старого консула, на ее обязанности лежало точно регламентировать подаваемые к столу сорта вин, распределяя их в зависимости от величины и значительности приглашенного общества. А в самом темном уголке погреба имелась старая замочная скважина, которую умел находить только один консул, но зато уж он-то умел находить эту скважину даже в темноте. Во всяком случае полагалось убирать фонари и именно искать в темноте, и младший консул никогда не забывал подчеркнуть, как искусно старый консул устроил потайную дверь.
Ключ повернулся два раза с характерным ржавым звуком, который оба брата узнали бы среди всех звуков мира. Дверь открылась. Навстречу им пахнуло запахом сырости и вина. Они вошли. Консул запер дверь и сказал:
— Ну вот! Теперь пусть мир часок-другой обойдется без нас!
Внутренний погреб, казалось, был старее самого дома; его своды напоминали старинные своды монастыря. Потолок был настолько низок, что советнику приходилось нагибаться, поэтому и консул, войдя, немножко сгорбился.
Разной формы бутылки, покрытые пылью и паутиной, лежали рядами. Выше, в углублении стены, у окна с решеткой, замурованного извне, стояли два старых голландских бокала на ножках, там же в углу лежала большая винная бочка. Около бочки стоял пустой ящик, а перед ним кресло без спинки, с вылезающим из сиденья вьющимся волосом, и старая ломаная лошадь-качалка.
Они поставили фонари на край ящика и сняли с себя сюртуки: чтобы повесить их, у каждого брата был собственный гвоздь.
— Ну, как ты полагаешь, с чего бы нам сегодня начать? — сказал Кристиан Фредрик, потирая руки.
— Неплохо бы с портвейна! — заметил советник, взглянув на ряды бутылок.
— Портвейн тут был замечательный! — отвечал консул и посветил фонарем. — На! Погляди-ка! В самой глубине лежат еще десятка два бутылок, содержимого которых мы никогда не пробовали; я, пожалуй, догадываюсь, что это такое!
— Вероятно, бабушкина ягодная настойка! — сказал Рикард.
— Ну уж едва ли! Неужели ты думаешь, что отец мог держать старую настойку в самых недрах погреба?
— Возможно, что он ценил все старое, как это делают и некоторые другие из тех, кого я знаю! — сказал советник.
— Ах, ты теперь всегда чертовски остришь! — проворчал консул. — Вот бы нам достать эти бутылки!
— Тебе придется полезть за ними, Кристиан Фредрик! Я немножко толстоват!
— Ну да! Я и собираюсь это сделать! — отвечал брат, снимая с себя часы с тяжелыми брелоками, и осторожно пополз между рядами бутылок.
— Одну я уже достал! — воскликнул он.
— Возьми сразу две, раз уж ты там!
— Охотно! Только тогда тебе придется тащить меня за ноги!
— Avec plaisir![7] — отвечал советник. — Но не глотнешь ли ты немного бургундского, пока ползаешь среди бутылок?
Это, вероятно, было очень смешное замечание, потому что консул захохотал и сквозь смех воскликнул:
— Ох! Я задыхаюсь! Задира! Ну, тащи же меня, сатана!
Кличка «Задира» осталась за Рикардом с детских лет. Что же касается до шутливого упоминания о бургундском, то дело обстояло так: однажды, когда младший консул полез сквозь ряды бутылок, чтобы найти какую-нибудь редкость, он нечаянно стукнулся головой о бутылку, лежавшую выше, и стукнулся с такой силой, что горлышко отлетело, а вся бутылка бургундского вылилась ему за воротник. С тех пор каждый раз, когда один из них намекал на этот случай, они смеялись, и советник порой бывал настолько неосторожен, что делал такие намеки даже в присутствии посторонних.
Он мог, например, сказать, сидя за столом, когда заходила речь о красном вине:
— О! Мой брат консул изобрел совершенно особый способ употребления бургундского!
И за такой фразой неизменно следовали припадки сильного кашля у обоих братьев, и они обменивались между собой таинственными знаками.
Молодежь их дома много раз пыталась проникнуть в тайну этого «бургундского», но тщетно; одна только йомфру Кордсен, которая в тот достопамятный день помогала консулу переменить рубашку, была посвящена в это дело; но йомфру Кордсен умела молчать о тайнах и посерьезней этой.
Наконец консул вылез, смеющийся и сияющий, с пыльным животом и паутиной в волосах. После того как они еще вдоволь посмеялись над шуткой (хорошо, что своды погреба были такие толстые!), советник открыл одну бутылку по всем правилам искусства: это ведь была его специальность!
— Гм! — сказал консул. — Какой своеобразный букет!
— Просто прокисшее вино! — сказал советник и сплюнул.
— Фу! Да ты прав, задира! — воскликнул Кристиан Фредрик и сплюнул дважды.
Дядюшка Рикард открыл вторую бутылку, понюхал и сказал уверенно:
— Мадера!
Светлое золотое вино заискрилось, насколько это было возможно в старых бокалах, которые по традиции никогда не мылись.
— Да, это вот другое дело! — сказал младший консул и сел верхом на старую лошадь-качалку: это было его обычное место.
Лошадь-качалка была любимой игрушкой его раннего детства. «В былые дни всё делали крепче и основательнее!» — часто говаривал Кристиан Фредрик, и когда однажды эта лошадка, вместе с другим хламом, попалась ему на глаза, он велел отнести ее в винный погреб.
Много раз за долгие годы он сидел на этой детской лошадке, попивая старое вино из старого стакана со старым товарищем детских игр. А советник сидел в ветхом кресле, скрипевшем от тяжести его тела, рассказывал разные истории и смеялся, вспоминая старые дни, и тоже пил сверкающее вино. Никогда никакое вино не казалось ему вкуснее и никакой зал не представлялся его взору прекраснее этого погреба с низко нависшими сводами, освещенного двумя чадящими фонарями.
— Просто безобразие, что ты еще не получил свою часть из этой большой бочки портвейна. Я пришлю тебе на днях немножко вина в Братволл, чтобы у тебя было что-нибудь под рукой, пока мы с тобой не «откупорим» чего-нибудь в следующий раз.
— Но, послушай-ка, Кристиан Фредрик! Ты так часто присылаешь мне вино! Я уверен, что уже давно получил мою половину, если не больше!
— Да что ты говоришь, задира! Уж не ведешь ли ты учет вина?
— О нет! Боже упаси!
— Ну вот видишь! А я веду! И ты, без сомнения, должен был это заметить по нашему текущему счету за прошлые годы…
— Да, да! Конечно! Пью за твое здоровье, Кристиан Фредрик! — поспешил перебить его Рикард: он очень боялся, как бы брат не начал употреблять коммерческие термины.
— А ведь бочка огромная!
— Да, конечно, огромнейшая бочка!
Оба старых господина подняли свои фонари и направились к бочке. Правда, один из них думал: «А ведь бочка-то почти пуста! Хорошо, что брат не знает об этом!»
Бочка издавала жалобный звук, когда стучали по дну, а под нею с незапамятных времен образовалось черное мокрое пятно.
С последним стаканом оба встали и чокнулись, затем каждый захватил свою бутылку бургундского, которую им должны были подать за обедом, и, взяв свои сюртуки, оба поднялись наверх, на свет божий.
Встречать их, когда они возвращались из винного погреба, строжайше запрещалось, и йомфру Кордсен должна была каждый раз позаботиться о том, чтобы все пути были открыты. Нужно признаться, оба брата выглядели крайне необычно, особенно корректный Кристиан Фредрик, когда, красные и сияющие, в пыли, в одних жилетках, поднимались они по лестнице погреба каждый с бутылкой и фонарем.
Через час оба встретились за обедом: советник — завитой и тщательно одетый, со своей любезной улыбкой дипломата, а консул — подтянутый, торжественный и корректный до кончиков ногтей.
