Хидыр Дерьяев - Судьба (книга четвёртая)
Конь, до этого спокойно шагавший между деревьями, вдруг — насторожился и шарахнулся в сторону. Не успел Берды сообразить, в чём дело, как три пары сильных рук стащили его на землю, забили рот кляпом, верёвкой стянули за спиной руки. Потом его подняли, взгромоздили на Гнедого. Нападавшие по внешнему виду ничем не отличались от обычных дайхан — обычные халаты, тельпеки, чарыки. Только винтовки за плечами, торчащие из-за кушаков рукояти ножей да тряпки, которыми были наполовину прикрыты лица, не оставляли сомнения в том, что профессия этих людей далека от мирного дайханского труда. «Басмачи!» — понял Берды и вместо вполне естественного страха ощутил прилив ненависти. Он напряг мускулы, силясь разорвать путы. Это не удалось, верёвка лишь больнее врезалась в тело.
Ведя лошадей в поводу, басмачи вышли на берег, под которым пенился и урчал стремниной Мургаб. Берды стащили с Гнедого, связали ноги, поставили на краю обрыва. Самое страшное в этих зловещих приготовлениях было то, что всё делалось молча — басмачи не обмолвились ни словом. Один из них с силой ударил Берды между лопаток, и тот рухнул с обрыва в пенистые волны реки.
Напрягая все усилия, Берды вынырнул, хватил ноздрями воздуха и снова погрузился. Так продолжалось несколько раз. Трое сверху молча наблюдали. Когда Берды приспособился всё же плыть на спине, работая связанными ногами, и нацелился на правый берег, его догнали, подтащили поближе к обрыву, откуда столкнули, и стали методично окунать в воду. Дождавшись, чтобы он начал захлёбываться, поднимали, давали чуть отдышаться и опять топили и держали под водой до мелких пузырей.
Вконец обессиленного, его выволокли на берег, содрали с него рубаху и принялись избивать толстыми сырыми прутьями гребенчука. Берды извивался под жгучими ударами, от которых вспухала рубцами и лопалась кожа, пытался задеть связанными ногами хоть одного из своих молчаливых, как демоны мучителей. Басмачи деловито хекали, сосредоточенно молотили палками поверженного окровавленного человека. Вероятно, они могли его спокойно забить до смерти, но тут один сказал: «Хватит», и они сразу же, словно только и ожидали приказа, побросали гребенчуковые прутья, тяжело дыша, присели на корточки и стали закуривать. Тряпки свои они давно сбросили, но лица их были незнакомы Берды. Зато когда он дотянулся взглядом до третьего, он вздрогнул и сжался всем своим избитым телом — на него смотрели весёлые косые глаза Аманмурада.
Видя, что Берды еле дышит, Аманмурад подошёл и выдернул у него изо рта кляп, почти добродушно спросив:
— Кричать станешь? Покричи, покричи, давно мы не слышали, как большевики перед смертью кричат.
Берды трудно дышал и смотрел на Аманмурада с ненавистью и презрением. Тот от души наслаждался своей властью над врагом:
— Лежишь вот, как червяк раздавленный. Могу ногой наступить тебе на голову… вот так — и раздавить…
Он с силой опустил твёрдую, заскорузлую подошву чарыка на лицо Берды. От острой боли в хрустнувшем носу Берды не смог сдержать невольного стона. Аманмурад удовлетворённо засмеялся и несколько раз ударил Берды по лицу носком чарыка, норовя попасть в рот.
— Молчишь, большевик? Скоро будешь совсем молча лежать и вонять, как дохлая собака. Но прежде я тебя заставлю в ногах у меня валяться и скулить, вымаливая жизнь. Если хорошо поскулишь, может быть, и помилую.
— Сволочь ты, — сказал Берды, глядя на Аманмурада одним глазом — второй заплыл от удара. — Сволочью был, сволочью и подохнешь, вошь тифозная!
— А ну встань! — приказал Аманмурад. — Встань, говорю, осквернитель веры!
Два басмача спокойно смотрели на них и дымили заграничными папиросами. Аманмурад с проклятиями схватил Берды под мышки, рывком поставил на ноги, но тот, обессиленный побоями, не удержался на связанных ногах и упал. Аманмурад полоснул ножом по путам на его ногах. И тогда Берды медленно поднялся сам. Постоял, пошевелил разбитыми в лепёшку губами, сплюнул на землю густую тягучую кровь, потрогал языком шатающиеся зубы.
— Шакал вонючий!
— Сейчас ты будешь петь другую песню, большевик! — ухмыльнулся Аманмурад. — Ты будешь выть от ужаса, целовать землю и просить пощады.
Берды снова сплюнул, переступил с ноги на ногу. Эх, если бы руки были свободны!
— Это твои родственники воют, Аманмурад, — сказал он. — А большевики умирают молча. И в этом ты убедишься сам. А вот когда ты попадёшь в наши руки, от твоего воя сам шайтан уши заткнёт и заверещит, как заяц.
— Молчи, каманыс! — Аманмурад замахнулся ножом.
— Послушай, Аманмурад, — сказал Берды, — ты, конечно, шелудивый пёс, но от всякой твари, даже самой мерзкой, может быть польза. Иди в милицию, сдай добровольно оружие, и я обещаю тебе, что ты сможешь начать жизнь честного человека.
— А как насчёт пользы от шелудивого пса? Твоя жизнь?
— Да, моя жизнь. Моя и других, кого ты, возможно, убил бы, оставаясь на свободе.
— Значит, ты берёшь у меня свою жизнь, а мне взамен даёшь тюрьму? Воистину сам великий Сулейман не смог бы придумать выгоднее обмена! Теперь, слушан, скажу я, что собираюсь сделать с тобой, и тогда ты, может быть, предложишь мне иную сделку. Сперва я выну у тебя глаза. — Аманмурад легонько ткнул концом ножа в скулу Берды. — Не бойся, это не сейчас, немного погодя. Потом я отрежу тебе уши и пос. Потом намочу вот этот широкий сыромятный ремень, обвяжу его вокруг твоей шеи и вытащу тебя на солнце — оно стоит уже достаточно высоко, чтобы высушить ремень, но не настолько высоко, чтобы высушить его очень быстро. Ты будешь задыхаться и вонять на дороге, как свинья…
Перенеся всю тяжесть тела на одну ногу, Берды второй ногой ударил Аманмурада в пах. Удар был не настолько силён, чтобы вышибить из басмача сознание, но всё же Аманмурад скрючился, держась за живот и уронив нож. Из зарослей ульдрука грохнул винтовочный выстрел и неестественно пронзительный голос завопил:
— Руки вверх!
Со стороны плотины послышались крики.
Басмачей словно ветром сдуло — как огромные шары перекати-поля покатились они в чащобу тугая. Аманмурад мчался последним. Несколько минут трещал сушняк, потом всё стихло. Из-за куста ульдрука вылез Торлы с драгункой в руках. Он освободил Берды от пут, бросил верёвку на землю.
— Подними её, — попросил Берды, растирая затёкшие кисти рук. — Если я выйду на борьбу, подпоясавшись этой верёвкой, ни одни пальван меня не одолеет.
Торлы поднял верёвку, взглянул на спину Берды, покачал головой:
— Эх, как они тебя изуродовали!
На плотине опять закричали — тонко и разноголосо. Похоже было, звали куда-то людей.
— Кто там кричит? — спросил Берды.
Торлы прислушался, засмеялся:
— Это мои джигиты мне помогают. Пойдём скорее, а то они от усердия голос сорвут.
Три коня басмачей были привязаны к стволу туранги. Гнедой Берды стоял поодаль. Торлы отвязал лошадей — зачем добру пропадать — и, ведя их в поводу, направился к домику на плотине. Берды с трудом ковылял вслед, скрипя зубами от боли и злости.
Возле домика стояли двое парнишек лет по десять-двенадцать и рослая дородная женщина. Завидев приближающихся Торлы и Берды, они перестали кричать. Женщина осталась на месте, а мальчишки поспешили навстречу. Торлы похлопал их по плечам, отдал поводья лошадей: ведите, мол, заслужили.
— Здорово я придухмал, правда? — улыбаясь, сказал Торлы. — Басмачи, наверно, подумали, что целое село с криком на выручку тебе спешит, правда?
— Сам-то ты как здесь очутился? — спросил недоверчиво Берды. — Может, ты и басмачей сам привёл?
Торлы деланно засмеялся.
— Шутник ты, Берды-джан!.. Если бы я их привёл, зачем бы я стрелять в них стал, а?
— Кто тебя знает, что у тебя на уме, — сказал Берды.
— Нет, Берды-джан, на уме у меня ничего плохого нет и не было, — заверил его Торлы, вовсе не склонный объяснять, что именно заставило его взять драгунку и поспешить вслед за Берды к плотине Эгригузер. Он поступил так скорее импульсивно, нежели под влиянием какого-то расчёта, и сам ещё толком не разобрался в своих побуждениях — где уж тут было объяснять их кому-то другому, тем более — самому Берды.
Они подошли к знакомому белому домику. Женщина при виде Берды всплеснула полными руками, заохала и кинулась греть воду. Страдальчески морщась и вскрикивая, словно ей самой было больно, она обмыла спину и лицо Берды. Он только кряхтел и постанывал. Женщина принесла маленькую глиняную посудину с гусиным салом, смазала им вспухшие багровые рубцы на спине Берды. Берды потрогал рукой, понюхал и сказал:
— Сурчиным жиром надо мазать.
— Где его взять-то, — вздохнула женщина и, по-своему поняв беспокойство Берды, заверила: — Да ты не дёргайся, не от свиньи это, это гусиное сало, а гусь — птица чистая, уважительная. Лампадным бы маслом тебя смазать, да ты ведь нехристь, не примешь лампадного-то масла…
