Клыч Кулиев - Чёрный караван
С этими словами он сильно хлестнул плетью коня.
Немного погодя и мы спустились с бархана и поскакали вперед. Я не ошибся: это действительно оказались беженцы. Но они шли строем, как настоящее войско. Когда мы подъехали к ним, первые ряды беженцев уже достигли колодца. Поднялся невообразимый шум. Женщины, мужчины, дети, вьючный и домашний скот — все сгрудилось вокруг колодца. Стоял такой крик, что невозможно было расслышать друг друга. Тучный вожатый, с толстой палкой в руках, то и дело грозно понукал людей. Но никто не слушал его угроз; особенно оборванные, забрызганные грязью дети, толкая друг друга, плача и крича, рвались к колодцу. Наконец старик вожатый приказал людям:
— Отведите верблюдов во-он в ту низину… Там и сбросьте с них груз!
К этому времени подоспела новая группа беженцев. Старик направил их туда же. Мы раскинули свой бивак невдалеке от колодца. С наступлением сумерек снова послышался звон верблюжьих колокольцев. Чакан-батыр сообщил, что прибыла еще одна группа беженцев. Меня удивляло: куда идут они в холодную зимнюю пору, покинув родные, обжитые места? Ведь до самой Хивы не было подходящего места, где можно было бы селиться. А до Хивы не меньше двух недель конного пути. Эти же люди в большинстве шли пешком, полуодетые, в лохмотьях. Если вдруг их застигнет такой мороз, какой был недавно, — ясное дело, им не протянуть и суток. Что же заставило их в такую пору пуститься в тяжелый путь?
Я пригласил на чай старейшин беженцев. Они пришли целой толпой. Просторная палатка вскоре наполнилась. Начавшись с взаимных приветствий, беседа постепенно перешла к тому, что волновало всех, от мала до велика. Мои собеседники оказались родом из соседних с Асхабадом аулов. Они рассказали, что решили бросить родные места и обосноваться подальше от орудийной пальбы, в песках Каракумов, чтобы дождаться здесь лучших времен, когда кончатся споры между большевиками и меньшевиками.
— Вы на чьей стороне — большевиков или меньшевиков? — спросил я.
Некоторое время гости молчали. Я тоже не произнес больше ни слова. Наконец невысокого роста старик, столовой, ушедшей в плечи, искоса посмотрел на меня и растянул губы в улыбке:
— Мула спросили: «Кто твой отец?» — «Конь — мой дядя», — ответил он. Что мы вам можем ответить, таксыр?.. Время быстро меняется. Неизвестно, чей ты подданный. Вчера хозяевами в стране были большевики. Сегодня у власти меньшевики. А завтра? Одному аллаху ведомо, кому завтра достанутся бразды правления!
Сидящий напротив меня толстый туркмен нахмурил густые брови и сказал:
— Э-э, валла, Тайли… Ты не крути, говори прямо. Если бы большевиков не свергли, разве покинули бы мы родные места? Разве не меньшевики обрекли нас на такое несчастье?
Старик одобрительно кивнул головой:
— Это тоже верно, Балкан-палван[81]…
Балкан-палван удовлетворенно кашлянул и повернулся в мою сторону:
— Мы, таксыр, не знаем, как живется в ваших краях… Но в наших местах счастье дайханина-труженика — в земле. Не даст земля урожая, и дайханин может умереть с голоду. А урожай зависит от воды. Воды же всегда недостает. Она — самый ходовой товар. Есть у тебя вода — для тебя открыты все двери. Поэтому все споры у нас — из-за воды. А ведь в каждом ауле сидят хозяева — один, другой богатый бай. Почти вся вода — в их руках. Бедняк дайханин круглый год роется в земле. Много пота проливает. А плоды его тяжелого труда достаются алчным баям. Что делать? Кому жаловаться? Где мы только не были! Побывали с поклоном у всех чиновников белого царя. Никто из них не помог нам. И вот, слава аллаху, все, что мы просили у неба, вдруг обрели на земле… Пришел человек большевиков и сказал: «Надо раздать землю и воду по хозяйствам». Нам этого только и нужно было. Дайханин нашел опору. «Пес, нашедший опору, победит волка», — говорят в народе. Начали мы прижимать наших баев. Но — вот беда! — недолгой оказалась жизнь большевиков. Все вдруг переменилось. Пришли меньшевики… Алчные баи снова обрели силу. Бедняк снова оказался под пятой. Опять начались притеснения..
Балкан-палван глубоко вздохнул и, пристально глядя на меня, добавил:
— Теперь у народа одна надежда — на большевиков… Если они вернутся, все сидящие здесь возблагодарят аллаха!
Со всех сторон послышались одобрительные возгласы.
Выступив вперед, в разговор вмешался Чакан-батыр:
— А что, если большевики, вытащив вас из огня, кинут в ледяную воду?
— Ха! — прочесав пухлыми пальцами свою густую бороду, насмешливо улыбнулся Балкан-палван. — Ты своими глазами видел большевиков?
— Видел.
— Где?
— В Турткуле.
— Ну и какие это люди?
— Да просто скопище безбожников…
Балкан-палван сердито посмотрел на Чакана:
— Религию сюда не вмешивайте. Сейчас о религии спора нет, тяжба идет за свое добро. Большевики— такие же обездоленные, как и мы. Вон брат того, что сидит в углу, — тоже большевик. Такой же бедняк, как и мы сами. Работает на железной дороге. Зачем ему тащить нас из огня, чтобы кинуть в ледяную воду?
Чакан-батыр промолчал. Его сосед, худощавый, крепкий мужчина с приятным лицом, испытующе взглянул на меня и неторопливо заговорил:
— Таксыр… Вы лучше не расспрашивайте их. А то проиграете!
— Почему же? — Я вскинул брови, притворяясь удивленным. — Судьба у всех мусульман одна. Ваше несчастье— наше несчастье. Ваша радость — наша радость. Разумеется, я ничем, кроме совета, помочь не могу. И все же знать о положении друг друга не мешает.
Худощавый человек отпил глоток горячего чая и так же терпеливо продолжал:
— Когда-то жил на свете туркменский поэт Махтумкули. Это был очень мудрый человек, он процедил жизнь сквозь сито своего ума. В одной из своих песен он говорит:
Если сверстники захотят надеть золотую корону,
В царстве бедности место мне отведи,
Создатель, не делай меня зависимым от труса,
Прошу тебя, не своди меня с деспотом…
— Ай, молодец, бахши-джан! — растроганный, воскликнул Балкан-палван. — Один бог у деспота, другой— у бедняка. Не приведи бог обращаться с просьбой к деспоту!
Посмотрев на меня долгим взглядом, худощавый человек продолжал:
— Вы, таксыр, говорите: «Судьба у всех мусульман одна». Это не верно. Будь у нас одна судьба, народ не враждовал бы, не шел друг на друга. Вот если вы скажете, что у всех сидящих здесь одна судьба, я вам поверю. Потому что все они трудятся и зимой и летом, с утра до ночи пот проливают. Присмотритесь: хоть одного здесь вы увидите сытого и здорового?
Старик с головой, ушедшей в плечи, выплюнул изо рта жвачку наса и презрительно проговорил:
— Пэхей! Что тут делать сытым? Все они остались в предгорье.
— Верно говоришь, Моммат-ага, — подхватил слова старика худощавый. — Чего они тут не видали? Меньшевики поддерживают их… Инглисы [82] стоят за них… Творец к ним благоволит… Время принадлежит им! Как быть бедняку? Неоткуда ему ждать помощи. Только и остается бессилыю проклинать судьбу!
Я постарался вызвать худощавого на разговор о наших:
— Инглисы тоже притесняют вас?
— Ха! — снова сердито воскликнул Балкан-палван. — Да в инглисах весь корень зла! Говорят, есть у них один генерал по имени Молла-эсен[83]. Так вот он сейчас полный хозяин в стране. Без его воли даже тростинка не шевельнется. Мы всей толпой ходили к нему. Не пустили, сказали— идите к Ораз-сердару. А Ораз-сердар… Он с ним заодно. Мы хорошо понимаем, что он не станет поддерживать нас. Ворон ворону глаз не выклюет. Все они одинаковы, черные вороны!
Видимо, у толстяка Балкан-палвана накипело в душе: с каждым словом он все больше распалялся. Я постарался вызвать его на еще большую откровенность:
— Какое же зло причиняют вам инглисы?
— Ха! Какое зло… Коров наших доят, а из их хвостов делают плети, чтоб стегать нас. Этого мало?
Я промолчал. Потом вылил остатки чая в свою пиалу и спокойно заговорил:
— Все равно вы не должны были оставлять родные места. Тяжба надолго не затянется. В России большевиков уничтожили. Не сегодня-завтра и здесь все переменится. Есть еще время, вернитесь назад. Не то погибнете!
От волнения лицо Балкан-палвана побагровело. Смерив меня убийственным взглядом, он сказал, резко поднимаясь с места:
— Видно, у мулл и ахунов порода одна!
Вслед за ним и остальные задвигались. Я тоже поднялся и, протянув руки Балкан-палвану, проговорил:
— Не обижайтесь… Я только дал совет. Советчик не хочет зла, не ищет выгоды. Вся его выгода, когда ему скажут спасибо.
— Когда-то, таксыр, хорошему советчику дарили верблюда с верблюжонком. Мы, увы, не можем сейчас подарить вам верблюда. Слишком много у нас своего груза. Вот, даст бог, придет весна… У верблюдов будет приплод, тогда мы и вам оставим одного верблюжонка. К тому времени и в мире наступит порядок. А вы тоже не обижайтесь на нас, — проговорил с иронической улыбкой Балкан-палван и, небрежно пожав мне руку, вышел.
