Анри Труайя - Голод львят
— Ты не можешь на минуту остановиться? — спросила она. — У меня болит голова.
Половина седьмого, а Жан-Марка все нет! Даниэль ничего не понимал. Он хотел снова позвонить в Париж, чтобы узнать, давно ли уехал брат, но не мог оставить свой наблюдательный пост у входа в вокзал в Шатодёне. Что до остального, то он нисколько не беспокоился. Оптимист по характеру и по отношению к жизни, он отказывался думать о катастрофах, прежде чем мог увидеть их своими глазами. Наверное, Жан-Марк задержался из-за каких-нибудь технических неполадок. Устав ходить взад и вперед, Даниэль сел на свой чемодан, набитый до отказа и перевязанный веревками. Он давно не мылся, падал от недосыпания, а в желудке у него не было ничего после чашки кофе, проглоченной утром в привокзальном буфете. Семь сантимов в кармане. С этим он высадится в Париже. Подвиг! Кончиками пальцев он гладил через ткань лежавшего на земле холщового мешка двух фенеков[4], привезенных из путешествия. Их продал ему на корабле один старый легионер за десять франков: самца и самку. Животные были совершенно ручные, не кусались, не пытались бежать… Но и они были голодны, бедняги! Даниэль раскрыл мешок. Появились две маленькие головки. Огромные уши, безумные глаза, подрагивающие носы. Он хотел почесать им мордочки — они, испугавшись, свернулись клубком. Даниэль закрыл мешок и с отчаянием подумал: «Я никогда не смогу держать их дома. Кароль не захочет. Придется их отправить к тете Маду».
На площади собирались люди. Прошел носильщик с чемоданами. Даниэль прислонился к стене и ссутулился. Над головой висела афиша, которую он выучил наизусть: «Посетите замки Луары!» Это было смешно! И все эти белые лица! Он видел их несколько на грузовом судне, но на земле впечатление было сильнее. У всех такой болезненный и озабоченный вид! Беззаботность — это что, удел чернокожих? Даже в своей нищете они казались расслабленными и счастливыми. Они слились с природой. А здесь уже и не знали, что такое природа! Даниэль чувствовал, что, размышляя об этом, приближается к какой-то великой идее, но всякий раз, когда он, казалось, вот-вот готов был ее постичь, она от него ускользала, подвижная и блестящая, как змея, которую он видел у своей хижины где-то к северу от Бондуку. Он попытался вспомнить название деревни. Бесполезно. Сон затуманил ему сознание. Как только его глаза закрывались, он вновь видел перед собой джунгли, размытые дождем тропы, громадных бабочек, летающих вокруг штормовой керосиновой лампы, не гаснущей на ветру, тараканов на облезлых стенах больницы, хирурга, склоненного над столом, — потный лоб под белой шапочкой, алая кровь на эбеновой коже. Какая разница между той Африкой, о которой он мечтал, и той, которую увидел! Менее живописная и более загадочная. У него там остались друзья: доктор Пуарье, доктор Лекошель, Тюгаду, бывший жандарм, открывший бакалею в Каламоне, местный шофер Иссиака, который хохотал во весь белозубый рот, ведя джип через болота, кишащие мухой цеце… Увидит ли он этих людей когда-нибудь снова? Два минувших месяца значили для него больше, чем вся прожитая жизнь. Сейчас он был уверен, что имеет полное право говорить как настоящий мужчина. И ему еще предстоит возвращаться через две недели в лицей! Какая насмешка! Охрипший громкоговоритель сообщал о прибытии и отправлении каких-то заурядных электричек. Без пяти семь! «Что за безобразие?» — проворчал Даниэль, поднимаясь с чемодана. И в этот самый момент он увидел синий «ситроен», направлявшийся к вокзалу. За рулем был Жан-Марк. Едва не закричав от радости, Даниэль из чувства собственного достоинства сдержался и принял мужественный, безучастный вид.
— Привет, старик, — сказал Жан-Марк, выходя из автомобиля.
Они крепко пожали друг другу руки.
— Это и есть новая тачка? — спросил Даниэль. — Шикарная!
— Да, неплохая. Ты давно меня ждешь?
— Порядочно.
— Идиотизм! Я выехал вместе с Кароль, и по дороге она заболела… О, ничего страшного!..
— Не уверен, — заметил Даниэль. — Болезни Кароль никогда не бывают страшными, но она с ними всем осточертела!
— Мне пришлось везти ее обратно в Париж. Потом, возвращаясь, я попал в пробку… Вот так, все неприятности сразу! По крайней мере, ты не очень волновался?
— Я и не такое видел в Кот-д’Ивуар! — заявил Даниэль, громко рассмеявшись. Как житель африканской глубинки. И взял чемодан. Жан-Марк поднял мешок и тут же поставил его на место:
— Что там внутри? Оно шевелится!
— Оно двигается, потому что живое! — сказал Даниэль. — Не открывай, они выскочат. Это фенеки.
— Фенеки? — переспросил оторопевший Жан-Марк.
— Да, подарок для тети Маду!
— Не знаю, оценит ли она его!
— Ну почему же нет? Это маленькие зверьки, очень трогательные. Они почти ничего не едят…
Он пристроил мешок и чемодан на заднее сиденье. Оставалась большая картонная коробка.
— Вот она очень тяжелая, — сказал он. — Помоги мне!
— Что в ней?
— Сувенир для Кароль. Я намучился, пока тащил его сюда, уж поверь мне! Двадцать раз хотел бросить по дороге. Но было жалко. Увидишь!
У Даниэля было столько всего показать, столько всего рассказать, что ощущение собственного богатства просто кружило ему голову. Если он немедленно не поведает о своем путешествии, он лопнет. Однако пустота в животе подавила его порыв. Поместив коробку в багажник, он рухнул рядом с Жан-Марком и сказал:
— Тебя не очень затруднит, если, перед тем как тронуться, мы перекусим?
Закусочная была заполнена на одну четверть. Скучающий официант болтал с кассиршей. Сидя в глубине зала, Даниэль поглощал громадную порцию тушеной квашеной капусты с копченостями. Расположившись напротив, Жан-Марк ждал, когда остынет его эскалоп по-венски, от которого он отрезал по кусочку. Усталый, подавленный, он восхищался братом: тот ел, пил, говорил с одинаковым воодушевлением. Несомненно, Даниэль возмужал за время поездки… Но на вид почище клошара! Светлые волосы тусклыми прядями падают на лоб, на уши, рубашка, поношенная и грязная, расходится у шеи, черные ногти, обгоревший кончик носа, ссадина в уголке рта и оторванная пуговица на куртке! Как узнать, все ли, о чем он рассказывает, правда? С полным ртом, с блестящими глазами, Даниэль говорил о посещении лепрозория, церемонии фетишистов в заброшенной деревне, о рискованных экспедициях в джипе по джунглям вместе с каким-то врачом…
— …И тут вдруг наша машина наткнулась на целую колонию муравьев-хищников. Они простираются как пелена, окружают трупы, пожирают все, что им попадает в жвалы: гиена, буйвол или пантера… Больше часа мы с ними боролись… Приходилось отрывать их от кожи по одному… А это все с кровью. О, старик!.. Какая пытка!..
Жан-Марк кивал головой, время от времени из вежливости задавал сквозь зубы какой-нибудь вопрос и одновременно ощупывал кончиком языка клочок омертвевшей кожи у себя за щекой. Эти бойскаутские истории ему порядком наскучили. Веселость, наивность, аппетит брата в сочетании с уродством этой закусочной в конце концов стали невыносимы. Холодная печаль так тяжело лежала у него на сердце, что временами ему казалось, что он задыхается. Однако он, наверное, должен быть счастлив, что порвал с Кароль. Никогда бы он не поверил, что найдет смелость разговаривать с ней так, как говорил, когда остановил машину. Правда, она сама, не подозревая того, подтолкнула его к жестокости. Ее бледность, умоляющий взгляд: «Жан-Марк… Ты не можешь забыть обо всем… Или же я чего-то не знаю… Ты должен мне объяснить… Кто стал причиной того, что ты от меня отвернулся? Что я такого сделала, что тебе не понравилось? Я шокировала тебя? Ты пресытился нашей любовью? Ты, по крайней мере, не болен?..» Говоря это, она повернулась к нему и вынула у него изо рта сигарету, которую он только что закурил. «Поцелуй же меня, Жан-Марк!» Ее рука легла ему на затылок. Лицо приблизилось. И по-прежнему этот дурацкий ожог во рту. Это было невозможно. Невозможно из-за отца, из-за Даниэля, из-за ожога… Жан-Марк инстинктивно отпрянул. Неожиданно его охватил гнев. Он ненавидел ее за то, что она была для него такой желанной. Что он сказал ей? Какие-то бессмысленные фразы: «Послушай, Кароль, хватит уже!.. С меня довольно всех этих историй!.. Я перевернул страницу, ты должна сделать то же самое!.. Иначе ноги моей больше не будет в доме!..»
— …Когда мы выбрались из болота, Иссиака сказал мне: «Ты настоящий смельчак!» Иссиака был нашим шофером. Отличный парень. Немного хитроватый, правда. Он мне готовил местные блюда. Я попробовал жареных гусениц. Неплохо…
Пришел официант поменять тарелки. Даниэль взял остатки эскалопа и завернул его в бумажную салфетку. Это будет ужин для фенеков. Они получат его вечером, дома. Себе после капусты он заказал еще бифштекс под перцем.
— Ты лопнешь! — сказал ему Жан-Марк.
— Не смейся! Мне нужно восполнить серьезный пробел. А ты себе больше ничего не возьмешь?
