Ричард Хилдрет - Белый раб
Когда разгорелась американская война за независимость,[16] полковник Мур был ещё юношей. По рождению и по воспитанию своему он, как я уже говорил, принадлежал к аристократической партии, которая, будучи аристократической, была, разумеется, и консервативной. Но увлечения, свойственные юности, и чувство патриотизма были в нём так сильны, что он не мог противостоять их голосу. Поэтому он со всем рвением отдался делу свободы, и как его собственная политическая деятельность, так и то влияние, которое он имел на других, немало способствовали успеху этой борьбы.
Он действительно был горячим сторонником свободы и ярым её поборником. Одно из моих ранних детских воспоминаний — это полковник Мур среди друзей и знакомых, в страстных словах ратующий за революцию, которая разразилась в те годы во Франции. Он очень убедительно доказывал правоту этой революции во все её периоды и всячески её оправдывал. И хотя я тогда почти ничего, или, вернее, просто ничего, не понимал из сказанного им, его ораторские способности и тот подъём, с которым он говорил, всё же производили на меня сильное впечатление. «Права человека» и «естественные права человека» были для меня в то время, разумеется, словами, лишёнными смысла. Но они так часто повторялись в моём присутствии, что неизгладимо запечатлелись в памяти и спустя многие годы ещё звучали в моих ушах.
Полковник Мур был не только замечательным оратором — он считал себя обязанным действовать согласно своим принципам и приобрёл поэтому репутацию человека великодушного, честного и прямого. Немало способных молодых людей, из которых вышли потом выдающиеся деятели, получали от него покровительство и помощь. Он умел уладить большую часть разногласий в округе и бывал несказанно доволен, когда предотвращал своим вмешательством судебное дело или дуэль и не давал какой-нибудь пустой ссоре стать источником тяжёлых бед. Приветливость, доброжелательное отношение к окружающим, сочувствие к людям в их горе — вот качества, которые все за ним признавали.
Если бы мне было дозволено выбирать себе отца, мог ли бы я найти человека более достойного? Но согласно законам и обычаям Виргинии, независимо от знания и происхождения отца ребёнок причисляется к той категории общества, к которой принадлежала мать, А моя мать, увы, была всего-навсего рабыней и наложницей…
А между тем, видя её в первый раз, никто бы никогда не поверил, что она относится к этой несчастной, всеми презираемой касте. При всей униженности своего положения, она отличалась совершенно ослепительной красотой. Примесь африканской крови давала себя чувствовать, а тот особый оттенок, который эта кровь придавала её коже, ещё более подчёркивал яркость румянца, разливавшегося порою по её щекам. Длинные чёрные волосы, которые она умела укладывать с большой простотой и скромным изяществом, блеск её прекрасных тёмных глаз, живых и выразительных, удивительно гармонировали со всей её внешностью, которая могла бы остаться незамеченной где-нибудь в Испании или в Италии, но среди томных и бледных красавиц Восточной Виргинии сразу же бросалась в глаза.
Это описание могло бы принадлежать скорее перу влюблённого, чем сына… Но красота моей матери была столь необыкновенной, что поражала меня даже и тогда, когда я был совсем ещё мал. Я иногда часами с восторгом глядел на неё, когда она держала меня на коленях, и глаза её то улыбались, то затуманивались слезами. Лицо её очень часто меняло своё выражение, каждый раз, однако, оставаясь всё таким же прекрасным. Для меня она была самой нежной из матерей; когда она глядела на меня, ласка, горечь и радость, одновременно светившиеся в её глазах, придавали какое-то особое обаяние её лицу, и, может быть, именно благодаря их неповторимому сочетанию красота её оставила этот глубокий след в моей детской памяти.
Но не я один восхищался ею: моя мать славилась своей красотой по всей нашей местности, и полковнику Муру не раз предлагали за неё большие деньги; он, однако, всегда отказывался её продать; полковник гордился тем, что ни у кого нет такой хорошей лошади, такой красивой любовницы и таких породистых собак, как у него.
Если судить о Муре по портрету, написанному мной, трудно поверить, что полковник мог иметь любовницу и незаконнорождённых детей. И многим людям, живущим в других уголках земного шара, это может показаться странным. Но люди эти, вероятно, вовсе незнакомые нравами, царящими в рабовладельческих штатах Америки.
Полковник Мур был женат на женщине весьма достойной, и я могу утверждать, что он любил её и уважал. Она родила ему двух сыновей и столько же дочерей. Это отнюдь не мешало ему, как и любому другому плантатору, давать волю своим страстям и время от времени удостаивать вниманием ту или иную красивую невольницу, работавшую в Спринг-Медоу, — так называлась его плантация. Многим из молодых невольниц такое внимание даже льстило. Но, как правило, у него не бывало более одной или двух любовниц одновременно.
Мою мать полковник Мур удостаивал своим особым вниманием в течение нескольких лет. Она подарила ему шесть человек детей, но все, кроме меня, самого старшего, имели счастье умереть в младенчестве.
От матери я унаследовал еле заметную примесь африканской крови и вместе с ней всё моё бесправие и рабство. Однако несмотря на то, что по рождению я был рабом, во мне был жив гордый дух отца, его тонкие чувства и пылкий темперамент. Что касается внешности, а также умственных способностей, то смею заверить, что никем из своих законных и признанных детей полковник не мог в этом отношении гордиться так, как мной.
Глава третья
Лучшее воспитание — это то, которое начинается с самого раннего возраста. Это правило было твёрдо усвоено и неукоснительно применялось в той части земного шара, где я на горе себе появился на свет. Так как в этой стране нередки случаи, когда один и тот же человек может быть отцом детей-господ и детей-рабов, становится совершенно необходимо соответствующим воспитанием как можно раньше подготовить тех и дру гих к столь различному положению. Согласно обычаю, к каждому юному хозяину, чуть ли не с минуты его рождения, прикрепляется мальчик-раб приблизительно одного с ним возраста. С той минуты как юный господин становится способен проявлять свою волю, он начинает сознавать свои права неограниченного деспота. Мне не было ещё и года, когда супруга полковника Мура подарила ему второго сына. И в то время, когда оба мы, ничего не ведая, ещё мирно спали в наших колыбельках, было уже предрешено, что я должен стать слугой моего младшего брата. Таким образом, с самого раннего детства я помню себя рабом мастера Джеймса.
Нетрудно вообразить себе, какие последствия может иметь неограниченная власть, данная ребёнку над другим таким же ребёнком. Жажда власти, вероятно, одна из наиболее сильных человеческих страстей, и просто поразительно, с какой быстротою самый маленький ребёнок может превратиться в подлинного тирана.
Примером этому был старший сын полковника Мура, Уильям, или мастер Уильям, как полагалось величать его в Спринг-Медоу. Он наводил ужас не только на своего собственного юного камердинера Джо, но и на всех местных детей. Бессмысленное и ничем не оправданное стремление причинять страдания, которое часто проявляют дурно воспитанные дети, для Уильяма стало настоящей страстью. И эта страсть, которую ничто не сдерживало, очень быстро превратилась в привычку.
Достаточно ему было услыхать, что какого-нибудь провинившегося раба собираются наказывать, как Уильям всегда старался всё разузнать об этом и во что бы то ни стало присутствовать при экзекуции. Вскоре он усвоил все отвратительные повадки и гнусные выражения надсмотрщиков. Он никогда не расставался с длинною плетью и, если только кто-нибудь начинал перечить ему или противиться его прихотям, умел пустить эту плеть в ход. Надо сказать, что Уильям всё же как-то старался скрывать эти свои подвиги от отца. Полковник Мур, со своей стороны, предпочитал не замечать того, чего он никак не мог одобрить, но что ему, при его снисходительности, трудно было предотвратить пли загладить.
Мастер Джеймс, к которому я был приставлен в качестве слуги, не походил на своего брата. Будучи от рождения слабым и болезненным ребёнком, он обладал мягким характером и нежной душой. Он искренне привязался ко мне, и я платил ему горячей дружбой и преданностью. Всегда, когда только представлялась возможность, Джеймс старался защитить меня от тирании своего брата. Ему приходилось для этого пускать вход слёзы и просьбы, а чаще всего и другие меры, которые на этого приятного юношу действовали вернее: Джеймс грозил пожаловаться отцу и рассказать ему о грубых и жестоких проделках Уильяма.
Случалось, что юный мастер Джеймс начинал вдруг капризничать и упрямиться. Но я очень быстро перестал обижаться на него за эти вспышки раздражительности, объяснявшиеся его расстроенным здоровьем. Стараясь во всём потакать ему и прибегая к лести — искусству, которое дети в таком положении, как я, постигают почти так же легко, как и взрослые, — я за короткое время подчинил его своему влиянию. Он был господин, а я — раб. Но пока мы оставались детьми, это различие было ещё не слишком заметно, и мне нетрудно было одерживать над ним верх. Ведь я был сильнее его и телом и духом.
