Криста Вольф - Расколотое небо
Да тут не один, а несколько городов! — удивилась она. И они вырастали один вокруг другого, точно кольца старого дерева. Она прошла все кольцевые улицы, за несколько часов одолела столетия. Ее тянуло в центр города. Он отнюдь не был предназначен для такого движения и такой уймы народа и трещал по всем швам, когда в него вливался вечерний поток людей, идущих домой, за покупками, с работы. Ей было забавно, когда ее толкали, когда ее несло куда-то. Став в уголок, она ждала, чтобы кругом загорелись огни.
Ей было страшновато. Здесь никому ни до кого нет дела, здесь и заблудиться не мудрено, думала она. Молодые парни сидят в трамваях и не уступают места старухам, машины обдают прохожих уличной грязью, в магазинах покупатели от спешки сбивают друг друга с ног, а в больших универмагах продавщиц вызывают к директору через громкоговоритель…
Она проходила по рабочим кварталам, мимо выстроившихся шеренгами безликих многоэтажных домов, останавливалась на перекрестках у мемориальных досок: «Здесь во время мартовских боев 1923 года погиб товарищ…» И многие улицы сразу обретали свою эпоху и свое лицо.
Двести тысяч человек не потому жили здесь, что им так уж нравилось здесь жить. Это можно было прочесть на их лицах, как-то по-особому возбужденных, настороженных, закаленных и усталых. Вряд ли сюда ехали добровольно. Что же гнало их сюда?
За двадцать пфеннигов Рита взобралась на древнюю башню у Рыночной площади, долго вглядывалась оттуда в даль, отыскивая гряду родных гор, но так ничего и не увидела. Ветер беспрепятственно налетал на город с обширной безлесой равнины. Здесь и ребенок определил бы направление ветра по преобладающим запахам: химикалий, или солодового кофе, или бурого угля. Весь город точно накрыт колпаком отработанных газов, от которых спирает дыхание. Стороны света здесь определяют по дымовым трубам мощных химических предприятий, крепостными твердынями возвышающихся на подступах к городу. Все это существует не так давно — меньше ста лет.
Да и рассеянный свет над этим ландшафтом не так давно просачивается сквозь смрад и копоть — на памяти двух-трех поколений, не больше.
Я не признаю предчувствий, но тогда, на башне, что-то сказало мне, что впереди немало тяжелых минут. Здесь меня окружает сто с лишним тысяч человек. Среди сотни жителей моего села я не была до такой степени одинока.
И в наше время случается, что взрослая девушка впервые в жизни попадает в большой город.
Косой луч солнца на несколько мгновений задержался именно на этой башне и на ней самой. Она заметила, что облака поплыли быстрее. Апрельский ветер спешил очистить небо. Скоро солнце скатится вниз, на городские улицы. Рита спустилась по нескончаемым ступеням и медленно направилась на старинную, затянутую зеленью и застроенную особняками улицу.
Манфред с нетерпением дожидался ее. Она вздохнула.
— Во всем городе ни единого свободного местечка. Разве что на башне…
Он засмеялся и отныне стал сопутствовать ей. К этим чуждым, скучным, замкнутым улицам и площадям у него был ключ, имя которому — воспоминание. Он открывал ей этот город со всеми его потаенными красотами и богатствами. А сам подле нее окунался в свои детские и отроческие годы. Он смывал с себя страхи и огорчения, обиду и стыд, что осели в нем еще с полусознательной поры. Даже то, о чем он не говорил прямо — есть такое, чего не выскажешь до конца, — теперь будто свалилось с него, и он ощущал небывалую легкость. Позднее ему не раз вспоминался весенний, омытый частыми ливнями город, лицо Риты на фоне серых растрескавшихся фасадов, жиденький парк, непрерывно снующие мимо людские тени.
И река.
Они бродили по кварталу бедноты, примыкающему к аристократической улице с особняком его родителей, по щербатым деревянным лестницам, по лишенным света, втиснутым друг в дружку дворам, заглядывали в затхлые, изъеденные временем подъезды со стертыми плиточными полами, — это была трасса его мальчишеских похождений, — и вдруг, неожиданно для Риты, очутились у реки. С того времени, как Манфред подростком расстался с ней, река стала утилитарней и неприветливей; она несла с собой белые хлопья зловонной пены, отравлявшей всю рыбу и у химического завода, и далеко за пределами города. Нынешним ребятишкам и в голову бы не пришло учиться в ней плавать, несмотря на пологие берега, окаймленные зелеными лужайками.
Однако отсюда, с речной долины, по-прежнему шли в наступление все времена года. Отсюда зима морозным дыханием врывалась в нагретые человеческим теплом городские улицы, а сейчас весна набиралась здесь силы. Она уже добавила к зелени кустов желтизну первых соцветий, не сегодня-завтра она заполонит весь этот суровый, деловитый город и беззастенчиво распустится пышным цветом во всех его палисадниках. /
Да и река не разучилась отражать лица людей, когда они где-нибудь в тихом месте низко нагибались над ней и, затаив дыхание, долго-долго смотрели в текущую мимо воду.
Манфред еще ни разу не видел женского лица рядом со своим в зеркале реки. Его умилило сознание, что сейчас это случилось впервые. Он наблюдал, как Рита бережно помогает черному жуку перевернуться на брюшко, потом поднял ее с земли и долго, будто впервые, вглядывался в ее лицо, пока она не смутилась. А он, как бы недоумевая, молча покачал головой.
В стремительно сгущающихся сумерках они дошли прибрежной тропкой до последнего дома, у которого река расстается с городом, и повернули обратно. Им вдруг захотелось быть среди людей. Они забрели в малюсенькое, с пятачок, пригородное кино, где шел детский сеанс. Допотопная аппаратура скрипела и рвала ленту, но ребятам это не мешало, и Манфред с Ритой тоже примирились с этим.
Их заворожило личико парнишки на экране. Умненькое личико, созданное для того, чтобы выражать горе и радость, но не тупость и злобу. Лукавство сменялось на нем разочарованием, отчаяние — восторгом. На нем могли быть следы грязи, голода, покорность, ненависть, и все же оно оставалось чистым, а вместе с опытом обретало и доброту. Оно стоило любых усилий, любых жертв.
Под конец, когда парнишка, весь дрожа от радостного ожидания, вместе с родителями на открытом грузовике отправляется в лютую стужу навстречу неизвестности, нараставшее возбуждение разрешилось многоголосым ребячьим вздохом. Дали свет. Манфред увидел, что у Риты лицо мокро от слез и что она никак не может взять себя в руки. Он второй раз за этот день с недоумением покачал головой.
— Ах ты дитя, — почти сокрушенно заметил он, — что я с тобой буду делать?.
7
Ночью погода круто переменилась, ветер повернул на восток, перешел в бурю, и к утру даже подморозило.
В это утро Рита впервые отправилась на завод.
— Счастливо! — крикнул ей вдогонку Манфред.
Как он ни высмеивал ее, она решила сдержать обещание, данное Шварценбаху. («В наше время учителю необходимо познакомиться с работой большого предприятия».) Ее устроил отец Манфреда. Он был коммерческим директором вагоностроительного завода.
Рита робела, и некому было ее ободрить. Тогда она сама приказала себе: не озирайся по сторонам, шагай прямо. Да гляди в оба. Если что-нибудь сделаешь не так, постарайся не осрамиться второй раз. И чтобы никто не заметил, как ты трусишь. И не жди чужой помощи. До всего доходи сама, слышишь?
Еще дорогой она поняла, что в прошлом ей нечего искать опоры. Деревенское житье куда-то окончательно провалилось, далекое и ненужное. И жалеть о чем-нибудь у нее не было времени. Ее увлек торопливый утренний ритм. Серый, хмурый, холодный рассвет еще только расползался по небу, когда она стояла на трамвайной остановке. Она замерзла и обрадовалась, что может втиснуться в переполненный вагон. Потом стала считать остановки, чтобы не пропустить своей.
С толпой рабочих она направилась к заводу. В длинной оголенной тополевой аллее, упирающейся в заводские ворота, им навстречу рванулся ветер, взметая пригородную пыль. Рабочие заслоняли лица портфелями. Они здоровались окликом или жестом и шли по двое, по трое, разговаривая между собой. Только Рита шла одна, торопливо пробираясь между группами шагающих людей. Она подняла воротник пальто и придерживала его рукой, до половины закрыв им лицо. Ей хотелось избежать удивленных и любопытствующих взглядов. У ворот она оглянулась напоследок. Хилый солнечный луч как раз тронул верхушки тополей, заиграв на первых серебристых листочках. Солнце заодно с ветром и сегодня поработает над ними.
За заводскими воротами времена года определялись продукцией. Впрочем, и вошла-то она не в ворота, а в узенькую дверь и очутилась на заводском дворе, каким его в наше время представляет себе всякий, даже сроду не бывавший на заводе. Ничего необычайного ей до сих пор не встретилось. Здесь я никогда не освоюсь, думала она, здесь я буду плутать каждое утро. Лучше уж приходить на десять минут раньше. Она стала спрашивать дорогу: где бригада Эрмиша? Пожилой рабочий не мог ответить: «Я сам тут новичок…» Затем подошли другие и заспорили: «Да не путай ты, расскажи девушке толком, как ей проще пройти. Вот послушайте…»
