Хамза Есенжанов - Крутое время
Никого не найдя в развалинах, Нурум и Жоламанов подбежали к раненому Ораку. Рядом с ним лежал неизвестный, которого оглушил прикладом Нурум. Нурум перевернул его лицом вверх, наклонился, нащупал рукой офицерский погон.
— Офицер, — проговорил он брезгливо.
Услышав разговор, офицер простонал.
— Этот пес еще жив.
Раненый приподнял голову, уставился на Нурума и отчетливо произнес:
— Аблаев, ты здесь?
Нурума обожгла холодная догадка: «Неужели он здесь? Это его, наверное, я стукнул по башке». Нурум кинулся искать своего врага…
Аблаев в темноте ловко увильнул от удара Нурума, приклад угодил ему ниже спины. От боли он упал скачала на землю, но быстро опомнился и отполз в угол ограды. Острая боль, от которой онемела нога, медленно прошла. Пригнув голову, Аблаев высматривал в темноте свою жертву. Увидев шагах в пятнадцати от себя длинную, ссутулившуюся фигуру Нурума, искавшего что-то на земле, Аблаев прицелился из нагана…
Жоламанов сбегал к соседним домам, чтобы поднять своих джигитов. В тех домах тоже стоял невообразимый гвалт, раздавалась беспорядочная стрельба.
— Нурум! Где ты? — вернувшись, крикнул Жоламанов.
— Здесь!
Два выстрела, прозвучавших один за другим, оборвали голос Нурума.
Жоламанов больше ничего не узнал ни о Нуруме, ни об Ораке; все смешалось, закружилось. Бесконечная стрельба, крики, плач детей, душераздирающий визг женщин, ржанье обезумевших коней, треск опрокинутой вблизи телеги. Из угла в угол затравленно метались овцы, из окон дома у самого устья реки взметнулось в черное небо жадное пламя. Началось кровавое побоище, безумная пляска смерти. Азмуратов и Аблаев с юнкерами перестреляли, перерубили всех дружинников, спавших безмятежным сном. Всех до единого. В эту ночь они торжествовали.
IV
Убийцы, как правило, трусы. Уильские юнкера не осмелились напасть на сотню Мамбета, стоявшую в двадцати верстах. Они боялись полка Айтиева, находившегося вблизи, и довольствовались тем, что щедро полили человеческой кровью устье Ащисая.
Пятьдесят юнкеров во главе с Аблаевым за одну ночь расстреляли двести дружинников. Большинство погибли в постели, так и не проснувшись. Пытавшихся убежать зарубили шашками.
К утру ворвался в аул отряд Азмуратова и выловил тех дружинников, что упрятались в хлевах, овчарнях, в скирдах; тут же зарубили семерых джигитов, а самого сотника схватили живьем. После этого юнкера погрузили оружие, продовольствие на телеги, согнали в гурт всех коней и поспешно уехали.
В скорбный аул, где в голос плакали женщины и дети, прискакал утром Батырбек со своими джигитами. Они выносили убитых из домов и развалин, старались успокоить жителей. Когда Батырбек увидел примчавшихся в аул Ораза и Хакима, он не сдержался, заплакал, как ребенок, горько и неутешно. Хаким побледнел, как покойник, онемел, ни звука не произнес, не пролил ни единой слезы. Он безмолвно ходил по огромному двору, где рядами лежали окровавленные трупы, и кого-то искал… Наконец он остановился. Возле совершенно разрушенного дома лежал Нурум. Рядом с ним — Орак. Оба были обезглавлены.
Хаким надломленно опустился возле тела Нурума и сидел долго, как окаменелый. Вдруг он вспомнил: «Где же Мукарама? Неужто эти звери увезли ее? О боже! Лучше бы она погибла, чем оказаться в руках убийц! Лучше бы лежала здесь окровавленной, но чистой, не поруганной!» Хаким тупо повторял: «Зачем?! Зачем она здесь?»
Он на миг отвернулся от Нурума, вскользь увидел, как жители аула вытаскивали трупы из-под развалин. Вынесли тело молодой женщины. Положили в стороне. Еще один труп старухи. Положили рядом. Потом вынесли девочку… Еще одну женщину… Нет, девушку. С распущенными волосами. Смертельно бледную. Хаким бросился к телу девушки, обнял ее голову. Это была Мукарама…
Стоял сухой безветренный мороз. Широкая равнина между Борбастау и Меновым двором покрылась первым легким снежком. Покрылись снегом долины и холмики, копны сена то тут то там и редкие, чахлые кусты тоже оделись в легкое пушистое белое одеяние. Вдали сверкал белизной густой лес вдоль Яика. Кругом бело и тихотихо. Казалось, за одну ночь природа очистила этот неприглядный, грязно-унылый край, каким он бывает глубокой осенью. Перед зарей донеслись сюда, как далекие раскаты грома, выстрелы пушек, но сейчас и они умолкли, где-то за Лбищенском или дальше, далеко за Яиком. По тихой заснеженной степи прокладывали дорожку двое всадников. Там, где ступали кони, оставались темные следы копыт. Всадники держали путь в Меновой двор.
Это были Ораз и Хаким, сильно осунувшийся, побледневший за последние дни, потерявший любимую девушку, родного брата, незабвенных друзей. В душе его было пустынно, мертво, сердце будто застыло, не было ни мыслей, ни дум. Он все молчал, ничего не видел вокруг. Ораз несколько раз пытался отвлечь его, но Хаким отвечал односложно: «Нет» или «Да». Взгляд его был отчаянным и пустым.
Когда всадники приблизились к Меновому двору, Ораз рассказал ему о большом горе, постигшем город:
— Казаки решили расправиться со всеми своими пленниками. На большой площади Сенного базара выстроили двадцать пять виселиц. В ночь перед казнью Дмитриев отравился в камере…
Хаким вздрогнул, словно от острой боли.
— Принял яд, — продолжал Ораз. — Решил, что лучше покончить с собой, чем ждать, пока палач накинет петлю на шею. Наши не успели, злодеи торопились свершить свое черное дело. Иначе Красная Гвардия освободила бы вчера всех, кто томился в «Сорока трубах». Верно ведь?
Хаким молча кивнул головой.
— В тот день погибли многие, — продолжал Ораз. — Единственный сын Гадильшиной, сидевший в тюрьме, и единственная дочь Дмитриева. Мальчика казаки изрубили шашками… Он подкрался ночью к виселице, перерезал веревку, хотел унести один из трупов, но дозорные заметили и зарубили его на месте.
Хаким догадался, что мальчик этот был Сами.
— Зверье на все способно! — тихо сказал он.
«…Ночью мы встретились возле дома Мукарамы. Летом у стен тюрьмы… Листовки приклеивал, еду носил. Смышленый мальчик, как наш Адильбек… Только немного постарше. Умный, живой был…»
Хаким посмотрел вдаль, на холодную снежную степь. Впереди темнел Меновой двор, слышался какой-то гул, издали было заметно необычное оживление в городе.
«…В чем был виноват Сами, мальчик Сами?.. В чем были виноваты все остальные?!»
— Там народ собирается, шумят. Вон солдаты. Говорили, что полк Айтиева стоит в Меновом дворе.
Хаким тоже привстал на стременах.
— Давай, побыстрей, Хаким! — заторопился Ораз.
Оба припустили коней. Перед глазами Хакима все стоял маленький Сами, приклеивающий листовку на стену дома Курбановых. «За что убили его?.. А Мукараму? Нурума? Сальмена?»
На площади толпился народ. Кони, телеги, верблюды, волы. Казахи в шубах, в чекменях, в огромных треухах. Кердеринцы. Среди них много знакомых. Позади на конях выстроились солдаты. Добровольцы-казахи. Тут и партизаны Белана. Казахи легко пропустили Хакима и Ораза, но отряд Белана задержал их.
— Стойте здесь и не мешайте слушать. Комиссар говорит.
— Кто?
— Старый киргиз.
— Ой, да это же Баке! Бахытжан Каратаев! — воскликнул Ораз. — Вон, видишь, ветер его бороду треплет.
Чуть заметный ветерок лохматил густые с сединой волосы старика и длинную его бороду. Рослый, крупный, в шубе, он стоял на трибуне и что-то говорил. Глухой голос старика почти не доходил до последних рядов: огромная, как море, толпа волновалась, гудела. Ораз привстал на стременах, напряженно слушая обрывки фраз.
В это время из отряда Белана отделился, бесцеремонно прокладывая дорогу в толпе, точно матерая, темно-серая в пестринах щука в камышах, чернолицый, крупкотелый всадник и направил коня навстречу Оразу и Хакиму. Перед ним расступались в стороны и недовольно бурчали вслед. Но чернолицый, не обращая внимания, упрямо пробивался вперед. Ораз издали заметил его.
— Мамбет к нам едет! — сообщил он Хакиму.
Мамбет подъехал к ним и пророкотал:
— Где Батырбек?
На его зычный голос все вокруг обернулись,
— Батырбек сюда едет. Но Орака… нет, — тихо сказал Ораз.
— Почему нет?!
— Они…
— Что они?! — вскрикнул Мамбет, чувствуя неладное. Он грозно нахмурился, а голос стал глухим и сиплым.
— И Орак и Нурум — все погибли. Офицеры напали врасплох…
Мамбет заскрежетал зубами и поднял кулак.
— Ну погодите, мерзавцы!
Лицо Мамбета покрылось пятнами, стало страшным. Ораз отвел от него глаза, повернулся к Хакиму, указал в сторону Бахытжана.
— Слушай, Хаким, слушай!
Хаким, отрешенный, измученный, напрягая волю, ловил слова Каратаева.
— …Времена отчаяния позади. Только сейчас открылись ворота свободы. Народ вырвался из душной темницы на вольный простор. Настоящий поход за свободу только начинается…
