Хидыр Дерьяев - Судьба (книга четвёртая)
— Вы собираетесь арестовать всех, имеющих две жены, или только меня одного?
— Никто вас не собирается арестовывать, яшули, — возразила Узук. — Если не хотите, можете не ехать с нами.
— Так, — произнёс старик и снова поцарапал подбородок, — значит, могу не ехать. Так-так… А если поеду, что будет?
— Получите свидетельство о расторжении брака с вашей второй женой и спокойно вернётесь домой, а молодуха останется в городе, — пояснила Узук.
Старик подумал.
— За вашими словами стоит согласие или насилие?
— Закон стоит, яшули.
— Закон — это ведь не для одного меня?
— Пока — только для вас. Найдётся ещё один любитель молодой жены — будет и для него.
— Так-так… понятно… Л позвольте осведомиться, как вас зовут?
— Моё имя Узук Мурадова.
Старик помолчал, почёсывая подбородок.
— Вы не торопитесь, Узук, дочь Мурада, посидите. Мы оседлаем коня и приготовим всё для дороги.
— Хорошо, я подожду у вашей молодухи, — согласилась Узук.
Старик проводил её цепким взглядом, послушал удаляющиеся шаги, три раза громко хлопнул в ладоши.
— Возьми деньги! — приказал он заглянувшей в кибитку старухе-жене, бросив на порог четыре плотных пачки купюр. — Пойди к этой, потерявшей стыд, отдай ей деньги и пусть убирается. Мало покажется — приди, дам ещё. По пути кликни мне Силаба.
Узук немного опешила, когда старуха, поманив её из кибитки молодухи, стала совать в руки пачки денег — столько Узук за пять лет не получила бы зарплаты. Пытаясь урезонить старуху, Узук отталкивала деньги, но старуха всё пыталась сунуть их то в руки Узук, то в подол ей и канючила:
— Молодица, милая, ты очень пригожа обликом. Видно, и обхождением так же хороша. Не позорься сама и не позорь нас. Молодица, милая, пусть люди не упоминают со злом твоё имя, что, мол, такая-то увезла у таких-то невестку в город. Вот возьми эти деньги и возвращайся назад с почётом и благополучием. Эти деньги — цена хорошей невесты. Будем считать, что мы обзавелись двумя невестками. Бери деньги, молодица, пусть они будут для тебя такими же чистыми, как молоко твоей матери…
Она ныла ровно и монотонно — словно комар над ухом зудел. Пока Узук отмахивалась от назойливой старухи, по задворкам порядка проскакал парнишка, нахлёстывая неосёдланную лошадь. Выглянувшая из кибитки Абадан внимательно посмотрела ему вслед.
— Как вам не совестно, эдже! — возмутилась Узук. — Вместо того, чтобы образумить мужа, вы толкаете его на преступление. Где же ваше женское достоинство, если вы сами ему молодую жену покупаете?
— Ай, он крепкий ещё, — наседала старуха, — как корень шемшата[14] крепкий… Ему нужна молодая баба… Возьми деньги, милая, не позорь нас перед народом…
С трудом отвязавшись от старухи тем, что пригрозила отвезти её в город, где за дачу взятки сажают в тюрьму, Узук поспешила к нервничающей Абадан.
— Ехать надо! — зашептала та. — Чует сердце, что-то недоброе здесь готовится!
Узук и сама ощущала какое-то тревожное беспокойство. Они с Абадан быстро усадили молодуху в фаэтон и тронулись, не дожидаясь старика. Ребятишки закричали и засвистели вслед, с лаем бросились за фаэтоном собаки.
Уже проехали весь порядок кибиток, уже отстал и успокоился лающий эскорт, а женщины всё с беспокойством оглядывались на дорогу.
— Погоняй, погоняй! — торопила Абадан подругу, которая на этот раз взяла на себя обязанности кучера.
Молодуха сидела примолкшая, не понимая, отчего так волнуются эти две смелые гельнедже, вырвавшие её из рук проклятого старика, чтоб у него печёнка через рот вылезла!
Узук гнала лошадь, которая грозила вот-вот сорваться с рыси на галоп; Абадан всё оглядывалась и оглядывалась, хотя аул давно скрылся из вида.
Где-то далеко впереди угадывался заброшенный придорожный мазар. «Если благополучно доедем до маза-ра, значит, всё будет хорошо», — загадала Абадан. Оглянулась и увидела маячащую сквозь пыль фигуру всадника.
— Кажется, старик нас нагоняет, — нарочито бодрым голосом сказала Абадан. — Веселее ехать будет.
Расстояние между ними сокращалось медленно, и не сразу разглядела Абадан за плечами всадника тонкий ствол винтовки. Старик с винтовкой?
— Гони, Узук! — закричала Абадан. — Лупи этого скота изо всех сил! Аманмурад догоняет!.. Хлестай его! Хлестай!..
Конь захрипел и замахал галопом, бухая копытами задних ног о передок фаэтона. Фаэтон трясло и мотало из стороны в сторону, каждую секунду грозя опрокинуть. Абадан перехватила у подруги вожжи, умело перевела лошадь на быструю ипподромную рысь. Сзади сухо и совсем нестрашно ударил выстрел, пуля тоненько цвикнула над головой. Молодуха охнула, сползла с сиденья, прижимаясь к ногам Абадан. Догоняющий всадник кричал что-то невнятное и злое.
Возле мазара Узук резко натянула вожжи, спрыгнула на землю.
— Гони, милая Абадан! — жаркой спазмой выдохнула она, предупреждая возражения подруги, — Гони! Иначе мы все пропали! — И побежала к мазару.
Абадан заплакала в голос, что было мочи стегнула по лошади, та рванула с места в карьер.
Приземистый купол мазара, приспосабливаемого, очевидно, в своё время под жильё, зиял проёмами и был весьма условной защитой. Но всё же это была защита, и рычащий Аманмурад с проклятием метнулся в сторону, когда темнота мазара осветилась вспышками револьверных выстрелов и одна из пуль сдёрнула с головы папаху. Ои бегал от проёма к проёму, совал туда нагревшийся ствол маузера, ругался, а когда палец уставал нажимать на спусковой крючок, присаживался — от случайной пули — к подножию мазара и, захлёбываясь от злобного сладострастия, расписывал Узук, что её ожидает, когда она попадёт ему в руки. Здесь было всё самое страшное и стыдное, что только мог придумать его ум, распалённый близостью мести, давно вынашиваемой и ставшей почти манией.
Узук молчала. До её сознания дикие угрозы Аманмурада почти не доходили. Её взгляд напряжённо перескакивал с одного проёма на другой, а едва лишь там мелькала тень, Узук стреляла. Когда кончились патроны в нагане, она взялась за браунинг и стала считать каждый выстрел — как само собой разумеющееся последнюю пулю она решила оставить для себя. Она помертвела и облилась холодным потом, услышав тупой щелчок бойка, по это была лишь осечка, и Узук, чтобы успокоить себя, выстрелила ещё раз просто так. И замерла, распластавшись у стены. В магазине браунинга оставалось всего два патрона.
Внезапно она услыхала топот лошадиных копыт. Кто-то подъехал и голосом хриплым, но до странности похожим на женский, окликал Аманмурада. Аманмурад отвечал. Слов было не разобрать. Узук, вдруг ослабевшая и безвольная, пыталась вслушаться, но слишком стучала в висках кровь, шумело в ушах. Голоса то повышались, то понижались, то замолкали совсем. Совещаются, подумала Узук, о чём они там совещаются? Может, решили отказаться от своего замысла? Нет, напрасная надежда, никогда волки не отказывались полакомиться свежей кровью…
Застучали, удаляясь, конские копыта. Хрипловатый голос позвал:
— Выходи, девушка, не бойся!
Узук помедлила несколько мгновений и медленно пошла к выходу, обеими руками крепко прижимая браунинг к груди и опираясь подбородком о его ствол. В голове было ясно, пусто и неподвижно — как в пустыне под июльским куполом неба, лишь сердце трудными, медленными толчками фиксировало каждый шаг. Сколько их ещё осталось, шагов?
Возле мазара на угольно-чёрном жеребце сидел джигит. Узук остановилась, всматриваясь. Никого больше вокруг не было.
— Иди, иди! — ободрил её джигит и хрипловато засмеялся. — Иди, не бойся, не вернётся твой преследователь. Всё хотелось мне взглянуть на куропатку, из-за которой два орла подрались, да никак не удавалось тебя встретить. Вот, оказывается, где встретились. И не куропатка ты вовсе, а тоже хищной породы. Ошиблась я немножко.
Только сейчас разглядела Узук, что перед ней действительно женщина в одежде джигита. Она была немолода, не претендовал на изящество полный стан, перетянутый вместо кушака дорогой кашемировой шалью, сбегала на шею складка второго подбородка. Но плоское неподвижное лицо женщины было красиво какой-то каменной красотой — отчуждающей и завораживающей в одно и то же время. Тёмная печаль таилась в больших прекрасных глазах, и удивительно изящны были маленькие кисти рук. Женщина смотрела сверху вниз равнодушно и высокомерно, покачивая переброшенной через луку седла винтовкой.
— Спасибо вам! — с чувством воскликнула Узук. — Я даже не знаю, какое вам спасибо! Вы меня второй раз на свет родили! Вы меня от стыда и позора изба…
Что-то неуловимо дрогнуло в каменном лице, будто ящерица по скале метнулась.
— Никого я не родила за всю свою жизнь, — бесстрастно, на одной ноте сказала женщина. — И спасибо не за что. Знать бы, что это ты, проехала бы своей дорогой.
