Владимир Шпаков - Смешанный brак
Нет, в коридоре шаги, и второй цербер вводит сестру, закутанную в мамину шаль, будто в кокон. Вдруг пронзает: вылитая мать! Перед смертью та тоже куталась в ангорскую шерсть, хотела согреться и не могла…
Глаза сестры устремлены в пол, она молчит; молчит и Вера. Она всегда ждала вопросов, просьб, чтобы, отталкиваясь от них, вести беседу, а тут безмолвие. Да еще чужие глаза наблюдают за ними!
– Ты почему не ешь? – нерешительно спрашивает Вера. – И не просишь ничего…
Молчание.
– Я передала тебе крекеры, банку ананасов кольцами… Ну, как ты любишь.
И опять ее будто не слышат. Вдруг вспоминается детство, как Люба ест ананас – не консервированный, обычный, купленный на рынке. Младшая клянчит «хоть кусочек», потому что знает: сестра делиться не любит. И вдруг получает огромный кусок вкуснейшей кисло-сладкой мякоти! Вера с жадностью съедает его, просит еще, и Люба опять отрезает!
– Ты моя младшая сестра, – говорит та, как взрослая, – и я о тебе должна заботиться!
– Угу! – захлебывается ананасом Вера. – Жолжна жабочиться!
– Если ты, например, руку порежешь и много крови потеряешь, я тебе свою отдам.
– Как это?! – проглотив мякоть, Вера округляет глаза. – Разве можно другому человеку свою кровь отдавать?!
– Конечно, можно! Я по телевизору про это смотрела. Только не каждому твоя кровь подойдет. Вот моя тебе подойдет, потому что я твоя старшая сестра.
– Понятно… А моя тебе подойдет? Если ты руку порежешь?
– Не знаю… – сводит брови Люба. – Ты маленькая еще, у тебя кровь, наверное, неподходящая.
Теперь Вера смотрит на обескровленные руки, бледно-серый лоб, и возникает желание влить туда литр-другой своей крови, чтобы чуть-чуть пришла в себя. Тут же просыпается привычное отвращение: мол, какую еще кровь?! Да она моментально свернется в жилах этого чудовища, а может, вскипит от гнева и обиды! Но Вера не поддается отвращению, она не хочет провалить экзамен. Ну, сестра? Где «первый вопрос»?
Вопрос едва слышен, будто некогда чувственные и подвижные губы замерзли и не могут разомкнуться. Почему не принесла фотографии мальчика? Но ты вроде не просила. Ах, очень хочется… В следующий раз обязательно принесу.
Вера переводит дыхание – вроде на первый вопрос ответила. И тут звучит «второй вопрос», на который ответить гораздо труднее. Легче в очередной раз подать этой Фриде платок, после чего с чувством выполненного долга уйти навсегда. Но это значило бы безнадежно провалить экзамен, пересдать который, возможно, не дадут.
– Ты не ответила, Верочка. Это сделала… я?
– Что сделала?
– Моего мальчика… Нормана… Это я?!
В очередной раз приходится делать усилие, чтобы не раскричаться, как давно мечталось: ты! Ты, ты, и еще раз ты!
– Кто тебе такое сказал? – выдержав паузу, Вера уходит от ответа.
– Они сказали. Нет, они не говорили… Это я сама. Они принесли какие-то другие таблетки, очень противные. Ужасные таблетки, мне от них… В общем, я сама вспомнила. Сама, понимаешь?!
Вера боится смотреть в темные, полные ужаса глаза, она смотрит на руки сестры. Ладони с силой друг друга мнут, так что хрустят суставы. Кажется, эти ладони сейчас схватят собственное горло, чтобы сомкнуться на нем, но руки вдруг безвольно повисают.
– Нет, нет… – качает головой Люба, – это не так. Правда, Верочка? Это ведь не так?
Поднявшись, Вера обнимает голову сестры, прижимает к себе.
– Ведь это не так?! Верочка, скажи!
Вера еще сильнее прижимает голову, горячую, будто печка.
– Не так, не так, не так!
– Ты успокойся. И аспирина у них попроси, мне кажется, у тебя температура…
Рожу охранника кривит мерзкая ухмылка.
– Уйди, – тихо просит Вера.
– Не положено! – разводит тот руками.
– Уйди, я прошу. Если не уйдешь… Я тебя разорву.
В негромких словах столько ярости, что цербер машет рукой: ладно, не очень-то интересен базар. И, постучав для солидности по часам, мол, соблюдаем порядок, скрывается за дверью. А Вера не знает: что говорить? Как успокаивать? Ей всегда было легче исполняться ненавистью и сарказмом, тут же требуется утешить, и кого?!
Через час она возвращается домой, с трудом вспоминая подробности свидания. Она выдала какую-то святую ложь, едва не поклялась в том, что память подводит сестру, мальчик жив, он просто болеет! Нет, качала головой Люба, он не может болеть, он сам был целителем! А значит, вылечил бы себя запросто, если бы потребовалось! Вера, не раздумывая, приводила новые аргументы, врала, как дышала, лишь бы успокоить те самые руки, желающие сжать собственное горло.
Она так и не поняла, сдала ли экзамен. На секунду ей показалось: у них действительно единая кровеносная система. Было ощущение (хотя Вера выгнала охранника), что в углу стоит кто-то невидимый и, как в давнем сне, выводит мелом на стене: ФАРМАЦЕВТА НЕ НАДО. Но это быстро прошло, она опять окунается в яростную московскую жизнь, и хрупкое незнакомое чувство куда-то улетучивается…
17. Последний сон
Игрушечная карусель выглядит, как аттракцион для самых маленьких, хотя на лошадках и слонах сидят взрослые персонажи. О-о, Сэм! Как твои дела? Установил плиты на могилы? Установи, пожалуйста, нельзя жить с кладбищем на балконе! Роман, привет! Перевез урожай домой? Перевози скорей, пока сволочи-паразиты его не своровали! Петр с Зоей сидят на верблюде, а бегемот везет Галку, которая показывает большой палец: лучше, чем на трейлере! Толик же едет на пятнистой лошадке, в нетерпении хлопая по бокам ногами. Или протезами?
– Ногами! – счастливо кричит Толик. – Они у меня выросли, в Зоне и не такое случается!
Но что это?! Карусель вращается сильнее, еще сильнее, и животные уже проносятся так быстро, что не понять, где лошадь, где верблюд. Среди мелькающих лиц вдруг замечаю Франца. Потом мелькает его бывшая супруга, а вот и Норман, вцепившийся в холку непонятного зверя. Волосы мальчика развеваются, он не удерживается и падает! Центробежная сила тащит его к краю, он слетает с бешено вращающегося круга, и…
Этот сон снится в подмосковной сосновой роще – среди стволов уже проглядывают огромные многоэтажные дома на горизонте. Вопреки ночным холодам я раскинул спальник на желто-коричневой хвойной подстилке и, проснувшись, не спешу из него вылезать. Вот он, город-цель, город-финиш, город-завершение. А любое завершение всегда грустно, поэтому подсознание и посылает странные сны, уносящие меня в прошлое.
Вчерашнее послание Гюнтера тоже было приветом из прошлого. Как всегда, он начал со своих приключений, и вдруг новость: Франц выбрался из дому! Они уже дважды пили пиво в баре на окраине (брат не хочет показываться в центр), и Гюнтер пытался пробудить у того интерес к жизни. А именно: зазывал на очередную акцию куда-то в окрестности Парижа, где американцы (шайзе!) собирают бездельников всей Европы, чтобы поддержать свое присутствие в Афганистане. Безработных румын, сербов, поляков, русских и прочих шайзе-людей, проживающих в Европе, привозят на митинги за небольшой гонорар плюс оплата проживания, а это ведь политическое шулерство! Надо протестовать! И хотя Франц пока не проявил энтузиазма, Гюнтер надеется его растормошить.
Прочитав об этом, я вдруг вспомнил скандал в магазине, когда брат спас меня от позора. Он уже подрабатывал, я же был школьником, и как-то перед Рождеством Франц предложил зайти в недавно открывшийся магазин оригинальных сувениров – купить подарок матери. Там были часы, встроенные в огромную морскую раковину, вазы в форме древесных стволов, настольные лампы с плафонами в виде земного шара… Земной шар, собственно, меня и подвел. Разинув рот, я озирал прозрачные материки, потом решил взять планету в руки, и вдруг: бум-мс! Земной шар разлетелся на мелкие осколки! Я втянул голову в плечи, а вокруг уже собирались продавцы. Вскоре и хозяин появился, он потребовал компенсацию, что повергло меня в ужас. Мне было стыдно перед братом, тот зарабатывал немного, и нам наверняка не хватило бы на подарок!
Внезапно я увидел перед собой спину Франца, и раздался его уверенный голос: покажите, пожалуйста, страховые документы. Да, да, предъявите их, я знаю: товары должны быть застрахованы! С ним не стали спорить, Франц попал в яблочко, а я вздохнул с облегчением.
Франц всегда двигался на полшага впереди, я постоянно чувствовал его защиту. Но лишь теперь я мог с уверенностью сказать: я не нуждаюсь в защите, брат. Если тебе плохо, я сам смогу тебя защитить!
