Barbara Frischmuth - Мистификации Софи Зильбер
— Какая неразрешимая проблема,— улыбнулась Нордвинд,— или, может быть, не такая уж неразрешимая? Что вы скажете насчет Гренландии или Северного полюса? У меня в тех краях есть кое-какие дела, и если вы не против...
— Гренландия, полюс? — Лицо Альпинокса просветлело.— Горы мне всегда в радость, даже если это айсберги.
— Что ж, тогда давайте поскорее отправимся в путь —-воскликнула Нордвинд и протянула Альпиноксу руку.— Мы полетим над морем, и с земли нас никто не увидит,—-если мы, конечно, будем избегать больших судоходных путей.
И они снова поднялись в воздух, на сей раз они летели клином, как дикие гуси, странно было только, что в такое время года гуси почему-то улетают на север.
Альпинокс с каждой минутой испытывал все большее удовольствие от полета и сейчас, летя вместе с Нордвинд над морем, не чувствовал ни холода, ни ветра. Они не приземлялись до тех пор, пока не увидели перед собой скованные снегом и льдом форпосты «Зеленого острова» и очертания мыса Фарвель. И, готовясь к первой посадке за все время этого большого северного перелета, они прежде всего наколдовали себе эскимосские меховые одежды,— в таком виде они бы не привлекли к себе внимание, если бы кого и встретили.
Смеясь, топтались они на снегу, разминая ноги, и Альпинокс не уставал хвалить Нордвинд за прекрасную идею, которая все больше и больше его увлекала.
Теперь надо нам подкрепиться на чужанский лад,— промолвила Нордвинд, и они опять полетели, направляясь к какому-то селению, по-видимому, хорошо ей известному.
Со скоростью мысли летела ладья, в которой стояла Амариллис Лугоцвет. Она так страстно желала скорее ступить на землю Авалона, что даже не. присела, и по мере того, как сияние над островом разгоралось все ярче, ее сердце все сильнее рвалось из груди, но она не успела и оглянуться, как музыка сменилась словно бы звяканьем стекла, и хрустальная ладья врезалась в берег.
Какая красота! — воскликнула Амариллис Лугоцвет завидев множество яблонь в цвету, колыхавшихся под легким ветерком. Снова зазвучала музыка, но теперь, казалось, она исходила от самих цветов, и когда Амариллис повнимательней прислушалась, до нее как будто донеслись слова, которыми обменивались поющие цветы. Легким шагом двинулась она вперед, и тропа словно возникала у нее под ногами только для нее одной. Она шагала так быстро и так неутомимо, что вскоре зашла в самую глубь острова, никого по пути не встретив, хотя воздух полнился жужжаньем в всевозможными звуками. Здесь царило праздничное настроение, и поступь Амариллис Лугоцвет все больше превращалась в танец, а ее платье — в белые шелковые шали, ласково обвивавшие ее тело.
Яблони немного расступились, открыв ее взгляду ярко зеленеющую лужайку, усеянную цветами, тоже качавшимися из стороны в сторону, и когда тропа оборвалась на берегу ручья и его чуть глуховатый голос повелел ей остановиться и напиться, она опустилась на колени, зачерпнула ладонями, воду и поднесла ко рту. Она пила и пила, словно ей все было мало этой вкусной, прохладной воды, но, еще не кончив пить, ощутила происходящую в ней перемену. Она почувствовала , что вода не стекает внизу в ее нутро, а поднимается вверх по жилам, медленно, от самых корней проникая во все клетки, пока они не переполнились и не принуждены были вытянуться и разрастись. Она почувствовала, как ее легкое тело распрямилось и потянулось к солнцу, как голова разветвилась на стебли со звездообразными листьями, и она содрогнулась от мощного порыва, а ее онемевшие конечности остались где-то далеко внизу. Ее дурманил аромат, который она испускала сама, испускала сознательно, завороженная силою собственного чувства. И хотя глаз у нее больше не было, она видела, и хотя ушей у нее больше не было, она слышала - и воспринимала все с чуткостью, какой не помнила за все века своего существования.
Трудно передать словами, что именно она чувствовала ибо теперь она воспринимала все по-иному, но она чувство вала, и так напряженно, что чувство, едва возникнув, безраздельно завладевало ею. Она тоже стала качаться из стороны в сторону и продолжала расти и тянуться, тянуться вверх и вдруг с необоримой силой устремилась к Прикосновению, которого жаждала больше, всего на свете, и оттого изнутри ее что-то толкало вверх в предвкушении соития, такого всевластного и безоглядного, какого она не видала с незапамятных времен. Она ощущала себя как никогда цельной, в ней не боролись больше разум и сердце, мысли и чувства, дух и плоть. То, чего она желала, она желала вполне и всецело, без оглядки и без опаски, без размышлений и оправданий. Она была единой и совершенной, и все ее существо слилось в одну призывную песнь, состоящую из аромата, движения, звука. Она ощущала каждое дуновенье и знала его смысл, ощущала каждое колебание воздуха, каждый вдох, а предчувствие наслаждения давало ей понять, каким будет само наслаждение.
Вокруг становилось все светлее, она чувствовала, как нагревается вода в ее клетках, как замедляется процесс претворения элементов и как желание все больше тяготит ее. В ней зашевелился страх, что она может погибнуть, не сподобившись Прикосновения, и вот она собрала все свои силы, чтобы стать еще выше, несмотря на парализующее воздействие полдня, и почувствовала, как вертится Земля. Все чаще чудилось ей, что уже близится Прикосновение и что над нею, пролетая, мелькают тени. Она улавливала движение звуков, шорох минующего ее Прикосновения, ветерок от взмаха его крыл, когда оно пролетало мимо, ощутила и сладострастную дрожь тех, на кого оно снизошло.
Но она еще на стала тем, чем могла стать. И хотя рост стоил ей теперь неимоверных усилий, она знала, что может вырасти еще, что ее аромат может стать еще крепче, а потому продолжала черпать сок из своих корней, пока края ее чашечки не запылали оранжево-красным цветом, соперничая даже с солнцем, силу которого она присвоила. От напряжения ее пронизала дрожь, и хотя она как будто уже предощущала изнеможение, которое вскоре наступит, она ещё немного приподнялась навстречу свету. И тогда это свершилось. Свет затмился, толчок лишил ее равновесия, она отчаянно заколебалась, но и на этот раз ее сила восторжествовала - она остановилась и замерла в безграничном блаженстве Прикосновения, всецело отдавшись тому Чуждому, Другому, что только и сообщало ее силе смысл и полноту. А когда потом она легонько высвободилась, ее охватила Истома, все в ней замерло в сытости и покое, она почувствовала, что и рост на время остановился. И она опустила свой венчик, чтобы отдохнуть, чтобы забыть о напряжении, которое ждет ее снова, забыть до тех пор, пока этого нового напряжения властно не потребует от нее иной процесс.
Когда Амариллис Лугоцвет проснулась, ей понадобилось какое-то время, чтобы свыкнуться со своим прежним телом — телом феи. Она лежала на лужайке возле ручья, а поднявшись, увидела, что солнце передвинулось на запад, но день еще не кончился. Она чувствовала себя свежей и преображенной, хотя была во всем точно такая же, как по прибытии сюда. Вот, значит, какое таинство должно было свершиться со мной на Авалоне,— подумала она и, медленно вставая, долгим, нежным взглядом окинула цветы, которые все еще покачивались под звуки странной музыки.
— Надо возвращаться,— сказала она себе,— Альпинокс и Нордвинд будут меня ждать.— И приплясывающей походкой направилась к берегу мимо цветущих яблонь. Когда она подошла к воде, хрустальная ладья уже ее ждала, а сама она снова была в темно-сером дорожном костюме в полоску в мягкой фетровой шляпе, темное суконное пальто висело у нее на руке.
На сей раз ладьи летела не так стремительно, как во время путешествия на Авалон. Казалось, фее Нарциссов хотят дать время освоиться с внешним миром. И глядя прямо перед собой,— покидая Авалон, было запрещено оглядываться назад,— она вдруг увидела, как на воды высовывается чья-то голова,— на нее смотрело лицо, вообще-то грустно-задумчивое, во сейчас расплывшееся в радостной улыбке.
— Фон Вассерталь! — не веря своим глазам, воскликнула Амариллис Лугоцвет.— Как вы попали в Атлантику?
Фон Вассерталь, улыбаясь, поплыл рядом с хрустальной ладьей.
— Вы ведь знаете, я плавал во всем океанам... Совершил настоящий круиз, но теперь кошмар кончился, чужане заключили мир и намереваются вновь отстраивать свои ужасные города.
— Что такое вы говорите?— Амариллис Лугоцвет нахмурила лоб,— Воина кончилась? Когда я отплывала на Авалон, она еще даже не началась.— Она вздохнула.— О, Нордвинд!.. О. Альпинокс!.. А я-то думала, они все еще ждут меня в бухте Кармартен.
— Об этом не беспокойтесь,— сказал фон Вассерталь.— Я только что покинул остров Ис, где все общество в полном сборе и ждет вас. Изабель и Розабель тоже там тоже прибыли с Авалона.
— Бедный Альпинокс... а я-то ему обещала, что все эти годы проведу вместе с ним.
— Альпинокс? — Фон Вассерталь громко расхохотался.— Вот уж кто не остался внакладе. С тех пор как я его встретил, он только и говорит, что о своем путешествии с Нордвинд. Кажется, он побывал в Гренландии и на Северном полюсе и полон впечатлений. Его симпатия к ледяным утесам, должно быть, зародилась в один из последних ледниковых периодов. Так или эдак, но он в восторге и подумывает снова затеять процесс обледенения Альп.
