Жорж Онэ - Кутящий Париж
Между тем около четырех часов Этьен пожелал переговорить с женою. Она приняла его в той же комнате. Он вошел чрезвычайно спокойный и почти улыбающийся, без всякой видимой тревоги. Она знала, что его отвага доходила до полной беспечности, и потому не удивлялась, что Этьен был так же хладнокровен, как если б пришел сообщить ей о какой-нибудь увеселительной поездке. Однако он объяснился с полной откровенностью и, угадывая нетерпеливое желание жены узнать подробности дела, даже самые ужасные, сообщил ей, что дуэль состоится на следующий день поутру и будет происходить на пистолетах.
— Я предпочел бы шпагу, — равнодушно заявил Этьен, — но, пожалуй, пистолет лучше: из него можно промахнуться.
Жаклина опровергла его слова жестом безнадежности. Ее лицо было страшно. Она знала ловкость мужа и Томье.
— Прошу вас немного образумиться, — сказал Леглиз, — ваш вид тревожит меня. Вы страдаете, бедная Жаклина, и это, клянусь, терзает меня хуже всего… Но не отчаивайтесь заранее… Мало ли что может еще случиться до завтрашнего дня… Томье, пожалуй, одумается, успокоится…
Она поняла, что он хочет только ободрить ее несбыточной надеждой, но не верит сам в благополучный исход. Молодая женщина печально покачала головой.
— Наконец, если он не даст доказательства, что раскаивается в своем поступке… Ведь поймите меня хорошенько, дитя мое… с виду я был обидчиком… но обида исходит от него, и мне нет надобности напоминать вам, насколько она была несправедлива и жестока. Если б в данном случае на мне лежала хоть тень вины, клянусь, я не поколебался бы ни минуты устроить то, чего вы так пламенно желаете: приличное примирение, к которому было бы можно прийти… Теперь же один Томье имеет право предложить его… Вы знаете, что я не отказался бы.
Она осушила глаза, полные слез.
— Я очень благодарна вам за вашу доброту. Ваше снисхождение и ласка служат мне удивительной отрадой в моем жалком положении… У вас также свое горе, я знаю, но вы забываете о нем, чтоб думать только о моих страданиях.
— Да, Жаклина, это правда. У меня были крупные неприятности одновременно с вами. Но моя печаль не осложняется, как ваша, жестокими тревогами… Мое дело улажено; оно одно из тех, над которыми Можно только смеяться. Глупец мужчина, бросающий безумные деньги на женщину и обманутый ею ради более богатого, — разве это не самый обыденный анекдот? Право, не стоит об этом много печалиться. Женщина была красива, соблазнительна, она отдала свой ум и свою красоту взамен больших средств. Значит, мы поквитались! Между друзьями не бывает убийств из-за такого банального приключения. Я не стал упрекать. Даже Превенкьера. Со вчерашнего дня в голове у меня перебывало многое, и я убедился, что вел себя в продолжение десяти лет как совершенный дурак. Я пренебрег счастьем, которое было у меня дома. Я расточил богатство, оставленное мне отцом. Я поступал, как существо без сердца и разума. Вот итог моей молодости. Все происшедшее зло падает на мою ответственность, и я нахожу справедливым, что принужден искупить его. Так, например, если завтра я останусь жив и невредим, то клянусь вам бросить все прежнее. Этьен Леглиз, которого вы увидите завтра вечером, будет совсем не похож на того, которого вы знали до сих пор.
— Разве вы намерены переменить свою жизнь? — с горестным удивлением спросила Жаклина.
— Вполне!
— Ах, Этьен, зачем же вы не сделали этого раньше! Мы не были бы такими несчастными!
— Вот уверенность в этом и приводит меня в отчаяние. Я не больше как глупец, мое милое дитя, а натворил бедствий, точно я чудовище. Я заплакал бы, если бы это не было так смешно. Не понимаю, каким образом Томье, которого я знавал честным и добрым, не разделяет моих чувств. Не могу надивиться сварливому упрямству этого малого, который был обыкновенно так кроток. Он ничего не хочет знать, кроме самолюбия, а это такое чувство, с которым труднее всего сладить.
Жаклина как будто не слыхала его. Она подумала: «Между этими двумя мужчинами стою только я одна. Этьен прав: Томье уперся на одном. Его самолюбие страдает потому, что я была свидетельницей оскорбления. Наедине они обменялись бы еще более резкими словами, не думая за них мстить. Гордость Томье страдает из-за того, что Этьен выказал себя гораздо благороднее и великодушнее передо мною. Этого он никогда не простит, как унижения. Не будь меня в живых, умри я от горя, разорвись мое сердце от тоски, их взаимное озлобление растаяло бы моментально в слезах и улеглось, как бурный ветер после нескольких капель дождя».
— Я ухожу, — сказал Этьен, видя задумчивость жены. — Вы не дадите мне никакого поручения?
Она протянула ему руку, которую он ласково пожал, после чего Леглиз расстался с нею такой же спокойный, как и пришел. Оставшись одна, Жаклина взглянула на часы: они показывали четыре. Ей пришло в голову, что обыкновенно в этот час Томье отправлялся в клуб или к знакомым, если не ожидал ее. Что-то он делает в этот печальный день? Без сомнения, Жан, как и Этьен, оставался у себя, чтобы сговориться с секундантами и приготовиться к опасному поединку. Госпожа Леглиз представила его себе в обширной мастерской, где она обыкновенно находила его или за чтением при ярком свете, падавшем из широкого окна, обращенного к северу, или лежащим на диване, между тем как его глаза следили за голубоватыми струйками дыма от папиросы, клубившимися в пространстве. И вдруг Жаклиной овладела мысль бежать к нему, повидаться с ним, поговорить в последний раз; это желание было так сильно, что она не могла ему противиться. Напрасно говорила она себе, что после отвратительной жестокости Жана накануне с ее стороны было гадко выказывать ему предупредительность. Страсть возражала на это: «Как знать, может быть, последнее усилие восторжествует над его упорством? Может быть, он ждет только случая выказать себя человеком? Как я стала бы раскаиваться, если б не предоставила его Жану. В сущности, чем же я рискую? Неудачей? Стыд немного прибавил печали. А вдруг я добьюсь своего!»
Она поднялась с дивана, точно к ней вернулась вся ее прежняя живость, кокетливо причесала волосы, освежила водой заплаканное лицо, желая быть красивой и нравиться. Потом молодая женщина надела черное платье, вышитое стальными блестками, которое нравилось Томье, как сделанное с большим вкусом, и прикрыла свои прекрасные волосы маленькой кружевной шляпкой. Не говоря никому о своем уходе, не требуя экипажа, госпожа Леглиз спустилась во двор и вышла на улицу. Она шла быстро. Движение освежало ее. На воздухе воспаленные от слез глаза перестали гореть, а на щеках выступил румянец. Она почувствовала, что кровь живее обращается у нее в жилах; вместе с физической бодростью к Жаклине вернулась и ясность мысли. Через полчаса она дошла до дома, порог которого так часто переступала, и поднялась наверх. На звонок появился лакей, который не был нисколько удивлен ее приходом. Этот человек совершенно не знал, какие важные перемены произошли в жизни его господина.
— Барина нет, — просто сказал он, давая дорогу Жаклине.
— Хорошо, я подожду.
Она миновала гостиную, вошла в мастерскую и села, не снимая шляпы и накидки. Ее волновала смутная радость среди этой знакомой обстановки. Что бы ни случилось, она была теперь уверена, что еще раз увидит Жана, поговорит с ним, попросит его. Пускай он объявит ей наедине, позабыв все ласки, презрев все клятвы, что разлюбил ее и любит другую! До сих пор он не осмеливался это сделать и каждый раз старался пощадить ее, успокоить, даже обмануть, только бы не огорчать. Но теперь ложь была уже невозможна, надо было высказаться напрямик. И госпоже Леглиз хотелось убедиться, хватит ли у него мужества выказать себя таким же суровым к ней, каким он был вчера в присутствии Этьена. Она не допускала мысли, чтобы он устоял перед нею с глазу на глаз под обаянием ее присутствия. Он, пожалуй, скажет ей, что хочет взять назад свою свободу, но не скажет, что намерен обрызгать ее кровью. В противном случае он перестанет быть Жаном Томье, которого она знала и который любил ее настолько, чтобы уметь искусно лгать. Молодая женщина нетерпеливо встала и прошлась по мастерской.
Она приблизилась к маленькому столику, на котором Жан обыкновенно писал все свои письма. Тут стояла приготовленная чернильница и лежал развернутый бювар. Жаклина наклонилась над ним, точно в надежде, что на бумаге сохранился отпечаток того, что Томье написал на снятом с бювара листке, и глаза ее приняли пристальное выражение на бледном лице. На печати, валявшейся тут же, виднелись следы черного сургуча. Значит, последний запечатанный Жаном конверт носил на себе знак траура. Жаклина подсела к столу, потупив голову перед этим доказательством того, что он готовился к смерти. Она просидела таким образом неопределенное время совершенно неподвижно, переворачивая в своем страждущем мозгу зловещие мысли. Появление лакея около шести часов потревожило ее. Слуга приблизился со смущенным видом: