Владислав Ляхницкий - Алые росы
— Такая молодая и разъезжает одна. И зачем-то по местам, где расположены конторы отца?
Вера не слышала. Встреча с Евгенией не сулила добра, особенно после июльских расстрелов. Вера встревожена. Спросила у Валерия:
— Послушайте, вы примкнули в конце концов к какой-нибудь партии?
— Слава те господи, нет. И совершенно свободен… Впрочем, вы в знаете, кто такие кадеты?
— Примерно.
— Так вот я, наверно, в душе кадет. Хороший кадет. Пекусь о народном благополучии. Был бы у нас по-прежнему царь, Дума, министры, ответственные перед Думой… и просвещенный монарх…
Вера неожиданно перебила.
— Спасибо, Валерий Аркадьевич, я пришла, — протянула загорелую руку. — Я очень рада, что вы кадет.
— Правда? А почему?
— Недавно мы с папой вспомнили вас. Я уверяла, что вы должны решительно полеветь, а он утверждал, что вы человек по-своему честный, но левее кадетов вам не пойти. Я всегда очень рада, когда убеждаюсь в уме моего отца.
Валерия покоробило. Вера судит его. Значит, не любит. Ответил с насмешкой:
— И вас захватила мода последних дней, и вы прописались в партийные?
Вера рассмеялась.
— Избави бог! У нас все по-старому, по-прежнему. Папа, как был большевиком, так и остался, я — тоже. Прощайте.
Надо бы остановить ее…
— Может быть, скажем все-таки до свидания?
— До свидания, Валерий Аркадьевич. Я рада сегодняшней встрече. Приходите еще. Все же мы были друзьями…
— Были? Мы будем друзьями! — и пошел вслед за Верой, но калитку загородил какой-то небритый тип, в замасленном пиджаке.
— Здравствуйте, господин офицер, — улыбался он во всю ширь смуглого лица, — вы случайно не Тамбовской губернии?
— Что?
— Не Тамбовской губернии, спрашиваю? Из усадьбы «Лужки»? Барин там был, точка в точку такого обличая, — говорил и медленно выходил за калитку, вытесняя Валерия.
— Пусти! — А Вера уже завернула куда-то и теперь ее надо искать, — Пусти… К-каналья…
— Во-во, — расхохотался мастеровой, — господин офицер наниматься пришел? Мне как раз подручного надо. Только я строгий. За водкой пошлю, так долго не бегать, вашбродь, огурцы чтоб хорошие для закуски… Вам направо, господин офицер? Может, я вас провожу?
В калитку вошли два солдата. Мастеровой молча пропустил их и опять потихоньку начал теснить Валерия.
Стараясь не прикоснуться к замасленному пиджаку, Валерий отступил на тротуар и тут прочел вывеску на воротах: «Паровая мельница Ф. Г. Петухова».
— Так, значит, вы из Херсонской губернии? Выходит, земляки! — мастеровой раскинул руки, словно собирался обнять.
«Боже мой, народ собирается, смотрит, хохочет. Еще в историю попадешь».
Круто развернувшись, Валерий стремительно пошел прочь, продолжая недоумевать: какая нужда привела Веру на мельницу Петухова? Явно не случайно заговорил с ним этот нахал? Вера большевичка? Якшается с этим сбродом? — появилось чувство легкой брезгливости. — Но почему его, офицера, защитника Родины, не пустили на мельницу? А солдаты прошли в калитку?..
Волнующе недосказанное почудилось вдруг Валерию. Как в детстве при упоминании о масонах или о розенкрейцерах Вера превращалась в какую-то жрицу. Вот она в ярко-белом с золотом ритуальном наряде идет к Валерию. Пленительно грациозная, чистая, прикоснуться губами к краю ее одежд — величайшая милость. Она улыбается ему.
— Извините, господин офицер, позвольте вас обойти, — услышал Валерий и вздрогнул. Он действительно стоял посередине узкого тротуара, загородив дорогу дебелой, пышногрудой даме в кружевной накидке, с малюсенькой собачкой на тонком шнурке.
5.
Пройдя вторую калитку и поздоровавшись со сторожившим ее небритым солдатом, Вера направилась к деловому двору. Там, у дверей закрытого склада, на ящиках для макарон, на закрытых брезентом штабелях мешков с мукой, и прямо на белесой, мучнистой земле сидели человек тридцать солдат. Слышались смех, шутки, порой соленые. При виде Веры стало вдруг тихо.
— Здравствуйте, товарищи!
— Здравия желаем, Вера Кондратьевна!
— Товарищи! Скоро кончаются наши курсы и вы поедете в деревню, где сейчас засилие эсеров, где наши люди пока, как березы в степи: на сотни верст если встретишь одного — хорошо. Сейчас, идя к вам, я повстречалась с видной эсеркой, вы ее знаете по митингам — Грюн…
— Еще бы не знать, складно говорит.
— Сколь с ней спорили.
— Она едет в деревню, товарищи. Там встретите и таких, особенно после расстрела в Петрограде. И говорю вам прямо, готовьте себя к решительному отпору эсерам. Вам надо твердо запомнить, что сулят и что на самом деле несут эсеры. Официально вы едете помогать в уборке хлебов. И во многих местах вам сразу же скажут представители разных комитетов содействия: идите, мол, к Тит Титычу или Савве Саввичу, у них и хлеба побольше, и кормят сытнее, а ваша задача — прежде всего помочь маломощным хозяйствам, солдаткам, фронтовикам. С этими вопросами мы сегодня и разберемся.
— Вера Кондратьевна, — перебил ее неожиданно мастеровой в засаленной тужурке. — К вам какой-то офицер приставал у ворот, что случилось?
— Все в порядке. Просто встретился друг детства.
— Надо быть осторожней.
— Я это потом поняла. Извините, товарищ Ельцов.
6.
— Любовь — это, Ксюшенька…
— Гхээ… Дозвольте, барышня, обратиться, как пройтить в село Камышовку, до конторы товарища… господина Ваницкого?
Странное дело. Вчера гуляли с Евгенией по степи — трое спросили контору Ваницкого. И сегодня — второй. Все плечистые, бородатые, толстошеей — не мужики, а быки откормленные. Грюн осматривает каждого, как на весы становит.
— Иди прямо. За озером — Камышовка. Увидишь церковь, против нее и контора.
— Премного вам благодарны, товарищи барышни. Дозвольте идти?
И этого Грюн проводила глазами до поворота дороги и, взяв Ксюшу под руку, повела ее по тропе, по чистой, умытой росой траве.
— Любовь, милая Ксюшенька, должна быть свободна, как ветерок, как морская волна. Как то облачко на небе… видишь его? Прихотливое, все клубами. Или вон та яркая, пестрая бабочка, что порхает с одного цветка на другой. Понравился мужчина — поцелуй его, отдайся ему самозабвенно, со всем пылом страсти, несказанного сумасшедшего наслаждения. Через неделю он непременно приестся, как приедается все, что чрезмерно сладко. А через месяц встретишь его случайно на улице и не сможешь вспомнить, где и когда с ним встречалась? Он совершенно забыт. Сегодня я сгораю в объятиях другого.
Где вы теперь? Кто вам целует пальцы?
Куда ушел ваш китайчонок Ли?
Последний раз вы, кажется, любили португальца?
Иль, может быть, с малайцем вы ушли?
Красиво поется, Ксюша. И это не просто песня, а гимн божественному разврату, сладости беспокойной, безумной свободной любви. А вот слушай еще.
Хочу быть дерзким, хочу быть смелым,
Хочу одежду с тебя сорвать,
хочу упиться роскошным телом…
Тара-ра-рам, тара-ра-рам, тара-ра-рам…
Голос у Евгении звонкий, с переливами, как у птицы-зорянки.
— Барышни, дозвольте спросить, эта дорога случайно не в Камышовку ведет?
— Прямо идите, против церкви контора Ваницкого.
— Что-с?
Очередной бородач, с усами в разные стороны, недоуменно вытаращил глаза, оглянулся сторожко. Ксюша весело рассмеялась.
— Контора Ваницкого, говорю, прямо.
Странная эта Евгения Грюн. Приехала сюда дней пять назад. То сидит с Лукичом в его комнате и из-за двери слышится: бу, бу, бу, как над покойником читают, то уйдет куда-то и нет ее целых полдня, а то, как сейчас, схватит Ксюшу под руку, как подружку, раскатится смехом.
— Гулять идем.
— Некогда мне. По хозяйству…
— Борис Лукич отпустил. Клавдия Петровна — тоже. А в степи сейчас чудо как хорошо.
Брали с собой хлеба, огурцов, воды в туеске.
— Ксюшенька, оглядись вокруг. Не так. Ты прищурь чуть глаза и смотри, как колышется даль, будто бы волны ходят вокруг. Настоящее море. А ты знаешь, кстати сказать, несколько миллионов лет назад здесь действительно было море. Высоко-высоко над нами, может быть, где сейчас кружит коршун, ты видишь его? Так до самого коршуна была все вода. А где мы идем, тут было морское дно. Плавали диковинные рыбы и разные морские страшилища, и дочери морского царя всплывали на поверхность, выслеживать себе кого-нибудь на предмет выйти замуж. Дуры какие. Мужья — пьяницы, драчуны, дебоширы. Мало того, ты устала сегодня, тебе нездоровится, а он пришел вечером навеселе, хлопнул тебя по спине ладошкой и валит на кровать. У тебя на душе буря, гроза, кошки скребут, может быть, слезы в горле стоят, а ты покоряйся ему, ублажай. Показывай, будто и впрямь без ума от его грубых ласк.
Странная какая Евгения. Мужики про это же сказывают со смаком, слюни на губах, аж противно. Бабы начнут мусолить, вовсе душу мутит.
