Атаджан Таган - Чужой
— Агабек, не пытайтесь меня обмануть! Значит, когда вы расстреливаете чайник, не задев ни одного завитка на папахе, глаза ваши видят, а сшить недоуздок зрения не хватает?
Старику похвала пришлась по душе. Он от души рассмеялся.
— Когда припрет, глухой начинает слышать, а слепой видеть… Там, на кошме, есть и воск, и шило…
Избавившись от главной своей тревоги, Блоквил направился к расстеленной в тени дома Мамедовеза пальвана кошме.
Руки Блоквила, руки художника и картографа, были приучены ко всякой работе, в том числе они умели и нитку с иголкой держать. Неделю назад француз за полчаса мастерски починил седло, с которым Эемурат гонур провозился целый день. Да и все соседи давно уже носят ему на починку прохудившиеся чайники, кумганы, а он с удовольствием выполнят любую работу. Когда есть занятие, время быстрее летит.
Как только Блоквил продел в иглу навощенную нить, с востока на гнедом коне появился яшули, который привлек его внимание. На приветствие работающего в тени кибитки человека он ответил намеренно громко, чтобы его могли услышать в доме.
Лицо у гостя было неприветливое, злое. Судя по тому, как почтительно протянул ему руки для приветствия Эемурат, человек он был весьма уважаемый.
Блоквил подумал, что сошедший с коня человек захочет поздороваться и с ним, поэтому положил инструменты на кошму и приготовился протянуть руку. Однако сердитый человек, даже не взглянув в сторону сидящего в тени человека, направился к дому Мамедовеза пальвана после слов Эемурата “Яшули в этом доме”.
Разговор внутри дома был отчетливо слышен, словно и не было никаких стен. Вначале была соблюдена традиция приветствий и вопросов. А потом наступило тягостное молчание.
— Война не нуждается ни в каких советах, пальван ага! — гость заговорил первым. — И здесь нет ничего непонятного. То, что мы стараемся сохранить в тайне, для всех уже давно перестало быть тайной. Уже и в наших краях об этом говорят.
— Да, опозорились мы перед людьми, Яйлым хан! — глухо ответил Мамедовез пальван.
“Оказывается, гостя зовут Яйлым хан, — рассуждал Блоквил. — Если к имени человека делается приставка “хан”, то он должен быть старейшиной хотя бы своего рода”.
— Надо найти виновного! — это был голос Эемурата.
— Да причем тут виновный? — гость сразу же заткнул его. — Она и мне, и вам в равной степени родственница. Мне она племянница, а вам двоюродная сестра. А потому будем говорить открыто. “Если сучка не захочет, то кобель ее не тронет”.
Понятно, что под “сучкой” подразумевалась Акмарал. А гость был ее дядей. Глаза Блоквила были заняты шилом и иглой, но уши внимательно слушали все, что говорилось в доме Мамедовез пальвана. Он старался не пропустить ни одного нюанса этой скандальной истории, оьбсуждавшейся за стеной кибитки на повышенных тонах. Конечно, случившееся очень неприятно. Но по оценке капрала-европейца, не случилось ничего такого, из-за чего стоило бы устраивать такой шум. “Надо слушаться только своего сердца. Видите ли, стыдно людям на глаза показываться. Людям ведь только дай посплетничать, они всегда найдут тему для пересудов. Не стоит обращать на них внимание. Все люди делятся на три категории. Первая — это основная масса, не причиняющая никому зла ни делами, ни словами. Вторая — ни на что не способное меньшинство. Третья самая малочисленная, но и самая коварная: эти люди от имени первых и вторых извлекают выгоду лично для себя. Это очень хитрые люди. И поэтому надо слушать только себя…” Но что бы там ни думал француз, у каждого народа свои обычаи и порядки.
Эемурат, хоть и был самым младшим из присутствующих в доме, стоял на своем. Когда он спорил с гостем, в голосе его звучала угроза:
— Надо в первую очередь снять голову кобелю, который не уважает суку!
— Так кто же этот кобель?
Раз Мамедовез пальван спрашивает об этом, значит, сообщение Гулам бека французу было ошибочным.
— А вы у нее самой не спрашивали?
— И не пытались, — ответил гостю Эемурат. — Когда ты по уши в дерьме, какой смысл что-то еще выяснять. Коли ты уже здесь, Яйлым хан, надо не тянуть с этим делом. Если вы жалеете ее, не можете поднять руку, то позвольте мне это сделать!
— А что, если нам увезти ее из Гонура, пока все не разрешится? — Мамедовез пальван пытался найти компромисс.
Нетерпеливый Эемурат опередил даже гостя:
— О чем ты говоришь, Мамед кака? Даже если ты ее вывезешь из Гонура, а позор-то куда денешь?
— Позор в мешке не увезешь, пальван ага…
“Гость поддерживает Эемурата. И это ведь пожилой человек…”
— У меня есть кое-какие подозрения. — Подозревал Эемурат. — Если я неправ, пусть Аллах простит меня… На прошлой неделе, когда француза не было на месте, я вошел в его сарай. Среди сена была спрятана пустая миска из-под еды. Кто ему ее принес? Мы же знаем, что днем она даже головы в ту сторону не поворачивает. Значит, она его ночью тайком навещала… Если ему нечего скрывать, зачем тогда прятать миску? Боюсь, что виновником является наш заложник…
Вместо узды шило вонзилось в указательный палец левой руки Блоквила. Он даже боли не почувствовал. Когда он выдернул шило, кровь хлынула из пальца на ладонь.
— А если мы ошибаемся, что тогда? Нам мало одного позора? Дайте мне неделю-полнедели срока. Я поговорю с ним по-человечески. Если он согрешил, пусть отвечает по-мужски. А то ведь потом не пришлось бы еще и за невинно пролитую кровь отвечать. Это вам не шутки.
Получив недельную отсрочку жизни, которая должна была бы кончиться сегодня, Блоквил после слов Мамедовеза пальвана почувствовал боль в пальце. Он сунул пораненый палец в рот.
— Не стоит тянуть с этим делом, пальван. Будем оттягивать на неделю, на месяц, потом сами повитухами станете. Потом ведь и людям на глаза надо показываться. Мы даем тебе не неделю, а один день сроку. Завтра к вечеру я вернусь к вам. Если к тому времени вы не придете к какому-то решению, то все решится под покровом ночи. И тебе нужен авторитет, пальван ага, и Яйлым хан не собирается до конца дней ходить с опущенными глазами. Пусть я буду жестоким. Но я должен быть отмщен!.. Если ты переживаешь за своего раба, то я и твою вину могу взять на себя. Один день сроку тебе…
Все остальное уже было неинтересно Блоквилу, которому оставили один день жизни. Ничего не соображая, он повесил узду себе на шею и побрел в свой сарай. Кожаная подпруга душила его, не давала вздохнуть.
* * *
Шокированный услышанным, Блоквил уже ни о чем другом не мог думать. Голова гудела, уши были заложены. От затяжной головной боли по корням волос прошел холодок. Ему не нравилось, что в жарком сарае у него мерзла голова, наверно, давление изменилось, он притронулся к волосам, и ему показалось, что половина его головы поседела. Чего только не пришлось ему пережить со вчерашнего дня!
Но даже в этом состоянии Блоквил не отрывал взгляда от улицы. Он ждал, что Мамедоевз пальван придет к нему в сарай или же позовет его к себе. Однако старый пальван до полудня несколько раз появлялся во дворе, но не предпринял ни одной попытки увидеться с французом. “Почему старик откладывает свой разговор на самый последний момент? Что он выигрывает от этого? Может, мне самому к нему пойти?” Нет, этого делать не стоит, решил он затем. Пока они сами не заведут разговор, надо делать вид, что тебе ничего не известно.
Француз тысячу раз благодарен судьбе за то, что в этих краях живет такой мудрый аксакал Мамедовез пальван, умеющий хладнокровно отражать неожиданные удары судьбы. “Это и есть милость Божья ко мне. А иначе вспыльчивые туркмены расправились бы со мной только так, никто и слушать бы меня не стал”. Он вспомнил анекдот, который на всех вечеринках любил рассказывать один его остроумный друг в Париже. По лесу во весь опор мчится заяц, ему навстречу бежит другой заяц и спрашивает, куда он так несется. “За мной гонится лев. Он убивает всех, у кого пять ног”, - отвечает зайчишка. “Тогда чего ты так испугался и убегаешь? У тебя-то не пять ног?”- удивляется второй заяц. Первый заяц качает головой: “Ах, брат, он сначала отрывает ноги, а уж потом пересчитывает их”.
Блоквил сравнивает вспыльчивых туркмен с тем львом, который считает ноги жертвы. Они тоже сначала снимут тебе голову, а уж потом начнут выяснять, виновен ты или нет.
Солнце стояло в зените, летний день раскалился до предела. И только после этого головная боль француза немного отпустила. Давление немного упало. Он взял в руки бумагу и карандаши. На первой же странице его альбома красовался большой портрет улыбающейся Акмарал. Француз специально нарисовал ее улыбающейся. Ровные белые зубы, словно жемчужины, придавали ее лицу неизъяснимое очарование. Разглядывая портрет девушки, Блоквил думал: “Я ничего не понимаю, Ахмарал! Почему ты так мучаешь себя? Почему ты меня мучаешь? Почему бы нам вместе не искать выход из этого странного положения?” Портрет молчал. И оттого лицо Акмарал казалось еще красивее. Хоть и жаль было это делать, француз изорвал портрет на мелкие кусочки и выбросил. “Если Агабек нашел в сарае спрятанную миску, принесенную Ахмарал, он и рисунок в альбоме отыщет!”
