Луиджи Капуана - Маркиз Роккавердина
— Так это делается? Так, великий чародей? Вызовите дух кума Санти Димауро!.. Вызовите Рокко Кришоне!.. Они должны быть поблизости… Блуждающие духи!.. Или вы чародей-мошенник?
Маркиз, побледнев, вскричал:
— Кузен!
И этот укоряющий возглас, похоже, внезапно прояснил его затуманенное сознание. Кавалер замолчал, глупо улыбаясь.
Тем временем на другом конце стола дон Фьоренцо орал:
— Кто не пьян, пусть ответит. Пьетро любит добродетель! Где подлежащее в этом предложении?
31
Мария, новая служанка, вышла навстречу маркизу, чтобы сообщить:
— Синьора маркиза легла в постель после полудня. Ей немного нездоровится. У нее очень болит голова.
— Почему не послали за ее матерью?
— Она не захотела.
— Спит?
— Нет, ваша светлость, она не спит. Думаю, у нее небольшая температура. Ничего страшного… Сейчас принесу лампу. Она хотела побыть в темноте.
Мария пошла в комнату впереди него.
— Что случилось? — спросил он, наклоняясь к маркизе.
— Не знаю. Мне вдруг стало плохо. Сейчас вроде бы лучше, — смущенно ответила маркиза.
— Послать за доктором?
— Не нужно.
— Тогда предупрежу его, чтобы пришел завтра утром, пораньше.
— Не нужно. Мне лучше.
Он сунул руку под одеяло, чтобы пощупать пульс. Но маркиза, силясь улыбнуться и отодвигаясь, не дала коснуться руки, и маркиз потрогал ее лоб.
— Да у вас жар!
— Это тепло постели, — ответила она.
— Она ела что-нибудь? — спросил маркиз служанку.
— Нет. Бульон на кухне готов.
— Выпейте хотя бы чашку. Вреда от этого не будет, — с мольбой в голосе попросил он маркизу.
— Потом, может быть.
— Принести бульон, — приказал он служанке. — Лучше, если вы выпьете его сейчас же, — добавил он, снова кладя руку на лоб жены.
Она не ответила и закрыла глаза.
— Свет вам мешает?
— Немного.
Маркиз взял лампу, перенес ее на столик подальше, прикрыл абажуром, отчего комната погрузилась почти в полную темноту, и остановился возле кровати, ожидая, пока служанка принесет бульон.
— Вас знобило? — спросил он после долгого молчания.
— Нет.
Он опять помолчал. Потом сказал:
— Вы могли по крайней мере послать за матерью.
— Из-за такого пустяка?
Он взял чашку из рук служанки.
— Тут совсем немного. Выпейте, пока не остыл.
Маркиза приподнялась на локте и не торопясь выпила бульон.
— Спасибо! — поблагодарила она, опускаясь на подушку.
Он смотрел на нее с большим беспокойством. Ему казалось, что вот-вот должно произойти еще что-то ужасное, и это беззащитное, ни в чем не повинное создание вынуждено будет расплачиваться за него. Необычайная для него нежность, проявившаяся в обхождении и голосе, объяснялась именно этой тревогой.
И пока он стоял так, слегка склонившись, положив руки на спинку кровати, и молча пристально смотрел на маркизу, она думала о том жесте и горестном выражении его лица, которые видела утром, когда он собирался в Марджителло, и которые глубоко взволновали ее.
Она думала также о корзине и письме, которые прибыли в этот день из Модики. Их принес молодой пастух, специально посланный в Раббато.
— Кто вас прислал? — спросила она, хотя поняла уже, от кого могли быть письмо и корзина.
— Моя тетушка Спано… Сольмо называли ее тут. Она целует руки вашей милости.
Маркиза, услышав это имя, почувствовала волнение.
— Маркиз в деревне. Подождете его? — спросила она.
— Подожду, чтобы получить ответ. Моя тетушка хочет получить ответ. Она говорит, ваши светлости должны извинить ее за дерзость. Это качикавалло[42]. Здесь такой сыр не делают, поэтому она взяла на себя смелость…
— Хорошо. Вы устали? Поешьте немного.
И, приказав служанке накормить его на кухне, она со все растущим волнением посмотрела на это письмо, брошенное на столик, будто оно обжигало ей пальцы.
Что нужно было той? Почему она напоминала о себе? Ей показалось, будто она вдруг увидела, как та снова ходит по этим комнатам, где почти десять лет была абсолютной хозяйкой и безраздельной властительницей сердца маркиза, чего ей, жене, не удавалось добиться. Ей показалось, будто это письмо и эта корзина таят в себе какой-то обман, который поможет той женщине опять занять свое прежнее место и выгнать отсюда ее, законную супругу маркиза. И она с неприязнью смотрела на корзину, в которой могло скрываться что-нибудь колдовское. Она вспоминала разные истории, слышанные от крестьянок (тогда они вызывали у нее лишь недоверчивую улыбку), истории о снадобьях, запеченных в пироге или в яичнице, от которых у человека начинается какая-нибудь мучительная болезнь, приводящая к медленному изнеможению и к смерти, или вспыхивает страсть, граничащая с безумием. Нет, она не допустит, чтобы маркиз попробовал этот качикавалло, и сама не притронется к нему. Кто знает?! Ведь многое из того, что поначалу кажется выдумкой, оказывается правдой. Иначе не стали бы рассказывать подобные истории. И постепенно она так прониклась этим подозрением, что почти поверила в него. Она чувствовала, как сквозь прутья корзины выходят какие-то зловредные токи, заключенные в ней, опутывают ее и заражают кровь, отравляют саму ее жизнь. Она хотела вскрыть письмо, нет, разорвать его, не читая, потому что даже слова его могли обладать какой-нибудь пагубной силой, но удержалась. И приказала служанке убрать корзину и письмо подальше в кладовую.
— Что сказал тебе этот человек? — спросила она служанку.
— Он сказал, что его тетя постоянно вспоминает хозяина и благословляет его.
— И больше ничего?
— Сказал, что она хотела бы приехать и поцеловать ему руки и когда-нибудь приедет. И спросил, родился ли сын у хозяина.
— Какое ему дело?
— Он так спросил.
— А у нее есть ребенок… у его тетушки?
— Хотите, ваша светлость, чтобы я узнала?
— Нет.
Но когда служанка вынесла корзину и письмо, маркиза снова задумалась о вопросе, который казался ей таким же коварным, как и подарок, и письмо. И все утро она не могла отделаться от этих мыслей, все утро так и стояла у нее перед глазами Агриппина Сольмо, какой она видела ее мельком два или три раза много лет назад. Тогда она позавидовала ей, чувствуя ее превосходство над собой — та была моложе и красивее, — но завидовала без злобы и ненависти, потому что понимала тогда, что она не виновата, если маркиз пожелал взять ее к себе в дом. Тогда она даже сочувствовала бедной девушке! Нищета, уговоры маркиза… Как тут не согрешить! Иной раз она даже восхищалась ее преданностью, полнейшей покорностью и почти невероятным бескорыстием. Об этом все говорили. А потом? Цозима вспомнила о подозрении баронессы, считавшей, что Сольмо убила своего мужа, вспомнила, как облегченно вздохнула старая синьора, когда Сольмо уехала из Раббато со вторым мужем. «Мне просто не верится, дочь моя! — воскликнула она. — Ты избавилась от сильного врага!» Но в те дни она, Цозима, была преисполнена иллюзий и надежд, и слова баронессы показались ей преувеличением. Однако… Однако теперь она находила, что в словах этих была далеко не вся правда. Она вновь столкнулась со своим самым опасным врагом, невидимым, но присутствующим в этом доме, где, как ей казалось, она господствует безраздельно и беспрекословно. Она вновь обнаружила его у самого сердца маркиза и поняла, что мешало ей, жене, проникнуть в это сердце… И вот она опять тут. Явилась издалека с подарком и письмом, чтобы укрепить свою власть, опасаясь, вероятно, что она ослабела. Явилась, наверное, для того, чтобы пустить в ход свои смертоносные чары против нее, конечно же против нее!
Бродя из комнаты в комнату, сжимая руки, разговаривая сама с собой, замирая временами от страха, что кто-нибудь наблюдает за ней, готовая разрыдаться, она сопоставляла все это с отношением маркиза к ней и находила в нем ясное подтверждение тому, о чем думала и во что не хотела бы верить. Но как же не верить? О господи! Что она такого сделала, чтобы заслужить такое наказание? Разве она не отказывалась от прекрасной мечты своей юности? Разве не смирилась с мыслью, что умрет в своем печальном доме, где теперь, ей казалось, она нисколько не страдала по сравнению с тем, как страдает тут, среди роскоши и богатства, от которых она только сильнее ощущала безутешность своего бедного сердца.
Какая-то вялость охватила ее в тот момент, железный обруч сдавил ей виски, он сжимал их и теперь, когда маркиз в полумраке комнаты, положив руки на спинку кровати, не решался расспрашивать ее, и ей хотелось крикнуть ему: «Письмо там! Корзина там!», как будто маркиз молчал и склонялся над ней в ожидании этого признания, потому что уже все знал!
Она широко открыла глаза, пристально посмотрела на него и глухим от волнения голосом спросила:
— Видали пастуха, приехавшего из Модики?
