Алан Силлитоу - Ключ от двери
— Чудесно, — сказал Нотмэн, передавая бутылку по кругу, — выпьем за все это. Кто откажется, тот просто болван. Что ж вы мне не сказали, что Пулау-Тимур — это такая красота?
— Да вы же не давали мне слова вставить, — возразил Брайн, передавая бутылку Бейкеру.
Конечно, чудесно он это знает и без Нотмэна, он всегда так считал. У того, кто создал все это, кем бы он там ни был, зоркий глаз, если кисть его могла написать такие заливы и широкими мазками изобразить море вдали; и у него, наверно, был гигантский кулак, которым он стукнул о землю и нагромоздил эти горы, и той же рукой разбросал по долинам алмазы, превратившиеся в храмы. Корабли приплывали из древнего царства Барат и бросали якорь в проливе между островом и материком, и вырос на перешейке город. Неизменные и яркие краски этой картины, ее долговечность по сравнению с его собственной жизнью, тепло, щедро изливаемое небом, изобилие крохотных жизней, которые, Брайн это знал, так и кишат на каждой ветке, и под каждой травинкой, и в синеве моря, — все это вызывало у него мысли о смерти, о гибели. Эта непостижимая красота наполнила его сердце непостижимой тоской. Он смотрел вдаль, и не было больше ни гор, ни океана, а только эта тоска, так внезапно охватившая его.
Мьюка находилась в двадцати милях от городка — несколько белых двухэтажных домиков, стоявших в сотне футов над скалами и пляжем.
— Да, в Кении ничего подобного не было, — сказал Нотмэн.
— А долго ты там пробыл? — спросил Брайн. Они поднимались на второй этаж главного корпуса.
— Два года.
— И в джунглях был?
— Ходил раз охотиться.
— Сбил что-нибудь?
— Да, большой палец на ноге да еще командира. Никакой дичи. Совсем как здесь. — Они взбирались по бетонным ступеням. — Да, тут после бутылки пива поскользнешься, ноги переломаешь.
Им предоставили помещение, китаец должен был стирать белье за доллар в неделю, а еще кто-то — стелить постели, чистить обувь и приносить по утрам чай — тоже за доллар.
Уладив все эти дела, они побежали вниз по каменистой тропе купаться.
Брайн вбежал в море, словно хотел спастись от смерти земле в пустыне соленой воды, плеснувшей ему навстречу, и он упал в воду, сдался на ее милость, качаясь на волне, как бревно, пока не ощутил спиной шершавое прикосновение песчаного дна. Все это было так далеко от азбуки Морзе, дальше уж невозможно, и вода, теплая, молоко, сжимала его со всех сторон, настойчиво стараясь проникнуть внутрь тела. Он сильно шлепнул по ней ладонями, подняв столб брызг, раскрыл рот, опаленный солнцем, которое словно только и ждало его, чтобы обрушить ему на голову весь свои жар и запечь волосы в жесткий и плоский блин. Лежа с закрытыми глазами, он гадал, куда он обернулся сейчас лицом — к морю или к берегу. Если к берегу — Мими приедет его навестить.
А если к морю — она бросит его. Он смотрел на черные паруса груженой джонки, входящей в пролив в миле от побережья, но, прежде чем успел он что-нибудь понять, Бейкер поднырнул и схватил его за ноги. Брайн отбился кулаками, всплыл на поверхность и обхватил Бейкера за пояс, стараясь перевернуть его, а потом, упершись ему в грудь подбородком, стал давить и давить, пока тот не разжал рук. Брайн окунул Бейкера в воду, но он тут же всплыл, молотя кулаками податливую гладь моря.
В лагере было сейчас человек десять, не больше, пляж почти все время пустовал, и в столовой обслуживали быстро.
— Вот это роскошь, — сказал Брайн Нотмэну, когда тот бросил ему маленькую книжонку и сказал:
— Почитай-ка вот, пока мы здесь.
На другой день все, кто был в лагере, отправились на ту сторону острова купаться в горном озере. Брайн стоял в кузове грузовика между баклагой с водой и ящиком с бутербродами. Длинная желтая полоса пляжа, тянувшаяся вдоль всего северного берега, заканчивалась лесистым выступом мыса у маяка Телебонг-Хед. Брайн искал глазами какое-нибудь укромное местечко, на случай если Мими приедет к нему, как обещала, но, увидев за дальней деревушкой чудесную бухточку, отгороженную с обеих сторон скалами и затененную росшими в глубине ее пальмами, вдруг совсем перестал верить, что она приедет.
Скала, заслонявшая все впереди, исчезла за поворотом дороги, и тогда перед ними внизу открылись рисовые поля, словно туго натянутая ярко-зеленая ткань, на которой тут и там были разбросаны коричневые заплатки деревень. Плоская равнина, уходя вдоль, к темной зелени мангровых болот, сливалась у моря с синей дымкой, подернувшей горизонт. И это принесло ему ощущение счастья, потому что, раз тут рисовые поля, значит, есть и люди, добывающие трудом кусок хлеба, но вскоре, когда грузовик пошел на спуск, видение это исчезло.
На полпути вниз грузовик свернул на боковую дорогу и встал у горного потока, который нырял здесь под деревянный мост и буйствовал среди скал по пути к рисовым полям. Брайн спрыгнул с грузовика и, пройдя немного вверх по реке, подошел к огражденному подковообразной скалой большому и чистому водоему, где в прохладной и спокойной воде кружили серебряные рыбки. Водораздел был вверху на высоте двух тысяч футов, и поток, проносясь через леса и ущелья, впадал в водоем у того самого места, где стоял Брайн. Так он стоял в одиночестве, пока другие не прибежали, с криками бросая с разбега свои обнаженные тела в воду и стремительно заполняя тихий водоем.
Джордж, унтер-офицер из Кота-Либиса, приехавший сюда на неделю, поселился вместе с ними. Он еще раньше служил в этих местах, и Брайн знал, что он стал унтер-офицером лишь потому, что прослужил в авиации тридцать лет, а вовсе не потому, что выслуживался, подхалимствовал или орал на солдат. Он был скорее похож на безобидного, добродушного и незаметного кассира с захолустной железнодорожной станции, каких любят изображать в английских фильмах типичными тружениками, чем на военного. Его ничто не беспокоило, и он был настолько безобиден, что не умел даже шутить, в армию он пошел, чтобы избежать мелких жизненных затруднений, а может, нарядился в военную форму просто так, без какой-либо особой цели. Свои обязанности, предусмотренные уставом, он, должно быть, исполнял хорошо, хотя в Кота-Либисе редко видели, чтобы он занимался служебными делами: по целым дням он просиживал у себя и читал детективные романы Эдгара Уоллеса так сосредоточенно и увлеченно, что Брайну приходил на память его дядюшка Доддо, который имел обыкновение вот так же взасос читать отчеты о скачках, и разница между ними была только в том, что у Джорджа при чтении глаза расширялись, а у дяди Доддо превращались в щелочки, да еще в том, что дядя Доддо отдавал этому занятию только часть своего времени, так как у него была и другая работа.
— Не все ли равно, какую жизнь ты ведешь, если только тебе удается жить с некоторыми удобствами, — заметил однажды Джордж, стягивая носки перед тем, как идти на пляж. — Платят мне прилично, дают жратву, одежду и койку. Взамен я делаю кое-какую работенку. Впрочем, не очень себя утруждаю, — подмигнул он. — а меня лишают свободы. Справедливей этого и не придумаешь, друг.
Он так спокойно стал набивать трубку, что Брайн готов был съездить ему по зубам. Да он просто глуп — дохлая скотина, старый, безмозглый дурак. Такие рождаются рабами.
— Нет уж, такая жизнь не по мне, — сказал Брайн.
— Ну что ж, — отозвался Джордж, нисколько не задетый, хотя Брайн на его месте счел бы это величайшим оскорблением, — а только я ее сам избрал, понял?
«Некоторые и тюрьму бы избрали, лишь бы им давали там чашку чаю», — подумал Брайн. Джордж был среднего роста, лысый, пузатый, кривоногий и в купальных трусиках напоминал белого муравья ростом с человека. Он взял полотенце и вышел из комнаты, оставив Брайна наедине с его книжкой. «Боже, — подумал Брайн, — ведь он здесь уже тридцать лет, а мне сейчас всего двадцать. Надеюсь, я не стану таким трупом через тридцать лет. Интересно, Лен Нотмэн тоже так кончит? Нет, не думаю, потому что ему в будущем году демобилизовываться, и он говорит, что смотается отсюда ко всем чертям, поедет к себе в Канаду, найдет там работу где-нибудь на севере и снова будет свободным человеком». «Я за эти восемь лет научился ценить свободу. — сказал ему Нотмэн. — А тот, кто этому рано или поздно не научится, не достоин ходить по земле, потому что такие в конце концов становятся врагами и гонителями тех, кто знает, что такое свобода».
В пять часов он отдыхал на пляже. Сероватое море незримо излучало прохладу. Бейкер вышел из воды, с бешенством отмахиваясь от слепней, облепивших ему ноги, словно ягоды смородины; подкараулив Бейкера у берега, они теперь жадно впились в его тело.
— Совсем как летучие пиявки, — сказал Нотмэн. — Тебя когда-нибудь кусали пиявки?
Он наплавался досыта и теперь полулежал, прислонясь спиной к скале и надвинув на затылок тропическую панаму, хотя солнце уже скрылось за островом.
