Пиримкул Кадыров - Бабур (Звездные ночи)
— Однажды у Алишер-бека заболели уши, — рассказывал Бинойи, — чтобы согреть их, он обмотал зеленым платком голову. Торговец шелком, прослышав об этом, стал продавать свои зеленые платки с надписью «Как у Алишера…». Я преклоняюсь перед Навои, он великий человек, великий поэт, но рвение корыстных людишек погреть руки на имени Навои, заработать денежки, называть разные пустячные вещички «Как у Алишера» — это вот задело вашего покорного слугу за живое. Я заказал для своего осла намеренно нелепой формы седло и тоже назвал — «Как у Алишера». И это седло тоже стало модным!.. А клеветники распустили слухи: «Бинойи насмехается над Навои», и это стало причиной недоразумений между нами, поверьте, весьма горестных для меня. Я почитаю Навои безгранично! Я испытывал тоску по нему!
В беседах выяснилось, что Бинойи посвятил Мир Алишеру касыду[122], и когда прочитал ее Бабуру наизусть, тот не мог сдержать восхищения.
Самое большое желание Бинойи — чтобы Мир Алишер узнал эту касыду, Бабур приветливо предложил передать ее через своего посланника, который готовился поехать в Герат.
Разговоры с Бинойи вновь и вновь возвращали Бабура к мысли о собственном поэтическом послании Навои. Но, сравнивая свои строки со стихами Бинойи, которого сам Навои когда-то называл «несравненным во всех познаниях», Бабур находил, что еще не достиг того порога, с которого можно было бы идти на духовную встречу с великим гератцем, браковал одно свое стихотворение за другим, один вариант за другим. Бабур чувствовал, как то, что казалось прежде простым и понятным, становилось сложным и даже превратно толковалось молвой людской. Стихи, к которым он привык, не передавали сложности мира, а многого в нем просто не касались. Например, того, как давит на человека, высоко взнесенного судьбой и высокого в помыслах, его окружение, корыстная и суетливая, то угодливая, то коварно-неверная дворцовая толпа, среди которой ты обречен пребывать. А разве его стихи говорили о том зле, что приносят властители-временщики? Они дорываются до кормила власти и видят только себя, думают только о себе, даже приближая к себе поэтов и зодчих, думают о себе, о славе своего имени… И у Алишера Навои, и у муллы Бинойи — рассказы его становились все горше и горестней — воистину были веские основания быть недовольными и дворцовой толпой, и сильными мира сего — властителями на время.
Благое от временщиков — скажи, о душа, кто знает?
Строка — будто стон души, да и выразилась сильно и складно. Бабура охватило волнение проницательного всепонимания. Сейчас он видит очами быстрой мысли находящегося в Герате Алишера Навои, сейчас ему есть что сказать великому поэту… Кто ждет добра от людей, пусть самых высоких, но помышляющих только о собственной корысти, — тот обманется, непременно обманется.
Мир Алишер потому приносит людям добро, что стоит неизмеримо выше льстецов, окружающих и венценосцев (все они, в общем-то, временные в этом бренном мире!), и самого Навои. Бабур захотел выразить то, что хотел, — цель жизни должна быть возвышенной, только тогда оправдана твоя жизнь!
Благое от временщиков — скажи, о душа, кто знает?
А шаха, честней льстецов, придворных льстецов, кто знает?
Служи не себе, — добру, будь выше толпы корыстной,
Служить кто добру готов — в себе Человека узнает!
…Так он закончил в одну из ночей стихи и письмо к Навои. Через два дня особый посланец отправился с письмом и дорогими подарками из Самарканда в Герат. Бабур надеялся, что ответ от Навои получит до окончания зимы. Но когда появились первые подснежники, из Герата, вместо ожидаемого ответа, прибыло горестное известие: в лютую зимнюю пору Алишер Навои скончался. Посланец еще ехал к нему, а поэта уже не было на этом свете. Сколько лет Бабур жил надеждой, что великий Навои будет его наставником! Судьба лишила его этой надежды…
А на пороге уже встала новая война с Шейбани.
5Копыто раздавило бутончик тюльпана, который собрался было поднять головку от земли и раскрыться.
Шейбани-хан взметнулся на вершину холма, застыл в седле, глядя, как разворачивались в долине внизу его конные лавы.
Было на что полюбоваться, хотя еще недавно…
Крепость Дабусия, знаменитейшая между Самаркандом и Бухарой, под голубым весенним небом кажется сейчас хану величественной рукотворной горой.
А прошлогодней поздней осенью, когда эта крепость перешла к Бабуру, Шейбани-хану было не до красивых образных сравнений. Он очутился в тяжелом положении — в его руках оставалась одна Бухара. И степи, конечно. Бескрайние, но не бесконечные людьми, новыми воинами. Иные султаны уже говорили: «Пока, мол, не поздно, вернемся в туркестанские степи!» Шейбани не поддался: он верил в свою звезду и в свою степь.
А еще он знал — из Самарканда тайные люди доносили ему: Бабур, увлеченный беседами с поэтами и учеными, не слишком усердно готовился к новым битвам. К тому же в городе, что столько раз в последние годы переходил из рук в руки, городе, разоренном и разграбленном, к весне начался мор и близок голод.
Шейбани настойчиво собирал и обучал войска. И когда внезапно выступил из Бухары под Дабусию, его воины были готовы штурмовать крепость. Они лезли наверх, осыпаемые стрелами и камнями, заливаемые горящим маслом, лезли, невзирая на потери. А когда натиск несколько ослабел и нукеры дрогнули, хан бросил новые отряды отборных нукеров, которых повели его родной брат Махмуд и любимый сын Тимур. Воины увидели, что хан не жалеет ни брата, ни сына, и возобновили штурм с еще большей яростью. Мертвые падали вниз, будто осыпался тутовник, освобождали ступеньки штурмовых лестниц для живых, — и вот пошла рукопашная на крепостных стенах, беспощадная рукопашная, в которой убитые помогали нападающим — их тела заваливали проемы между зубцами, и было все труднее защитникам стрелять вниз.
Войско Шейбани-хана намного превосходило числом и силой гарнизон крепости. Дабусия была взята, все оставшиеся в живых защитники крепости по приказу хана казнены.
Гонец, посланный из Дабусии к Бабуру за помощью, примчался, когда Шейбани-хан уже праздновал победу. Первую победу после длинного ряда осенних и зимних поражений, — такая победа всегда окрыляет. Теперь Шейбани-хан сделал Дабусию своей опорой и здесь готовил прыжок на Самарканд…
Конные скачки внизу — не для развлечения хана.
Это тяжкое ратное обучение. Скоро в решающей битве с Бабуром Шейбани-хану понадобятся самые быстрые и самые выносливые воины и кони.
Вчера из Самарканда в одежде дервиша явился лазутчик и сообщил, что жена Бабура родила дочь. Девочку назвали Фахринисо.
Шейбани-хан, и восторженно, и придирчиво следя за своими беркутами-всадниками, думал про себя: «Загордился Бабур. Ну что ж, пусть упивается своей осенней победой, пусть пишет стихи, пусть Фахринисо будет Фахринисо! Меж тем мои беркуты учатся летать и когтить врага. Любой испустит дух в их когтях!»
Ни к одному сражению Шейбани-хан еще не готовился так одержимо. Одолеть Бабура не легко. Из молодых — да ранний. Удачлив, удал, смел. Умно повел свое дело: большинство городов и селений Мавераннахра склонны поддержать его. Беки… ну, беки есть беки. Продажны и боятся того, кто в сей миг сильней. Большинство беков Султана Али в прошлом году присоединились к нему, Шейбани-хану, а после того, как Бабур взял Самарканд (лихо, лихо, ничего не скажешь!), перебежали к Бабуру, чье войско сейчас тоже увеличивается с каждым днем. Даже Ахмад Танбал послал своего младшего брата Султана Халила с двумя сотнями нукеров в распоряжение Бабура: побаивается того, кому клялся в «вечной» верности. Если и дальше так пойдет, Бабура не победить… Ну, да весна — не лето. И осень прошлогодняя не повторится. Надо упредить усиление Бабура, опередить его!..
И вот Шейбани-хан, оставив в Бухаре и Дабусии гарнизоны и верных управляющих, быстро двинулся к Самарканду. Не таясь. Мало того, послав предварительно письмо Бабуру, в котором, играя на рыцарских струнах молодого полководца, вызывал на «честное» сражение в открытом поле. «Отважные, — писал хан, — испытывают друг друга там, в поле, отсиживаться взаперти в крепости может и мальчишка!»
Бабур вышел из Самарканда, пошел навстречу воинству Шейбани-хана, но на расстоянии одного таша остановился в Сарипуле, стал лагерем вблизи реки Зерафшан, окопался глубоким рвом, из балок и ветвей воздвиг стены, не пробиваемые стрелами.
Нет, он не собирался еще вступать в бой, намереваясь подождать подхода новых сил, в том числе и тех, что собрались выйти в тыл армии Шейбани-хана.
Из далекого Туркестана больше не ожидалось прибытия новых отрядов. И о том, что к Бабуру должны прибыть подкрепления, Шейбани знал. Тайное донесение из Шахрисябза, которое повергло хана в смятение, утверждало, например, что Баки Тархан собрал там две тысячи нукеров, добирает еще тысячу и намеревается вскорости идти на помощь Бабуру.
