Август Стриндберг - Полное собрание сочинений. Том 4. Красная комната
Это была горничная Фаландера, она попросила его прийти ровно в десять часов по важному делу к господину Фаландеру.
Опять его охватил этот неописуемый страх, который мучил его в утренней дремоте. Он пытался провести как-нибудь час до десяти. Но это было невозможно. Тогда он оделся и с бьющимся сердцем поспешил к Фаландеру.
Тот уже приказал убрать свою комнату и был готов принять его. Он ласково, но необычайно серьезно поздоровался с Ренгьельмом. Тот засыпал его вопросами, но Фаландер ответил, что он не может ничего сказать до десяти часов. Ренгьельм обеспокоился и захотел узнать, не неприятное ли это известие; Фаландер сказал, что ничто не может быть неприятным, если он сумеет только правильно взглянуть на дело. И он объяснил, что многое, что кажется нам невыносимым, может быть легко переносимо, если его не переоценивать.
Так провели время до десяти. Тут раздался тихий двукратный стук в дверь, и, когда ее тотчас же отворили, вошла Агнеса. Не глядя на присутствующих, она вынула ключ из наружной скважины и заперла дверь изнутри. Её смущение, когда она потом обернулась и увидела двух, вместо одного, длилось только одну секунду. Она сбросила ватерпруф и поспешила навстречу Ренгьельму; он обнял ее и горячо прижал к груди, как будто не видел целый год.
— Ты долго отсутствовала, Агнеса!
— Долго? Что ты этим хочешь сказать?
— Мне кажется, что я не видел тебя целую вечность. У тебя сегодня такой хороший вид! Хорошо ли ты спала?
— Ты находишь, что я выгляжу лучше обыкновенного?
— Да, я нахожу это; ты такая разрумянившаяся, — на щеках твоих нет ямочек! Что ж ты не здороваешься с Фаландером?
Фаландер стоял спокойно и слушал разговор, но лицо его было бело как гипс, и казалось, что он обдумывает что-то.
— Какой у тебя утомленный вид, — сказала Агнеса и, освободившись из рук Ренгьельма, пробежала через комнату с мягкими движениями молодой кошки.
Фаландер не отвечал. Агнеса взглянула на него пристальнее и вдруг поняла его мысли; лицо её изменилось как водяная поверхность под порывом ветра, но только на одну секунду; в следующую она уже была опять спокойна, и, бросив взгляд на Ренгьельма, она выяснила себе положение и приготовилась ко всему.
— Можно узнать, что это за важные дела собрали нас здесь так рано? — сказала она бодро и хлопнула Фаландера по плечу.
— Да, — начал тот так твердо и решительно, что Агнеса побледнела, но в то же мгновение откинул голову, как будто хотел перевести мысли на другую колею. — Сегодня день моего рождения, и я приглашаю вас на завтрак!
Агнеса, видевшая мчавшийся прямо на нее поезд, почувствовала себя спасенной, разразилась звонким смехом и обняла Фаландера.
— Но так как я заказал завтрак к одиннадцати, то до тех пор нам придется подождать. Садитесь пожалуйста!
Стало тихо, настала жуткая тишина.
— Ангел проходит по комнате, — сказала Агнеса.
— Это ты, — сказал Ренгьельм и благоговейно и нежно поцеловал её руку.
У Фаландера был вид человека, выброшенного из седла и делающего усилия опять взобраться на него.
— Я видел сегодня утром паука, — сказал Ренгьельм. — Это обозначает счастье.
— Araignée matin: chagrin, — сказал Фаландер. Разве ты этого не знаешь?
— Что это значит? — спросила Агнеса.
— Паук утром приносит горе.
— Гм!..
Стало опять тихо, и дождь, порывами хлеставший в окна, заменял разговор.
— Я читал сегодня ночью потрясающую книгу, — заговорил опять Фаландер, так что почти не мог заснуть!
— Что это была за книга? — спросил Ренгьельм без особого любопытства, потому что всё еще ощущал тревогу.
— Она называется «Pierre Clément» и в ней говорится об обыкновенной женской истории; но она там представлена так живо, что производит впечатление жизни.
— Что такое обыкновенная женская история, если можно спросить, — сказала Агнеса.
— Неверность и измена, конечно!
— И этот Pierre Clément? — сказала Агнеса.
— Он, разумеется, был обманут. Он был молодым художником, полюбившим любовницу другого…
— Теперь я припоминаю, что читала этот роман, — сказала Агнеса, — он мне очень понравился. Не вышла ли она потом замуж за того, кого любила действительно? Да так это было, и в это время она сохранила старую привязанность. Автор хотел показать этим, что женщина может любить двояко, мужнина же только на один лад. Это очень верно, не правда ли?
— Конечно! Но тогда наступил день, когда её жених должен был подать эскиз на конкурс — словом — она отдалась префекту, и Pierre Clément стал счастливым и мог жениться.
— И этим автор хочет сказать, что женщина может пожертвовать всем для того, кого любит; мужчина же…
— Это самое бесстыдное, что, мне когда-либо приходилось слышать! — вырвалось у Фаландера.
Он встал и подошел к своей шифоньерке. Резко открыл дверцу и вынул черный ящик.
— Вот, — сказал он и подал Агнесе ящик, — ступай домой и освободи мир от выродка!
— Что это значит? — сказала Агнеса, смеясь и открывая ящик, из которого она вынула шестизарядный револьвер. — Какая красивая вещица! Не был ли он у тебя, когда ты играл Карла Моора? Да, конечно! Мне кажется, что он заряжен.
Она подняла револьвер, прицелилась в отдушину и выстрелила.
— Запри его! — сказала она. — Это не игрушка, друзья мои.
Ренгьельм сидел молча. Он понял всё, но не мог произнести ни слова; и до того был он зачарован этой женщиной, что не мог даже найти в себе враждебного чувства к ней. Он чувствовал, как нож пронзил его сердце, но боль еще не успела загореться.
Фаландер был выведен из самообладания такой наглостью, и ему нужно было некоторое время, чтобы прийти в себя, так как его моральная казнь не удалась и его coup de théâtre разрешился в неблагоприятную для него сторону.
— Не пойдем ли мы? — сказала Агнеса и стала приводить в порядок волосы перед зеркалом.
Фаландер открыл дверь.
— Ступай, — сказал он, — и неси с собой мое проклятие; ты разрушила душевный покой честного человека.
— О чём ты болтаешь? Закрой дверь, здесь не тепло!
— Так? Так надо говорить яснее? Где ты была вчера веером?
— Это знает Гьяльмар, и это тебя не касается!
— Ты не была у тетки; ты ужинала с директором?
— Это неправда!
— Я видел тебя в девять часов в ресторане при ратуше!
— Ты лжешь! В это время я была дома; ты можешь спросить тетину горничную, она провожала меня домой!
— Этого я не ожидал!
— Не кончить ли нам этот разговор, чтобы выбраться, наконец! Не надо тебе ночью читать глупые книжки, ты днем становишься придирчив. Одевайтесь!
Ренгьельм схватился за голову, чтобы удостовериться, на месте ли она, потому что всё перевернулось для него вверх дном. Когда он убедился, что всё в порядке, он пытался найти ясную мысль, которая помогла бы разъяснить положение, но не нашел её.
— Где ты была 6-го июля? — спросил Фаландер с уничтожающим лицом судьи.
— С какими глупыми вопросами ты пристаешь! Как могу я припомнить, что было три месяца тому назад?
— Ты была у меня, а сказала Гьяльмару, что была у тетки.
— Не слушай его, — сказала Агнеса и, ласкаясь, приблизилась к Ренгьельму, — он болтает глупости.
В одно мгновение Ренгьельм схватил ее за горло и опрокинул ее навзничь в угол около печки, где она осталась лежать неподвижно на вязанке дров.
Затем Ренгьельм схватил шляпу, но Фаландеру пришлось помочь ему надеть пальто: так дрожал он всем телом.
— Пойдем, — сказал он. Плюнул на камни перед печкой и пошел.
Фаландер помедлил мгновение, пощупал пульс Агнесы и последовал за Ренгьельмом, которого догнал внизу в сенях.
— Я удивляюсь тебе, — сказал Фаландер Ренгьельму. — Ведь дело было так ясно, что не требовало никаких разъяснений.
— Прошу тебя, оставь всё это! Нам осталось немного времени побыть в обществе друг друга; с ближайшим поездом я уеду домой, чтобы работать и забыть! Зайдем в ресторан и «оглушимся», как ты это называешь.
Они пришли в ресторан и взяли кабинет.
Вскоре они сидели за уставленным столом.
— Я поседел? — спросил Ренгьельм и схватился за волосы, которые были совсем влажны и слиплись на голове.
— Нет, мой друг, это делается не так скоро; и я-то еще не сед.
— Она не ушиблась?
— Нет!
— В этой комнате это было — в первый раз!
Он встал из-за стола, подошел к дивану и упал перед ним на колени; положил голову на диван и заплакал как дитя, плачущее на коленях у матери.
Фаландер сел рядом с ним и взял его голову в руки. Ренгьельм почувствовал, как что-то горячее как искра, упало ему на шею.
— Где философия, друг мой? Сюда ее!.. Я утопаю! Соломинку! Сюда!
— Бедный, бедный мальчик!
— Я должен ее видеть! Я должен попросить у неё прощения! Я люблю ее! Несмотря ни на что! Ни на что! Не ушиблась ли она? Бог мой! Можно ли жить и быть таким несчастным, как я!
