Владимир Шпаков - Смешанный brак
– Я вообще-то привык спать на воздухе.
– Да? Тогда оставайся. Только здесь, в отличие от квартиры, будут проблемы.
– Медведка? – проявляю осведомленность. Взгляд Романа вспыхивает удивлением, затем опять становится озабоченным.
– Медведка – мелочь, тут другие дела… Ладно, располагайся, можешь из шланга окатиться, короче, чувствуй себя, как дома.
Под красной крышей располагается комната с тремя кроватями и небольшая летняя кухня. Одна кровать не заправлена, значит, здесь спит хозяин, и мне можно выбрать лежанку у окна. А эта лестница куда ведет? Поднимаюсь наверх, открываю люк и оказываюсь в крошечном чердачном помещении, уставленном стеллажами с книгами. О, Томас Манн на немецком языке! И Генрих Манн! Бёлль, Грасс, Гессе, Гейне – целая немецкая библиотека! Я перебираю книги, вдыхаю их запах, действительно чувствуя себя, как дома. В моей комнате множество точно таких же книг, даже издатели совпадают. Правда, в моей комнате пыли поменьше, порядка побольше, там есть мягкий диван, торшер, уютное кресло со столом…
Ностальгия накрывает внезапной волной, едва не выдавливая слезы. Где я?! Почему здесь оказался?! Я гляжу в маленькое окно, вижу такие же неказистые строения, странные сооружения из полиэтиленовой пленки, деревья, грядки, ржавый водонапорный бак, парящий над местностью, будто железный воздушный шар цилиндрической формы, и кажется: я пребываю во сне. Или сделался героем фильма о постсоветской России, где конец неизвестен, а моя роль – непонятна.
– Курт! – зовут меня снизу. – Наверх, что ли, забрался? Слезай, перекусывать будем…
– У тебя хорошая библиотека, – говорю, спустившись.
Роман машет рукой:
– Знаю, что хорошая, десять лет собирал. Но когда читать?!
В дополнение к трусам и сапогам Роман надевает футболку; я же, напротив, освобождаюсь от излишков одежды. Стол установлен под яблоней, рядом чадит дровяная печка, на ней – кастрюля с супом. За «вчерашний суп» Роман приносит извинения, совсем некогда готовить. Если бы здесь была жена, она могла бы сварганить плов; но жена с сыном отправлены на море, они уже пять лет в отпуск не ездили. Роман и сам бы поехал, да разве бросишь дачу? Не оторваться от проклятых соток!
К супу добавляют огурцы, помидоры, редис, лук перьями, хлеб, после чего Роман задумывается.
– Вообще-то, полагалось бы выпить за встречу…
– Водку? – осторожно спрашиваю.
– Я водку не пью. Вина домашнего по стаканчику выпьем. То есть, можно было бы и по паре стаканчиков, но к вечеру всякое может случиться.
Роман смотрит на меня как-то странно, вроде как оценивает.
– Нет, не стоит тебе в это влезать… – бормочет он и уходит в дом за вином.
Вино из крыжовника он делает сам; овощи тоже выращивает сам; даже теплицу (вот как называется полиэтиленовый купол!) сделал своими руками. И если бы не всякие паразиты… По голосу я чувствую: Романа волнует не медведка, ползающая в подземных глубинах и пожирающая клубни картофеля, а какие-то другие паразиты.
Внезапно отставив суп, он направляется к водонапорному баку и, взобравшись по лестнице, осматривает окрестности.
– Эти сволочи всегда от реки приходят…. – говорит, вернувшись. – Сидят на берегу, жгут костры, пока не стемнеет, а потом – на дачи, мешки набивать!
Паразитами-сволочами оказываются дачные воры, под покровом ночи опустошающие здешние огороды. Не брезгуют ничем: ни морковкой, ни луком, ни огурцом; если в дом залезут – консервы заберут, а вино вылакают на месте. Это ведь алкаши, они потом у трамвайных остановок за копейки продают эти овощи! Куда смотрит милиция? В карман потерпевших смотрит, иногда туда даже залезает. Председателю садоводства сказали: охранные услуги только на коммерческой основе, но цену выставили – неподъемную! Так что приходится обороняться своими силами.
– Вот с таким оружием ходим дежурить по ночам, – Роман вытаскивает из-под скамейки топор. – Так что ты отдыхай, а я, как стемнеет – в ночной дозор.
Роман действительно не богатырь: рост средний, мышцы слабые, разве что решительность в глазах заставляет верить в эффективность самообороны. И хотя мне очень хочется опустить голову на подушку, я предлагаю помощь.
– Нет, нет, ты отдыхай! Эти сволочи тоже не с пустыми руками заявляются: в соседнем садоводстве одного цепями избили до полусмерти! Мне еще международного скандала не хватает!
– Из-за меня не будет скандала. В моем паспорте даже нет отметки о пересечении российской границы.
– Ты гражданин Евросоюза, за тебя в любом случае задницу надерут. Поэтому: в дом, запереться и никому не открывать!
Странно, во мне вдруг пробуждается протест, я не хочу быть гражданином Евросоюза, защищенным его законами и экономической мощью. Я хочу защищаться сам и помогать другим, в конце концов, я прошагал по этой земле тысячу километров, я заработал это право!
– У вас говорят: «Что русскому радость, то немцу – смерть»… Я не думаю, что это правильно.
– Не думаешь? Смотри сам… Я тебе тогда свисток дам. Если что – будешь свистеть, они этого боятся!
В дополнение к свистку я получаю черенок от лопаты, это моя дубина.
– Дубина народной войны… – бормочет Роман, затем смеется. – Знаешь, что под Смоленском шли самые ожесточенные бои? Между немцами и русскими? А теперь мы плечом к плечу, против одного противника… Ты, кстати, Смоленск посмотрел? Нет? Обязательно посмотри. В собор Успенский сходи, в Кремль, по берегу Днепра погуляй… А то вернешься в Германию и скажешь: оборонял шесть соток от алкашей! Какие это воспоминания?!
Рубеж обороны пролегает в начале улицы, другой дороги от реки нет. После захода солнца мы устраиваем засаду в кустах, покрытых пахучими белыми цветами. В траве стрекочут цикады, кучевые облака подсвечены малиновым светом – в общем, пасторальная картина явно не соответствует нашему занятию.
Время Х наступает, когда дома, кусты и деревья почти скрывает темнота. Из-за поворота появляются не то чтобы люди – скорее тени. Они замирают, наверное, размышляя: не пройти ли до третьей линии? Но нет, сворачивают на четвертую, и я чувствую, как внезапно потеет спина. Все очень просто: вот идут злые люди, у них могут быть ножи или что-то еще, и через минуту решится вопрос, кто одержит верх. Банальный расклад ролей, годится разве что для телесериала, но для меня ситуация выглядит иначе. Только в путешествии я начал понимать эту жестокую простоту; а дома я вообще забыл, что бывают подобные столкновения.
Роман прикладывает палец к губам, усаживает меня на землю, сам же выдвигается вперед. И, когда тени приближаются, обретая зловещие очертания реальных людей, с криком выскакивает из укрытия. Следом выскакиваю я, издаю оглушительный свист, вздымаю над головой «дубину народной войны», что сразу обращает тени в бегство.
Точнее, убегают две тени; третья остается на месте, уменьшается в размерах, и, когда мы подбегаем, оказывается скорчившимся человеком. С топором в руке Роман склоняется над ним, ругается жутким голосом, даже свистком не заглушить эту ругань. От поверженного врага исходит запах алкоголя; а вскоре пробивается еще одна характерная вонь.
– Шайзе… – бормочу, прекращая дуть в свисток.
Принюхавшись, Роман опускает топор.
– Обгадился, сволочь, со страху…
– Не убивайте, мужики… – скулит враг, закрыв голову руками.
– Ага, из-за тебя только в тюрьму сесть не хватало! – Роман пинает его ногой в зад. – Пошел вон, паразит!
Вместо победной эйфории, однако, следует истерика.
– Сами сволочи, они и меня сволочью сделали! Ты слышал, какими словами я его крыл?! Хорошо, что ты не учил русский мат, иначе вообще перестал бы меня уважать. Я Манна читаю в подлиннике, своим ученикам Гейне декламирую, а научился так материться, что боцман позавидует! С топором в ночи дежурю, сам стал бандит; а с другой стороны, куда деваться?! Сучья, сучья жизнь!
Мы долго не можем заснуть. Я пригубливаю домашнее вино (хмельное, как темное пиво!), рассказываю о своем путешествии, надеясь пробудить интерес. А пробуждаю скепсис.
– Ты кто – представитель немецкого романтизма? – раздраженно вопрошает Роман. – Твоя фамилия Шиллер? Или Гофман? Только безнадежный романтик мог отправиться сюда пешком в надежде найти что-то особенное! Пощупать руками «загадочную русскую душу», посмотреть, куда ведет наш «особый путь», черт бы его побрал, ну и так далее. У вас там давно не в порядке с головой, даже умные люди допускали чудовищные ляпы, к примеру, Ницше. Надо же: он видел в славянских народах нечто особенное, отличное от народов западных! А Шпенглер? Умнейший человек своего времени, он утверждал, что сущность России – это обетование грядущей культуры! Ну не наивен ли этот мудрец? Да и наши не лучше. Знаешь, что Гоголь про Пушкина говорил?
