Рабиндранат Тагор - Крушение
— Что-то вас давно не видно, Ромеш-бабу, — в свою очередь приступил к расспросам Чондромохон, где вы были все это время?
Ромешу больше незачем было скрываться, и он ответил, что практиковал в Гаджипуре.
— И теперь туда же собираетесь?
— Нет. Я жил там недолго. А теперь еще не решил, куда направиться.
Вскоре после того как ушел Ромеш, явился Окхой. Уезжая, Джогендро просил его иногда проверять, сторожат ли дом. Окхой же, как известно, никогда не относился небрежно к порученным ему обязанностям, поэтому время от времени он заглядывал сюда, чтобы убедиться, на месте ли один из двух сторожей оставленных Оннодой-бабу.
— Только что здесь был Ромеш-бабу, — сообщил Окхою Чондромохон.
— Что вы говорите! Зачем же он приходил?
— Не знаю, он все расспрашивал меня об Онноде-бабу. У него такой измученный вид, что сразу и не скажешь, кто это. Я бы так и не узнал его, если бы он не окликнул слугу.
— А где он сейчас живет, вы спрашивали?
— Все это время он жил в Гаджипуре, а теперь уехал оттуда и еще не решил, где поселиться.
Окхой ограничился неопределенным восклицанием и Нанялся своими делами.
«Какую ужасную шутку может сыграть судьба! — думал Ромеш, возвращаясь к себе домой. — С одной стороны — встреча моя с Комолой, с другой — Хемнолини с Нолинакхой, — все это похоже на роман, притом весьма скверно написанный. Придумать столь запутанный сюжет под силу только такому бесстрашному романисту, как судьба. В жизни случаются такие необычайные происшествия, которые робкий писатель не посмеет представить даже в виде фантастического романа».
Но Ромеш надеялся, что теперь он навсегда освободился от сетей неразрешимых загадок, опутавших его жизнь, и судьба в последней главе этого сложного романа не отнесется к нему жестоко.
Джогендро занимал в Бишайпуре небольшой одноэтажный домик, неподалеку от резиденции местного заминдара[49]. Однажды утром он читал газету, когда какой-то человек вручил ему письмо. Увидев подпись на конверте, Джогендро остолбенел от изумления. Он раскрыл письмо, — действительно, это писал Ромеш. Он ждет его в бакалейной лавочке в Бишайпуре и хочет поговорить с ним о важном деле.
Джогендро тотчас вскочил с кресла. Правда, он был вынужден однажды выругать Ромеша, — но все-таки это друг его детства, а он в этой глуши так давно лишен всякого общества. Прогнать Ромеша он не мог. Кроме того, к радости видеть его здесь примешивалась и немалая доля любопытства. А главное, Хемнолини тут не было, и его присутствие не могло служить причиной опасений.
Присоединившись к подателю письма, Джогендро сам отправился разыскивать Ромеша. Он нашел его сидящим на пустом бидоне из-под керосина. Лавочник предложил было ему покурить трубку, которую он держал специально для брахманов, но, услышав, что господин в очках не курит, отнес его к разряду городских диковинок. После этого с обеих сторон никаких попыток продолжать знакомство не было.
Джогендро стремительно ворвался в комнатку и, схватив Ромеша за руки, заставил подняться.
— Ты невыносим! — заговорил он. — Ну что с тобой поделаешь! Все такой же нерешительный. Надо было сразу прийти ко мне, так нет, замер на полпути к дому в бакалейной лавке, среди ароматов патоки и жареного риса!
Ошеломленный Ромеш только слабо улыбался. По дороге Джогендро болтал без умолку.
— Пути господни неисповедимы! — говорил он. — Всевышний был настолько добр, что создал меня коренным городским жителем, так неужели он теперь похоронит меня до конца дней моих в этой ужасной деревушке?
— Почему, здесь не плохое место, — проговорил Ромеш, оглядываясь по сторонам.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Здесь так мало людей…
— Вот поэтому-то я испытываю неодолимое желание сделать его более пустынным, избавив еще от одного человека, то есть от себя самого.
— Ну, во всяком случае, если говорить о душевном покое…
— Не говори мне, пожалуйста, об этом! Некоторое время я тут прямо задыхался от «душевного покоя» и стараюсь, насколько могу, не упускать случаев нарушать его. Вот теперь начались потасовки с секретарем заминдара. Да и господина заминдара я так хорошо познакомил со своим характером, что, думаю, теперь он поостережется влиять на меня. Он хотел, чтобы я восхвалял его в английских газетах, но я вполне доходчиво объяснил ему, что имею свое независимое мнение. И все-таки не моя заслуга, что меня еще терпят здесь. Я очень по нраву пришелся здешнему судье — из страха перед ним заминдар и не увольняет меня. В тот же день, как я прочту в газете о том, что судья перевелся в другое место, — будет ясно, что солнце моего учительства на бишайпурском горизонте закатилось. А пока у меня единственный собеседник — собака Панч. Взгляды же, которыми меня награждают остальные, никак нельзя назвать благосклонными.
Наконец, они пришли на квартиру Джогендро, и Ромеш опустился в кресло:
— Нет, нет, подожди! — проговорил Джоген. — Я знаю, что у тебя есть скверная привычка совершать омовения по утрам. Пойди выкупайся. А тем временем я еще раз вскипячу чайник. Под предлогом гостеприимства я, таким образом, попью чай вторично.
Так, за едой, разговорами и отдыхом прошел весь день. И в течение всего дня Джогендро не давал Ромешу упомянуть о том важном деле, ради которого он приехал сюда. В сумерки, после вечерней трапезы, они придвинули свои кресла поближе к столу, освещенному керосиновой лампой. Где-то рядом выли шакалы, ночь за окном наполнилась стрекотом цикад. Наконец, Ромеш заговорил:
— Знаешь ли Джоген, о чем я приехал рассказать тебе? Однажды ты задал мне один вопрос, но тогда еще рано было отвечать на него, теперь к этому больше нет препятствий.
Сказав это, Ромеш несколько минут сидел молча. Затем постепенно изложил всю историю с начала до конца. Временами его голос дрожал и прерывался, иногда он на несколько минут замолкал совсем. Джогендро слушал, не произнося ни слова.
Когда повествование было окончено, Джогендро тяжело вздохнул.
— Если бы ты, тогда рассказал мне все, я не мог бы поверит этому, — наконец, сказал он.
— Сейчас у меня есть только те доказательства, которые были и тогда. Поэтому, прошу тебя, поедем со мной в ту деревню, где я женился, а потом к дяде Комолы.
— Не сделаю ни шагу. Не сходя с этого кресла, я и так верю каждому твоему слову. Я уже издавна привык тебе доверять во всем и прошу прощения за тот единственный случай в моей жизни, когда отступил от этого правила.
С этими словами он встал и подошел к Ромешу. Ромеш тоже поднялся — и друзья детства обнялись.
Овладев своим голосом, Ромеш проговорил:
— Судьба опутала меня такими крепкими сетями обмана, что я не видел другого выхода, как окончательно смириться. Теперь я вырвался из этих сетей, мне ни от кого не надо скрываться, и я, наконец, вздохнул свободно. Мне до сих пор непонятно, что заставило Комолу покончить с собой, — и никогда не смогу я этого узнать, — одно только несомненно, что если бы смерть не разрубила узел, в котором сплелись наши жизни, то в конце концов оба мы оказались бы в ужасном положении. Я содрогаюсь, когда думаю об этом. Неожиданно явилась эта мучительная загадка из пасти смерти и так же внезапно исчезла в ней снова.
— Я бы на твоем месте не был так твердо убежден в том, что Комола действительно погибла, — заметил Джоген. — Но как бы то ни было, во всей этой истории ты совершенно невиновен. А теперь я хочу рассказать тебе о Нолинакхе.
И тут Джогендро обрушился на Нолинакху.
— Я не совсем понимаю таких людей, — начал он, — а чего не понимаю, того и не люблю. Но знаю, что многие люди придерживаются другого мнения: их притягивает как раз то, чего они не понимают. Поэтому я так боюсь за Хем! Когда я заметил, что она перестала пить чай, есть мясо и рыбу, а на насмешки вместо слез отвечает ласковой улыбкой, то понял, что дело плохо! Но все же я уверен, что с твоей помощью мы живо спасем ее от этого пагубного влияния. Поэтому будь готов, — вдвоем мы вступим в бой с аскетом.
Ромеш рассмеялся.
— Хорошо. Хоть за мной и нет славы доблестного воина, но я готов.
— Отлично, только подожди до моих зимних каникул.
— Но ждать еще долго. Почему бы мне пока не попытаться одному?
— Нет, нет, этому не бывать. Я помешал вашей свадьбе, я своими же руками все и исправлю. Не допущу, чтобы ты поехал раньше и лишил меня этой приятной обязанности. Ведь до каникул осталось всего десять дней!
— Все-таки за это время я бы уже…
— Нет, и слышать не хочу об этом. Эти десять дней ты пробудешь у меня. Со всеми, с кем мог, я уже здесь перессорился, и теперь, чтобы перемениться, мне необходим друг. Как видишь, при создавшемся положении тебе нет надежды на спасенье! До сих пор по вечерам мне приходилось слушать лишь вой шакалов, и я дошел до такого печального состояния, что даже твой голос мне кажется слаще звуков вины[50].
