Владимир Петров - Черемша
Шилов уже несколько вечеров допоздна засиживался в своём кабинете — квадратной комнате с широкими окнами. Дом стройуправления именно здесь опасно близко выходил к самому торцу утёса, и директорский кабинет парил над провалом, врезался углом в ветреный упругий простор, В кабинете всегда было свежо, чуть-чуть неуютно от гуляющего лёгкого сквозняка — табачный дым тут не держался, оставался только запах.
Но зато был вид, от которого с непривычки захватывало дыхание: пугающая пустота за подоконником, а чуть выше — безбрежная густая синева воды, вся в живых переливах белёсых волн, будто торопливо убегающих к черте далёких хребтов.
В сумерках оживала иная красота: вспыхивал и висел над ущельем ажурный огненный мост, позднее в чернильной темноте он казался нереальным, фантастическим — эдакой вычурной цепочкой-украшением, парящей в ночи между небом и землёй. Впрочем, если присмотреться, белый гребень плотины всё-таки был виден меж рядами огней, и это тоже вызывало смутное волнение: чем не начало его личного "большого огненного пути" в будущее?
Иногда, распахнув окно, Шилов курил папиросу и долго глядел на плотину, усмехаясь, не сдерживая затаённого торжества: в эти мгновения он чувствовал себя историческим палачом, призванным свершить исторический приговор… Временами ему даже казалось, что серый бетонный колосс вздрагивает под его прищуренным взглядом.
Однако он понимал и хорошо представлял реальность: от приговора до исполнения — дистанция очень большого размера. Щелчком отбросив в темноту горящую папиросу, он возвращался к столу, чтобы снова и снова преодолевать эту дистанцию, и садился за схемы, чертежи и расчёты.
Его интересовало всё — от первого колышка до сегодняшнего дня — всё, чем жила и дышала плотина. От подготовки фундамента, забивки шпунта и цементационной завесы до укладки в секции бетонных блоков по вчерашней рабочей сводке. Он знал напряжение каменных ряжей по отводьям плотины, знал все места, где "фильтрует" бетон и монолит даёт ощутимую течь, математически точно рассчитал водяной напор на решётки водосбора и приёмной камеры гидротоннеля местной ГЭС — он многое уже знал. Но пока не знал, не сумел ещё определить наиболее уязвимое место обречённого бетонно-каменного монолита. А оно должно быть, потому что своим творениям человек обязательно передаёт свои достоинства и слабости, в том числе и пресловутую "ахиллесову пяту".
В сущности, он в одиночестве решал архисложную задачу, пытаясь разрушить то, что создавалось сотнями людей в течение нескольких лет. Неправда, что разрушать легче, чем создавать: разрушение столь же сложно, как и созидание, только здесь счёт идёт не на физическую, а на интеллектуальную силу.
Неожиданно зазвонил телефон, и Шилов машинально взглянул на часы: без четверти двенадцать. Интересно, кому он понадобился в самую полночь?
— Слушаю.
Как ни странно, на другом конце провода оказался завкон Корытин: нельзя было не узнать его тяжкого медвежьего сопения.
— Я слушаю! — громко повторил Шилов. — Ну, говорите.
— Добрый вечер, Викентий Фёдорович. Мне передали, что вы разыскивали меня. Так я на проводе.
Язык у завкона явно заплетался опять, кажется, напился, мерзавец.
— Я вас разыскивал вечером. А сейчас уже полночь, — сухо сказал Шилов и отстранил трубку: показалось, что от неё крепко несёт водочным перегаром.
— Прошу извинения. Так сказать, нижайше… — бормотал Корытин. — Однако осмелюсь доложить, был при исполнении. Так сказать, при исполнении своего гражданского долга. Весьма прискорбного… — Шилову послышалось, что завкон пьяно всхлипнул в трубку.
— Что вы буровите, Корытин?
— Точно так, Викентий Фёдорович! Воистину и всенепременно преисполнен скорби. По причине печальных похорон, а также товарищеских поминок. Царствие небесное… — Корытин опять всхлипнул.
— Да объясните толком, чёрт побери! Кого хоронили?
— Незабвенного товарища Савоськина, нашего конюха. Да будет пухом ему земля! Намедни угорел прямо в своей бане — доглядеть некому было, бобылём жил. К тому же под хмельком отправился париться — любил выпить покойничек, был за ним грех. Ай-ай-ай!.. Такой работник был справный, такой надёжный мужик…
— Ладно, не расстраивайтесь, — кашлянул Шилов и подумал, что умирать конюху, может, ещё и не время было: следователь-то уехал спокойно, даже не копнув этого дела. Впрочем, кто его знает — ведь интересовался, очень даже многозначительно "удочки закидывал".
— Жалко, — неожиданно трезво сказал Корытин. — Человек всё-таки, не тварь безъязыкая.
— Все мы там будем, — меланхолично заметил Шилов. — Давайте говорить о деле. Прошу завтра к семи подать мне ходки — поеду на рабочий сбросовый туннель.
— Завтра воскресенье, Викентий Фёдорович.
— Это не ваше дело. Для меня — рабочий день. Кучера не надо, сам управлюсь, пускай отдыхает.
— Слушаюсь.
Шилов походил по кабинету, уложил в сейф бумаги, закурил, поглядывая на часы: ждал двенадцати, ждал последние известия. Затем включил радио.
Уже первые слова из репродуктора заставили его снова вскочить. Он почувствовал внезапную стеснённость в груди, звенящую встревоженную радость: "Ожидается решительное наступление на Мадрид, ожидается вмешательство итало-германских войск…"
Рывком распахнув окно, он безбоязненно сел на подоконник, жадно втягивая холодный сырой воздух ущелья. Пусть эти слова услышит и дремлющий внизу самоуверенный бетонный великан, пусть услышит и поймёт, что в этих фразах тают надежды на последнюю отсрочку его приговора!
Счастливая догадка молнией сверкнула в возбуждённом мозгу: так вот чем объясняется долгое радиомолчание берлинских наставников! Им сейчас просто не до него: наци, кажется, начинают заваривать настоящую бучу-кашу в глобальном масштабе! Но это значит, что в самое ближайшее время лобастые стратеги отдёрнут шторку на оперативной карте и начнут пересчитывать все "забитые" ранее "гвозди" в отдалённых местах! Вспомнят и о нём "воистину и всенепременно", как выражается этот белогвардейский кретин Корытин.
Спешить и действовать! Уже сейчас, немедленно. Шилов метнулся к телефону, но, когда услыхал сонный голос телефонистки, сразу осадил себя: спокойно, без спешки, без паники! Усталым голосом назвал квартиру Коры-тина. Тот долго не отвечал, а когда взял трубку, с минуту сердито кхекал, отхаркивался:
— Ну какого дьявола? Чего надо?
А ведь он совсем не пьян, сообразил Шилов, странно, не успел же выспаться за десять минут? Тоже мне артист с цыганской харей.
— Это я, Шилов. Значит, так: на завтра обстановка изменилась. Вместо тележки подать двух верховых лошадей. Поедете со мной.
— С какой это стати? — недовольно пробурчал Корытин.
— Согласно вашим служебным обязанностям, — тоном приказа произнёс Шилов и повесил трубку.
Ночь прошла беспокойно: не спалось. Душно было даже при открытом окне, к тому же за рекой в ближнем распадке всё время кричал сыч, стонал жалобно и жутковато. Сыч кричит к ненастью, ворочаясь в постели, вспомнил инженер местное кержацкое поверье.
Наверно, так оно и было, потому что берлинское радио послушать не удалось — приёмник трещал разрядами, как смолистые поленья в печи. Где-то над Европой, может быть, уже в Приуралье летними грозами накатывался гигантский циклон.
Утром Корытин явился задолго до назначенного срока и принялся дразнить сторожевого Рекса, наверно, кидал в него камнями: от ярости пёс временами срывался на утробный вой, а цепь гремела, будто карьерная камнедробилка.
Шилов высунулся в окно, погрозил кулаком завкону: "Уймись!" — и подумал, что из Корытина, в сущности, дерьмовый помощник: злобы в нём больше, чем решительности, уж не говоря об уме. Но что поделаешь — пока просто не на кого рассчитывать…
Они выехали через несколько минут, сразу, не разговаривая, пустили коней лёгкой рысью. Иноходцы шли ровно, скользяще-картинно, приятно пахло кожаной сбруей, стелилась на поводья, щекотала руки конская грива — к Шилову возвращалась обычная деловая бодрость, тем более, что день занимался на славу, никакого ненастья, похоже, пока и не предвиделось.
Он думал о том, что едущий рядом Корытин, "цыганское высокоблагородие", весьма осложнил обстановку, в которой им обоим уже сегодня предстоит начинать дело. Чего стоит один только приезд следователя, взбаламутивший местную идиллию! Настороженность, повышенная подозрительность, усиленный контроль — вот хотя бы некоторые из многих кругов от камня, брошенного Корытиным в черемшанский омут — теперь к этому прибавилось ещё "мокрое дело"… Махровая уголовщина, о которой он недавно думал с высокомерным отвращением. Да, ничего не попишешь: высокая политика никогда не делается чистыми руками. "Чистые руки" — демагогия, не более того.
