Георгий Северский - Второй вариант
— На этом, голубчик, твоя миссия пока исчерпана, — сказал официанту Красовский.
Официант подкатил к нему столик с напитками, поклонился и исчез — так же тихо и незаметно, как появился.
Пили за легкую дорогу и счастливое возвращение Грабовской. Она оживилась, была очаровательно нежна с Астаховым и снисходительно шутлива с Красовским. Обращаясь к нему не иначе как «ваше сиятельство», Елена заговорщицки улыбалась Астахову. Но Красовский, похоже, ничего не замечал: он сегодня до неприличия много пил.
В поведении Грабовской Астахов многого не понимал. Непонятно было, например, почему она, отзываясь столь уничижительно о Красовском, сочла возможным передать свое приглашение именно через него. Непонятным было и то, зачем понадобилось ей присутствие Астахова на прощальном ужине.
Опыт подсказывал Астахову, что Грабовская — не тот человек, за которого себя выдает. Однако сейчас не время было думать об этом: все помыслы Астахова и действия его были направлены на выполнение плана собственного. Отводилась в этом плане роль и Красовскому — роль своеобразная, по весьма важная. Поэтому когда Астахов узнал, что Красовский тоже приглашен на прощальный ужин, это решило его сомнения.
— Какая красота и покой! — проговорила Грабовская. — Посмотрите, господа, разве не прелесть?!
Небольшие волны, рождаясь из темноты, плескались у берега, шуршали галькой. Прибрежные огни освещали только узкую полоску бухты, а дальше плотной стеной стояла тьма. И на грани ее смутно угадывался Памятник затопленным кораблям…
— Вот памятник, на который мы с вами, пани Елена, имеем право в первую очередь! — с пьяной торжественностью произнес Красовский.
— Как прикажете понимать это, ваша светлость? — улыбнулась Грабовская.
— Очень просто: как память о кораблях, которые нам приходилось сжигать за собой!
— Странная шутка… — Грабовская нахмурилась.
Возбужденный шепот пронесся по веранде, на смену ему пришла почтительная тишина, а потом послышались аплодисменты.
Метрдотель сопровождал к отдельному кабинету через веранду весьма примечательную пару — знаменитую певицу Плевицкую и входящего в широкую известность генерала Кутепова.
Рассеяно улыбаясь, певица отвечала на приветствия поклоном головы. Заметив своих спутников по «Кирасону», приветливо улыбнулась, чуть приподняв руку, затянутую белой атласной перчаткой. Кутепов, вышагивающий рядом с ней, был преисполнен отчужденности, но, заметив, что Плевицкая приветствует кого-то из знакомых, счел необходимым обратить на них и свой взор. Глаза у него были холодные, настороженные.
Певица и генерал скрылись в кабинете. Проводив их взглядом, Красовский сказал:
— Слушал ее в Константинополе недавно… Там ведь сейчас много русских. И вот когда зазвучала «Замело тебя снегом, Россия», — коронная ее, зал заплакал.
— Талант действительно яркий, — подтвердила Грабовская.
— Речь о том, — поморщился Красовский, — что когда она пела эту песню, все поняли: Россия потеряна, оплакивали ее…
— Надеюсь, вам-то Россию оплакивать незачем? — вдруг сказала Грабовская.
— Незачем… — Красовский отрешенно помолчал, налил полный, до краев бокал и быстро выпил.
— Когда поет Плевицкая, звенит и тоскует сама душа русской песни, — заговорил Астахов. — Может быть, это происходит еще и потому, что певица знает народ не понаслышке… Я имею в виду ее происхождение.
— Теперь она знатна и богата, а спутник ее — генерал, — пожала плечами Грабовская.
«Что ждет ее дальше? — думал о певице Астахов, — Талант ее истинно русский, разлуки с Россией он не вы-несет… А судя по тому, что она предпочитает общество того же Кутепова, — эмиграция неизбежна…»
Мог ли Астахов предположить, что спустя несколько лет в крупнейших европейских газетах появятся сенсационные сообщения, в которых имя Плевицкой будет ставиться рядом с именем генерала Кутепова?
Бывший лейб-гвардии его императорского величества полковник, а затем — генерал, командир корпуса Кутепов в эмиграции возглавит российский общевоинский союз — РОВС, самую махровую антисоветскую организацию изо всех, когда-либо существовавших. И вот однажды Кутепов бесследно исчезнет. Поднятая на ноги парижская полиция выяснить ничего не сможет, и на смену Кутепову в РОВС придет известный своим изуверством генерал Миллер — бывший командующий белой армией на севере России. Но однажды и он, выйдя из штаба РОВС, который помещался в центре Парижа, на улице Колизе, так же бесследно сгинет… А на другой день парижская прокуратура выдаст ордер на арест… Натальи Васильевны Плевицкой. Ей предъявят обвинение «в соучастии в похищении неизвестными лицами русских генералов Кутепова и Миллера…» Следствие и суд над Плевицкой превратятся в событие. На протяжении этого громкого процесса все крупные газеты будут печатать стенографические отчеты о заседаниях суда. Плевицкая и па следствии, и на суде будет отрицать свою виновность, и все-таки суд приговорит ее к двадцати годам тюремного заключения: ее отправят в тюрьму, где она умрет в годы оккупации Франции гитлеровцами…
Так будет. Но никто, разумеется, из тех, кто только что приветствовал знаменитую певицу, не мог знать об этом…
В суете, вызванной приходом Плевицкой и Кутепова, совершенно незамеченным осталось появление еще троих посетителей. Официант подпел их к свободному столику, усадил. Посетители были прилично одеты, но официант своим наметанным глазом сразу же увидел, что они чувствуют себя неуверенно. И действительно: ни Журба, ни Ермаков, ни тем более Илларион никак не могли отнести себя к завсегдатаям ресторанов.
Первым освоился Ермаков. Кажется, этот человек умел мгновенно приспособиться не только к чужой ему одежде, но и к чуждому обществу: он раскрыл карту вин в тяжелом, с золотым тиснением переплете, с видом знатока пробежал взглядом по незнакомым ему названиям, весело захлопнул карту и сказал официанту:
— Дай-ка нам, братец, холодной водочки, свежего пивца, и что-нибудь на зуб положить! — чуть помедли», важно добавил: — И само-собой… шампанского!
У Иллариона, наблюдавшего за действиями Ерма-кова, даже рот приоткрылся от восхищения. Журба тоже улыбнулся. Он уже увидел Астахова, понял, что все идет как намечалось. А Илларион, склонившись к Ермакову, укоризненно спросил:
— Шампанское-то на кой ляд тебе потребовалось? Нам валюту для дела выдали, а не для баловства!
— Потому и заказал, что для дела так надо! — не смущаясь, ответил Ермаков. — Я же знаю: буржуи без него не могут! Да ты сам погляди: все вокруг шампанское пьют! — повернулся к Журбе, тихо спросил: — Ну что, здесь он?
Журба молча кивнул.
Товарищи ни о чем больше не спрашивали, но Журба видел: небрежно посматривая по сторонам, они пытаются угадать, кто тот человек, ради которого затеян весь этот поход в ресторан с парадным переодеванием.
Уже оправившись после первого потрясения на Херсонесе, Николай все-таки не переставал удивляться той легкости, с которой вел свою трудную роль совладельца константинопольского банкирского дома Астахов. Если бы Николай не знал доподлинно, что этот респектабельный, охотно веселящийся человек — чекист, то даже предположение такое показалось бы ему невероятно смешным и нелепым.
Незаметно, но внимательно рассмотрев Красовского, Журба перевел взгляд на Грабовскую. Она поразила Николая не только яркой красотой, но и какой-то странной встревоженностью. Не зная, кто она, Журба не пытался угадать, что может связывать Астахова с этой женщиной. Он подумал о другом: а ведь Астахов все время, изо дня в день, вынужден общаться с людьми другого, чуждого и враждебного ему мира — ошибиться там, допустить хотя бы малейший промах нельзя. Впрочем, вынужденное присутствие среди врагов — это далеко не главное и, наверное, не самое трудное. В конце концов, существуют такие понятия, как чекистская выдержка, мастерство перевоплощения — этим можно было объяснить многое. Но вот чего не мог объяснить себе Журба: как удается Астахову убедительно и надежно вести роль делового человека, коммерсанта? Выдержки и умения тут мало, нужны еще и специальные знания, опыт. А объяснение было простым: свое образование Астахов начал в Московском университете, продолжил в Лондонской коммерческой школе, а закончил в высшей школе подпольной большевистской борьбы.
… Странное несоответствие царило к концу вечера за столом в углу веранды. Грабовская по-прежнему выглядела веселой, но веселье ее было нервным, надрывным. Красовский, заметно опьянев, окончательно помрачнел и молчал. Лишь Астахов оставался таким, каким был всегда — спокойным, уверенно-благополучным.
Пани Елена не была бы сама собой, если бы даже в трудные, преисполненные самоотрешения и решительности дни не попыталась обмануть судьбу — для человека, привыкшего на протяжении долгих лет обманывать и людей и себя, это вполне закономерно и естественно. Она готовилась к худшему, но в то же время действовала с хладнокровной расчетливостью. Могло статься, что покушение на Дзержинского почему-либо сорвется. И тогда — Грабовская знала это — обратной дороги в Польшу нет. Замышляя террористический акт, ее руководители долго и убедительно толковали бог весть что о неизбежной каре для всех и каждого, кто противопоставляет себя Великой Польше. И потому Гра-бовская знала: если ее миссия в Харькове не увенчается успехом — этого ей не простят! Следовало подумать, предусмотреть и такое. Первая же встреча с Астаховым подсказала Грабовской: вот человек, за которым можно надежно спрятаться и от опасности, и от трудностей. И теперь она стремилась расположить к себе Астахова. Ради этого был затеян и прощальный ужин, ради этого она возобновила несколько дней назад отношения с Красовским и терпела его.
