Криста Вольф - Расколотое небо
Это желание было единственное, что показывало, какое насилие она совершает над собственной природой.
Если не полениться и взглянуть из поезда на небо, можно было заметить, что на нем не осталось ни облачка.
Риту все время мучил страх, как бы не упустить самого важного.
Она повторяла про себя названия станций и улиц, мимо которых лежал ее путь. О том, что было вправо и влево, она не знала и не желала знать. В этом гигантском, непонятном и страшном городе ей надо было держаться одной только тонкой и узкой полоски намеченного пути. Стоит отклониться, — и начнутся осложнения, которые приведут бог весть к чему.
Она ничего не спутала и не упустила. Спокойно, без спешки сошла она там, где надо. Заставила себя обстоятельно разглядеть товары в киосках на платформе (вот они, прославленные апельсины и шоколадки, сигареты и дешевые книжки…). Все было именно так, как она себе представляла.
Одной из последних она медленно подошла к контролю. И тут натолкнулась на группу людей, загородивших дорогу: они бурно изливали свою радость или горе — понять было трудно. Скорее всего и то и другое одновременно.
И вдруг в центре группы Рита увидела своего попутчика. Женщина, вместе с ним сошедшая с поезда, повисла у него на руке и рыдала взапуски с другими женщинами, которые, очевидно, вышли их встретить.
Рита невольно задержала шаг. И в ту же минуту ее взгляд скрестился с взглядом бывшего попутчика. Он узнал ее, в знак приветствия поднял руку — выбраться из кольца обступивших его женщин он не мог — и насмешливо улыбнулся.
Рита быстро сбежала по лестнице.
Для начала ничего хуже нельзя было придумать. Зачем этот субъект попался мне на пути? Неужели на мне, как и на нем, печать нечистой совести?
27
Она закрыла глаза, чтобы представить себе все так же четко и ясно, как на том плане города.
Сперва повернуть направо. Перейти на ту сторону широкой улицы, но прежде (это на плане не показано) переждать какое-то время, пока вышколенный полицейский элегантным жестом не остановит поток машин и не пропустит через улицу пешеходов. Свернуть на знаменитую торговую улицу (о ее красоте, богатстве и великолепии сложены такие легенды, что она не поспевает за своей репутацией); идти по ней до пятого перекрестка. Отсюда Рита пошла по менее шумным улицам, ни на шаг не уклоняясь от тонкой полоски на большом плане, которую видела перед собой гораздо явственнее, чем настоящие дома и настоящие улицы. Ни разу не спросив дорогу, она дошла до того дома, где жил Манфред. Мысленно она бывала здесь изо дня в день, а сейчас она увидела этот дом воочию. Она подавила в себе недоуменный вопрос: «Как может такой заурядный доходный дом на заурядной столичной улице стать вожделенной целью для беглеца?» Она вошла в прохладный вестибюль и только тут почувствовала, как жарко было на улице. Медленно поднялась она по лестнице, выстланной старым, но натертым до блеска линолеумом. Чем сильнее у нее билось сердце, тем тверже она знала: ты задумала нелегкое дело. Риск большой, и одной пускаться на него не следовало. Но передумывать поздно.
Вот она уже добралась до двери с начищенной медной дощечкой. Слабо звякнул звонок. Послышались шаги. Дверь отворила тощая женщина в черном, по всей вероятности, тетка Манфреда.
Весь дом пропах какой-то кислятиной от стараний сохранить приличный вид. Он балансировал на краю бездны — непосредственно за этой улицей начинались рабочие кварталы. Кислый запах и натертый линолеум проникли и в темную прихожую, куда Риту впустили с явной неохотой. Она смущенно вошла в комнату и только тут, при дневном свете, посмотрела на тощую женщину, которая потребовала кое-каких разъяснений, прежде чем допустить незнакомую девушку к племяннику.
Да, это была сестра фрау Герфурт. Судьба, правда, обделила ее по сравнению с покойницей, если только можно сказать, что у мертвого есть какие-то преимущества перед живым. Должно быть, злорадная извилинка в складке ее губ, превосходно уживаясь с жалостью к себе и ханжеской скорбью, говорила именно об этом: наконец-то у нее, живущей, есть бесспорное преимущество перед умершей сестрой.
— Прошу вас, — пригласила она. С тех пор как племянник поселился у нее, она впервые впустила к нему посетителя.
Все слезы, пролитые Ритой потом, относились, собственно, к тому, что она увидела, когда вошла в его комнату.
Манфред сидел спиной к двери и, облокотись на стол, вплотную придвинутый к окну, читал книгу: да, это был его узкий затылок, коротко остриженные волосы с хохолком на макушке, его по-юношески ссутулившаяся спина. Когда дверь открылась и кто-то вошел (он решил, что тетка), он не шевельнулся, но читать перестал и весь напружинился для отпора. Не услышав оклика, он в конце концов не спеша обернулся. Его холодный, неприязненный взгляд яснее всяких слов сказал Рите, каково ему приходится в этой комнате.
И вдруг он увидел ее.
Он закрыл глаза, а когда открыл снова, взгляд его выражал уже совсем иное — недоверие, изумление, безрассудную надежду. Манфред бросился к ней, развел руки, словно собираясь обнять ее, и прошептал ее имя, Его угрюмое лицо так просияло, что у Риты сжалось сердце. Тем не менее она улыбнулась и провела рукой по его волосам.
Она правильно поступила, что приехала к нему, хотя могла бы уже сейчас до мельчайших подробностей предсказать все, что будет дальше. Но как это ни мучительно, надо все доделать, все договорить, надо пережить этот день до конца. Манфред, видимо, тоже все понимал, и ей стало чуточку легче. Но рассуждать трезво они могли лишь в первый миг, пока смотрели друг на друга. Потом же все, что они твердо знали и понимали, было начисто забыто. И все стало снова возможным.
— Однако ты изменилась, — заметил Манфред, когда она села на единственный стул (тот, что возле стола), а он примостился на краю постели.
Она только улыбнулась в ответ. И обоим опять стало ясно, почему они друг друга любят. Как она и предвидела, один-единственный взгляд, одно мимолетное касание его руки сожгли дотла и ночи, полные нестерпимых терзаний, и дни, полные вымученных решений.
Рита огляделась. Тетка в короткий срок добилась того, за что годами воевала мать: в комнате — бесконечно унылой клетушке — царил строжайший порядок. Нескольким пылинкам ничего не оставалось, как плясать в солнечном луче, на полчаса заглядывавшем сюда. Вот он бесшумно соскользнул с края стола на неподвижные руки Манфреда. Но они и тут не пошевелились.
Сколько времени можно так сидеть?
Рита встала и сейчас же, словно по уговору, встал Манфред. Они прошли к тетке в соседнюю комнату — в «преддверие ада», как Манфред на ходу успел шепнуть Рите. Сидя у окна, тетка вязала к зиме черный шерстяной платок, и по ней, также украдкой, беззвучно скользил солнечный луч. У нее ничего не осталось в жизни, кроме скорби об умершей сестре, и этот запас скорби она старалась растянуть как можно дольше.
Разобрав, откуда прибыла гостья, она вдруг всполошилась и предложила сварить кофе. В ее тусклых глазах зажегся огонек. Как же не воспользоваться случаем, не угостить и не выспросить приезжую из Восточной зоны?
Они вежливо отказались. Отделавшись от нее и захлопнув за собой входную дверь, они долго, не таясь, смотрели друг на друга. И ради этого ты сюда приехал? Что за вопрос? Конечно, нет! Так для чего же?
Манфред отвел глаза, схватил Риту за руку и увлек по лестнице вниз, круто поворачивая на площадках. Потом они пробежали по гулкому прохладному вестибюлю и очутились на шумной улице.
— Ну вот, гляди, — иронически сказал Манфред. — У твоих ног — свободный мир!
На всех башенных цасах пробило двенадцать.
28
— Что ж, зимовать мне здесь? — спрашивает Рита у врача во время утреннего обхода. Октябрь уже миновал. Наступил унылый, холодный ноябрь.
— Нет, зачем же, — говорит врач. — Я вас выписываю. Можете уезжать.
— Сегодня? — спрашивает Рита.
— Ну, скажем, завтра.
В этот последний день ее приходит навестить Эрвин Шварценбах.
В санатории только что начали топить. Рита усаживается со своим посетителем в зимнем саду, замыкающем холл. Сочная зелень растений в широких нишах окон выделяется на сером фоне неба.
«Что ему нужно? — недоумевает Рита. — Он ведь знает, что меня скоро выпустят».
Шварценбах немногословен и сосредоточен. Он курит и не спеша осматривается по сторонам. Рита задает все вопросы, какие ей приходят в голову. Он спокойно отвечает. Наконец вопросы и ответы исчерпаны. Ладно, помолчим, думает Рита. Она откидывается на спинку плетеного кресла и слушает, как дождь барабанит в окна, как шумят на ветру деревья в парке. Иногда ветер с дождем делают передышку и становится совсем тихо.
— Послушайте, — говорит Шварценбах, — вы не собирались съездить к нему?
Рите понятно, что он подразумевает.
