Левон Сюрмелян - К вам обращаюсь, дамы и господа
Но постепенно мы, трое старших, начали сомневаться в существовании подобной организации и заподозрили, что Баграт Еркат дурачит нас. Тогда мы стали готовить против него заговор. Найдя союзников — новички были не в счёт, они слепо следовали за старшими — я перестал его бояться.
Но нам нужно было держаться вместе: общий паспорт для выезда из России находился у Баграта Ерката. Даже в этом вопросе мы предоставили ему роль лидера. В нём было и человеческое обаяние: иногда Еркат бывал очень остроумен. Он мгновенно сочинял стихи, где бы ни находился — на улице, в государственном учреждении, в магазине, а затем громко зачитывал всем, кто желал послушать. Одни стихи он посвятил чиновникам паспортного отдела, другие — работникам билетной кассы, ещё несколько стихов — загадочной девушке, сидящей у окошка этажом выше нас. Она стала девушкой его поэтической мечты. Чувственности в этом не было.
Проведя три бесшабашных месяца в Ростове, мы поехали в Новороссийск. Азовское море с его ровными берегами и мелководными бухтами было истинно русским, а Чёрное море — нашим морем. Здесь даже воздух вызывал тоску по Трапезунду, по высоким сосновым лесам Понтия. Мы вновь увидели горы. Отсюда начиналась оконечность Кавказского хребта.
Мы видели, как Вардапет с оставшимися малышами и Полем поднимаются по трапу на пароход, отплывающий в Венецию. Как мне хотелось уехать с ними! К этому времени я осознал свою ошибку, но был слишком горд, чтобы признаться в этом Вардапету.
Нвард и Евгине всё ещё были в Новороссийске с доктором Метаксасом. Рядом с чистенькими сёстрами мы с Оником выглядели настоящими оборванцами. Доктор отослал свою семью в Афины и намеревался позднее присоединиться к ней. Мы наврали им с три короба о том, что и в Константинополе получим прекрасное образование.
Отплыли мы на русском танкере и нам пришлось претерпеть в море много неудобств. Почуяв нашу скрытую враждебность, Баграт Еркат держался обособленно. По приезде в Константинополь мы расстались с ним, так и не выяснив, кем он был на самом деле.
Армянские власти послали нас в Западную Бутанию в недавно открывшийся приют в монастыре Армаш около Измида. Путешествуя по лесистым холмам Бутании, мы миновали древнюю Никею. Здесь, под этим самым небом, отцы церкви решили, что в лице скорбного Христа они открыли наконец тайну бессмертия. Но не было ли и это иллюзией? Мне было грустно, ужасно грустно. Как бы я хотел, чтобы люди могли возвыситься до совершенства и бессмертия полубогов. Даже зная, что Баграт Еркат обманул нас, я отдал бы всё, лишь бы верить, что всё, сказанное им, — правда.
Трагедия человека, борющегося против своей судьбы… Наш бунт против Бога был ни чем иным, как выражением этой всеобщей бесплодной борьбы. Но та вера в Бога, какой обладали отцы церкви, тоже возникала из бунта против человеческой судьбы. В чём различие между верой и неверием? Я его не ощущал. Мне казалось, что человек противостоит небесам и, зажатый в стенах собственной судьбы, тщетно ломится в невидимую дверь своей тюрьмы. Баграт Еркат и я были собратьями по тюрьме, тщетно стучавшимися в её дверь. Он тоже превратится в прах, во что бы там он ни верил. Мысленно я возвёл его на пьедестал героя, скорее героя-клоуна, бросившего вызов смерти и жаждущего всё того же бессмертия, что и древние отцы церкви, которые умерли с этой мечтой под этим самым небом.
Взглянув на лица своих товарищей, я прочитал те же мысли, то же горькое разочарование, ту же огромную жажду и тот же вопрос. Мы молча брели по улицам, и опавшие листья шелестели у нас под ногами.
Глава пятнадцатая
ПАЛОМНИЧЕСТВО К АРАРАТУ
Монастырь Армаш расположился на холмах анатолийского берега Мраморного моря. После двух лет жизни в России я особенно остро ощущал очарование и красоту этого края, где воздух, как в Трапезунде, отдавал благоуханием античности.
Невольно вспоминалась миграция древних племён — армены, фригийцы, пересекающие Босфор на пути из Фракии в Бутанию, покорившие и ассимилировавшие горбоносых хеттов, империя которых соперничала в величии своём с Вавилоном и Египтом… Ясон с аргонавтами, плывущий к Трапезунду в поисках золотого руна… Направляющаяся по этим холмам к Геллеспонту разношёрстная армия Ксеркса… Колесница Митридата Великого, царя понтийского; одетая в броню кавалерия царя царей армянских Тиграна Великого, атакующая римские легионы Помпея… Праведные отцы церкви, идущие по этим извилистым тропам в Никею на церковный собор.
В Константинополе сменялись султаны и политики, творящие кровавые злодеяния, а земля эта оставалась древней и благородной.
Большинство вардапетов армянской церкви, живущих за пределами России, получали образование в Армаше. Ныне профессора и студенты этой знаменитой семинарии были депортированы, а всё имущество и добро монастыря — конфисковано. Заброшенный за эти годы большой земельный участок возделывался теперь нами, сиротами, с большим энтузиазмом. По утрам мы учились, днём работали на участке — нас обучали земледелию для работы в Армении. Наша воскресшая родина нуждалась в агрономах больше, чем в докторах теологии.
С кратким визитом и инспекцией приехал из Константинополя наш американский попечитель: одетые в форму бойскаутов, мы приветствовали его и спели американский национальный гимн. Мы все были теперь бойскаутами.
Крестьян Армаша депортировали, но многие из них вернулись в свои дома, и деревня ожила. Турецкое правительство по различным причинам снисходительнее отнеслось к армянам, жившим в Константинополе и в ближайших районах. Крестьяне вновь возделывали свои поля и пасли стада. По воскресеньям молодёжь устраивала на поляне пляски под игру кяманчи, волынок и барабана. Они танцевали по кругу, очень грациозно смыкались и размыкались, мужчины — величаво-воинственно, женщины — как бы мгновенно повинуясь им вихрем шёлковых юбок, ритмично постукивали бархатными туфельками с серебряными пряжками, их тёмно-красные и синие бархатные блузы стесняли пышные груди. Крестьяне вернулись к нормальной жизни. И, подобно нам, хотели уехать в Армению, стать свободными гражданами двухлетней республики у подножия горы Арарат. Их предки веками жили в Бутании, но зов Айастана[25] был сильней.
В этой истинно армянской деревне было несколько чиновников-турок: мюдир (староста), полицейский, почтмейстер, имам в зелёном тюрбане потомка великого пророка. Это были добродушные, незлобивые люди, и делать им было нечего, кроме как попивать кофе, играть в нарды и читать турецкие газеты. Армаш был подведомствен правительству нового, просоюзнически настроенного султана и раскаявшейся в злодеяниях прошлого администрации, подобранной из политиков старого закала. Лидеры Иттихата бежали из страны. Великий визирь Талаат-паша скрылся в Берлине, где его вскоре застрелит студент-армянин.
Моя озабоченность судьбой Армении переросла в манию: я думал о ней день и ночь. Во время работы на монастырском участке, просыпаясь по утрам, ложась спать, умываясь, во время еды — пища была скудной, мы часто голодали — я всегда мысленно держал речь перед Верховным Советом союзников в Париже и на сессии Лиги Наций в Женеве.
Союзники заключили с престарелым правительством султана Севрский мирный договор, одной из подписавшихся сторон которого была Армянская республика, представленная поэтом Аветисом Агароняном. По этому договору Оттоманская империя, признавая Армению свободным и независимым государством, согласилась соблюдать решение президента США, который должен был провести чёткую пограничную линию между Оттоманской империей и Армянской республикой в спорных провинциях Вана, Битлиса, Эрзерума и Трапезунда.
Греки претендовали на Трапезунд, но Венизелос[26] согласился уступить его Армении. Среди греков началось движение за создание Эллинистической республики Понтия, которое турки пытались подавить массовыми казнями и кровавой резнёй. Сотни греческих деревень были уничтожены бандами чете некоего Топала Османа — головореза, ставшего вторым Тамерланом для понтийских греков. Были повторены методы армянской резни с целью оттереть греков с побережья Чёрного моря, отчасти в отместку за оккупацию греками Смирны.
Тем временем по всему побережью Мраморного моря происходили столкновения между двумя основными силами турок. Войска султана, не желающие воевать под командованием отупевших от старости и подагры черкесских пашей, постепенно отступали под натиском партизанских банд Кемаля.
Мы охраняли свои монастырские усадьбы днём и ночью, и несколько месяцев жили как в осаждённой крепости. Тайно переправив из Стамбула ружья и боеприпасы, наши инструкторы организовали самооборону деревни. Некоторые студенты раньше служили в турецкой армии или учились в турецких военных школах. Мы были готовы к отпору, если на нас нападут. Наш временный директор господин Торгомян, приехавший из Парижа, давал нам указания с оружием в руках, и каждому мальчику было дано особое задание. Мы жили в постоянной тревоге.
