Освальд Тооминг - Зеленое золото
Тамм использовал задержку Анне и, подзадоривши свою помощницу, курносую девушку, сильно продвинулся вперед. Воткнув колышек в землю, он сказал Реммельгасу:
— Уж я ее догоню! Она, конечно, поопытней, но опыт — дело наживное. Чего я только не сажал на своем веку: и яблони с грушами, и репу с капустой, а тут — нате, пожалуйста, — сделал лунку, да не так — сразу нагоняй получил от старого Нугиса. Теперь уж ничего, малость руку набил…
— Соревнование, значит?
— А как же! Отстать от женщин — последнее дело: посмешищем для всех станешь.
Анне крикнула издали:
— Спорим, что обгоню вас за день? Самое малое — на два ряда?
— Ишь какая! — Тамм выпрямился и погрозил колышком. — Ну, это мы еще посмотрим!
Веселые голоса, людские и лесные, смешивались вокруг. Толстый желтополосатый шмель закружился вокруг головы лесничего: «Жу-у-у, жжу-у-у!» Какая-то девушка крикнула вдали: «Глядите, белая бабочка! Белая бабочка — значит лето будет хорошим». Вдали, почти уже у поля, кто-то влез на высокий пень, рупором сложил руки и гаркнул на всю вырубку: «Э-ге-гей, колхозники! Не зевайте, железнодорожники уже кончают!» Парень с криком погнался за хохочущей девушкой в широкой юбке, насыпавшей ему песку за шиворот…
Реммельгас следил за быстрыми движениями Анне, за тем, как она брала из груды тоненький хлыстик, расправляла его корни и осторожно опускала в лунку. Вот она остановилась с корзиной в одной руке и с лохматой елочкой в другой, оглянулась назад, и Реммельгас залюбовался ею: до чего хороша! Как ее красит эта увлеченность своим делом, эта самозабвенность!.. И он вдруг понял, что она имела в виду, когда на его замечание, будто он видит ее впервые, девушка ответила: «Так оно и есть!»
Ряд за рядом квадратики взрыхленной земли покрывались молодыми елочками. Да и сеятели не отставали. Реммельгас пожалел о том, что он не художник. Хорошо бы запечатлеть это зрелище! Сколько движения, сколько жизни было бы в изображении этих веселых, трудолюбивых людей, сеятелей будущего. Ведь лес, который они сегодня сажают, будут рубить лишь их дети, а то и внуки!
Лесничего разыскивали. Прибыли новые люди — бригада лесопункта из десяти человек, — им следовало показать рабочее место.
Проходя с ними мимо Тамма, лесничий спросил:
— Значит, на будущей неделе поедем в столицу?
— Поедем, — подтвердил председатель и выпрямился, но, увидев, насколько его обогнала Анне, махнул на Реммельгаса рукой и бросился к следующему квадрату.
Отведя вновь прибывших на место и обойдя всю вырубку, Реммельгас вернулся к Нугису и достал из кармана колышек.
— А что, лесник, если бы нам на пару взяться? Или отстанем?
Лесник ухмыльнулся.
— Ну, уж это нет. — И он схватился за ручки корзины.
Когда посадка кончилась, все снова собрались у лесничества. Подвели итоги, похвалили кое-кого за проворство и умение. Рядом с крыльцом поставили скамейку для гармониста и он, нажав сразу на все планки, растянул гармонь.
Люди Осмуса покинули вырубку раньше других, чтоб не опоздать на свой праздник. Поторопился уйти и Тамм, у него ведь еще работала на полях одна бригада. Поспешили домой и некоторые другие, но большинство людей осталось.
Воздух был чист и прозрачен, голоса разносились далеко-далеко. Солнце скрылось за лесом, мягкие сумерки окутали людей, дома и деревья, а в Туликсааре все еще играла гармошка, все еще пели песни и плясали, и порой звонко взвизгивали девушки, когда парни, закружив их, отрывали от земли.
Реммельгасу уже пора было уходить, но он все медлил: ему больше улыбалось остаться на весь вечер здесь, среди этих весельчаков, так славно потрудившихся днем, чем тащиться на пиршество в народный дом. Однако нельзя было не пойти туда. Если бы отношения между лесничеством и лесопунктом не были такими натянутыми, тогда дело другое, тогда бы никто и внимания не обратил на его отсутствие, которое в данном случае Осмус наверняка расценит, как проявление недоброжелательства.
— Схожу часика на два, — сказал он на прощанье Нугису. — Побудь здесь пока за хозяина. А вы — за хозяйку, — обратился он к Анне.
— Пока? — спросила она. — Неужели вы думаете вернуться? Вряд ли. Ведь там такое веселье и столько красивых женщин!
«Так вам хотелось бы, чтобы я поскорей вернулся?» — чуть было не спросил Реммельгас, но, посмотрев на серьезное лицо старого Нугиса, удержался. Его, однако, утешил взгляд девушки, такой красноречивый, что он потом думал о нем весь вечер.
У народного дома Реммельгас на минутку остановился. Конечно, он опоздал: торжественная часть уже кончилась, из открытых окон вместе с синим табачным дымом вырывался на улицу гул голосов, звон стаканов, стук ножей и вилок.
В небольшом зале вдоль трех стен стояли столы, лишь одна сторона оставалась свободной. Взад и вперед сновали женщины в белых передниках. Судя по тому, что люди разговаривали друг с другом еще негромко и неторопливо, пиршество началось совсем недавно. Все пока что вели себя крайне чинно: пододвигали соседям блюда, передавали бутылки и обменивались любезностями. Много курили и весьма умеренно ели, — разве что изредка подцепят вилкой кусочек колбасы или рыбы. Торопиться не следует, а то еще про тебя подумают, что в предвкушении банкета морил себя дома голодом.
Осмус сидел прямо против входа. На самом почетном месте. Заметив в дверях беспомощно озиравшегося Реммельгаса, он поднялся и крикнул, перекрывая гул голосов:
— Товарищ лесничий, пробирайтесь-ка сюда, ко мне! Пропустите лесничего, посторонитесь! — Когда же Реммельгас попытался сесть на ближайший свободный стул, Осмус взревел, как труба: — Нет, нет, не прячьтесь в угол! Ваше место тут, рядом со мной.
Реммельгас кое-как пробрался вперед. «Хорошо, что у меня не Осмусова комплекция, — подумал он, — не то нипочем не пролез бы между стеной и стульями».
Уже были провозглашены первые тосты и выпиты, как полагается, до дна первые рюмки. От этих ли опустошенных, как полагается, рюмок или от духоты, но лица у всех раскраснелись, а гул в зале усилился. Осмус заставил Реммельгаса опрокинуть «штрафную», предложил закусить угрем, винегретом и селедкой со сметаной и, не прерывая своей бурной деятельности, успел выразить сожаление по поводу того, что лесничий не смог прийти раньше. Затем он рассказал Реммельгасу о том, что было до его прихода.
— Я выступил с торжественной речью. Проанализировал причины достигнутых успехов и сурово раскритиковал ошибки и недостатки, которые препятствуют движению вперед и достижению еще больших успехов.
Затем выступили Киркма, один браковщик и двое рабочих. Осмусу очень хотелось, чтобы выступило по крайней мерей трое рабочих, но третий «сдрейфил». Все его поздравляли — как свои, так и прибывшее волостное начальство. Подъем достиг наивысшего предела, когда в конце зачитали его приказ и выдали премии.
— Аплодировали без конца. Все обещали, что в будущем году будут работать так же хорошо и даже еще лучше, чем в нынешнем! И я по лицам видел, что не обманут!
Все это Осмус выложил не сразу: он ухаживал за сидевшими по соседству гостями, приказывал заменять пустые блюда новыми, то и дело предлагал «последовать примеру древних эстонцев», то есть выпить. Время от времени он повторял Реммельгасу:
— Мы так ждали вас! Я раз десять спрашивал, не видал ли кто лесничего. Я хорошо знал, что у вас лесопосадки, но надеялся, что вы там все организуете и примчитесь сюда пораньше. Думал, что вы тоже выступите. Мы ведь соседи, да к тому же по одному делу мастера, как говорится.
На стол поставили блюда со свининой, с картошкой, с кислой капустой и жирной подливкой. Становилось жарко, мужчины расстегивали пиджаки, лица начинали краснеть, разгорались споры, голоса повышались…
Большинство соседей по столу было незнакомо Реммельгасу, и он почувствовал себя одиноко. Он чуть не вскочил от радости, встретившись взглядом с серьезными глазами Хельми Киркмы, сидевшей за столом напротив. Реммельгас радостно помахал ей рукой, Киркма улыбнулась. Осмус, занятый сотней дел, заметил его приветствие и погрозил пальцем.
— Ай-яй-яй, товарищ лесничий, очаровываете нашу красавицу, нашу недотрогу!
— Мы раза два встречались…
— Как же! Вы ведь сидели вместе на бревне у опушки и ворковали, словно голубки. Ха-ха-ха, отчего же такое испуганное лицо? Все мы только люди, не более того.
Прежде чем лесничий успел ответить, из сеней послышались крикливые голоса. Реммельгас недовольно нахмурился. В дверях появился Питкасте. У него был вид побитого вояки: одежда помята и вся в соломе, волосы, сколько он их ни приглаживает пятерней, торчат во все стороны, лицо хмурое и злое. Со всех сторон к нему полетели иронические, хоть и дружелюбные приветствия, все наперебой приглашали его к своему столу, но, не обращая ни на кого внимания, объездчик пробрался в самый дальний конец зала.
![Людмила Бояджиева - Не плачь, Джульетта! [Феллини]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
