Эдишер Кипиани - Шапка, закинутая в небо
Наи позвонила через два дня.
— Заал, ты меня слышишь?
— Прекрасно слышу.
— Ты один в комнате?
— Один.
— Тогда слушай. Приходи сегодня вечером.
— Непременно приду.
— Мы пойдем в кино или еще куда-нибудь… Ты только приходи.
— Хорошо, Наи…
— Я буду ждать, — она положила трубку.
Я не сразу понял, в чем дело, даже стал набирать номер ее телефона, чтобы выяснить, но вовремя спохватился: Наи говорила совсем-совсем о другом…
Весь день я ходил как помешанный, никого не узнавал, ничего не соображал. Только все время напевал про себя, и в каждый мотив упорно вплеталось имя Наи.
…Возле стеклянного кафе «Аквариум» я почему-то остановился и уставился на милиционера, который чинно расхаживал вдоль белой линии посреди мостовой. Какая-то сила подтолкнула меня к нему. А впрочем, я могу объяснить, почему я это сделал. Мне вспомнился один случай.
Мне было лет семь или восемь, когда отец вернулся из двухлетней командировки. Помню, как он сидел за столом и смотрел на меня и на маму. Наверное, целый час глаз с нас не сводил, словно хотел наглядеться за те два года, что был в разлуке с семьей. Назавтра мы с отцом поехали в деревню, где жила бабушка. Как только мы сошли с поезда, пришлось разуться — в деревню вела грязная проселочная дорога. Отец засучил брюки, и мы двинулись в путь. Отец жадно оглядывал все вокруг: линию белоголовых гор вдали, дома и сады, крестьян, везущих на базар нагруженные арбы. Встречные приветствовали отца, но не узнавали его, — он давно уехал из деревни. Наконец, отец не выдержал и, остановив одного почтенного крестьянина, спросил, как добраться к такому-то дому. Я даже рот разинул от удивления — отец спрашивает о собственном, родном доме, где родился и вырос и где сейчас жила бабушка. Я знал дорогу назубок, а он у чужих спрашивает!
Незнакомец степенно провел рукой по усам и начал подробно объяснять. Теперь я понимаю, как приятно было слышать отцу знакомые с детства названия. Прекрасной музыкой звучали в его ушах такие обыденные слова, как родник, сельсовет, перекресток…
Вот и я шел сейчас к милиционеру с желанием услышать названия, связанные с Наи, с домом, с улицей, где она жила, где она ждала меня сегодня… вечером…
Милиционер, видя, что я перехожу улицу в недозволенном месте, взялся за свисток, но я опередил его.
— Скажите, пожалуйста, как пройти на улицу Барнова?
Он шумно выдохнул воздух, набранный в легкие для грозного свистка, и недоверчиво на меня покосился.
— Мне нужен 53-й номер, — уточнил я.
Он несколько смягчился и начал объяснять. А я упивался названиями улиц, переулков, скверов, с которыми было связано столько воспоминаний!
— Мне нужен дом, в котором живет Наи Ратиани, — не удержался я от соблазна вслух произнести заветное имя.
— Иди-иди, — улыбнулся милиционер, принимая меня за пьяного, — сам знаешь, где живет Наи Ратиани. Не мешай, а то совсем в другое место тебя отведу.
Даже в грозных устах этого стража порядка имя Наи звучало божественной музыкой. И я полюбил этого милиционера, как родного, как, впрочем, любил сегодня все человечество.
— Поцелуй меня, — попросила Наи, когда мы вышли из кино.
— Поцелуй меня, — снова сказала она, прячась за чугунной решеткой парка.
— Теперь здесь, — прислонилась она к дереву.
Словно ей хотелось освятить нежностью и любовью все, мимо чего мы с ней проходили в тот вечер.
Войдя в комнату, она первым делом задернула занавески и погасила яркую люстру. Легкий аромат цветов как-то сливался с приглушенным светом торшера.
— Наи, — я не узнавал своего голоса и повторил как можно тверже. — Наи…
— В чем дело, Заал? — ласково отозвалась она. — Знаю, знаю, ты сейчас потребуешь кофе.
— Нет, кофе ты меня угостишь завтра утром.
— Что-о?
— Завтра утром, потому что я не уйду отсюда или уйду вместе с тобой.
— Заал!
Мы долго, очень долго сидели молча. Я не помню, когда я погасил свет, как погасла лампочка, скрытая голубым абажуром. В комнате было темно, и только бледный свет проникал в окно с улицы. И в этом мерцающем полумраке я увидел Наи, увидел, какой слепящей белизной сверкнули ее грудь и бедра, не тронутые загаром. Она искала что-то, склоняясь к стульям, к тахте, шаря рукой по стене, и плавные движения ее складывались для меня в стройный ошеломляющий танец. Наконец она отыскала ночную рубашку и сразу стала невидимой. Я только услышал, как ступает она по полу босыми ногами, и почувствовал, что она совсем близко, по волне тепла, захлестнувшего меня прежде, чем она подошла.
…К утру определились узоры на занавесках, проявились краски. Наи спала. Или не спала. Лежала, прижавшись к моему плечу.
Так завершилась, — а может, только началась? — история нашей любви. Мы нашли друг друга и отныне будем вместе. И нам предстоит впереди путь с неизбежными находками и потерями, радостями и печалями.
В то утро я вспомнил, как плакала Наи, читая письма Гочи Хергиани, и думал о том, как было бы хорошо, если бы Мака позволила еще многим людям прочесть эти письма. Кто знает, может, она бы и разрешила, но Иродиона боится… А что Иродион?.. Его дела плохи. До чего же ботинки на хозяина похожи. Прямо карикатура, дружеский шарж! «Гав-гав-гав!» — лают желтые полуботинки. По извилистой горной дороге летит грузовик, груженный мышьяком. На ящиках сидит Иродион Менабде, пьет водку прямо из горлышка. Вдруг на дороге появляется какая-то старушонка, машет рукой, чтоб машина остановилась. Шофер тормозит. Иродион — или его ботинки? — злобно, по-собачьи, оскаливается, рычит на старуху, та в долгу не остается. Шофер поминутно оглядывается и не замечает, как грузовик сползает с дороги в реку. Старуха повисает на дереве и злобно хихикает, глядя, как машина погружается в воду вместе с мышьяком и Иродионом и желтыми полуботинками…
К реке подходит стадо, коровы жадно пьют, помахивая хвостами, через минуту валятся наземь с раздутыми животами. Пьет собачонка, лакает красным языком черную воду, падает замертво. Женщина поднимает ведро из колодца, к воде приникают ребятишки — распухают и задыхаются. Вянет трава вокруг отравленной реки, умирают птицы, бабочки, стрекозы. А река несет свои ядовитые воды дальше, к морю, сливается с синими волнами и — нет моря! Осталась огромная рыба, раздутая и страшная.
— Вот, — говорю я Дата Кавтиашвили, старому кочегару, — это тоже, след, который оставляет за собой человек!
— Упаси господи! — отмахивается Дата. — Разве о таком следе я говорю.
Я поднимаю голову и вижу небо, усыпанное звездами, или шапками, закинутыми в небо?
— Гванца! — зову я громко.
— Я здесь, Заал! — Она сидит, склонившись над вышиванием. Медленно откидывает со лба челку, и лицо ее, как светлая луна, выплывает из-за облака волос.
— Гванца! Теперь я счастлив. Я люблю замечательную девушку, и она меня любит. Я так счастлив, что мне хочется взмыть в воздух и летать — как птице. Я тоже хочу закинуть шапку в небо!
Гванца смотрит на меня испытующе:
— Однажды ты пытался, но твоя шапка упала обратно на землю.
— Но сейчас она улетит, я уверен, и останется в небе!
— Попробуй, я буду только рада.
Я подбросил свою кепчонку изо всех сил и не успел глазом моргнуть, как она ракетой взвилась в небо и застыла там мерцающей звездочкой.
И тут я услышал плач. Гванца плакала громко, навзрыд, обеими руками утирая слезы.
— Гванца, что с тобой?! Почему ты плачешь!..
— Знаешь… Знаешь, что я скажу детям, когда они придут в мой дворец на экскурсию? Я скажу, что эта шапка принадлежит человеку, которого я любила, очень любила… и сейчас люблю…
— Гванца! — я не мог собраться с мыслями и только повторял ее имя, как попугай. — Гванца, послушай! Ну, посмотри мне в глаза. — Она подняла на меня свои грустные, мокрые от слез глаза, и я совсем растерялся. — Гванца, понимаешь, ты — идеал, недоступное божество, я не решался… Я боялся, что ты прогонишь меня, засмеешь…
Кажется, она перестала плакать, вздохнула прерывисто и повторила:
— Я им скажу, что это шапка человека, которого я любила.
— Да, да. Сегодня. Приходите непременно. Мы вас ждем. Что ты сказала? Внезапно? Да… Так получилось.
Я просыпаюсь. Наи говорит по телефону.
После свадьбы мы еще дня два никак не могли встать из-за стола. Наконец, в воскресенье Наи и Мелита взбунтовались: ведите нас в театр, в кино, куда-нибудь! Но билетов в театре мы не достали, а в кино опоздали.
— Тогда пошли в ресторан, — сказала Мелита, — а то вы все без нас ходите.
Мы с Тазо долго «отнекивались», но в конце концов оказались в ресторане.
И вот золотым тбилисским вечером мы идем по Университетской улице, взявшись за руки.
— Как дела, Заал? — подмигивает мне Тазо. — Как тебе нравится семейная жизнь?
