Клыч Кулиев - Чёрный караван
Я решил поговорить с доктором «откровенно»:
— Вы, Андреи Иванович, очень помогли мне. Больше того! Скажу прямо — спасли меня от смерти. Совесть не позволяет скрывать от вас что-нибудь. Скажу вам прямо: я — араб. Мой отец, египтянин, учился в Лондоне. Я тоже провел детство в Лондоне. Арабский язык изучил уже по приезде в Каир. Там, в Каире, находится известный всему миру мусульманский университет Аль-Азхар. Может быть, вы слышали о нем?
— Да.
— Мой дед был весьма уважаемым наставником в этом университете. Он взял меня к себе. Вообще-то я собирался стать адвокатом. А сейчас еду в Бухару по приглашению его светлости эмира. Хочу познакомиться с постановкой обучения в медресе Бухары. Вот и вся моя маска.
Доктор пытливо заглянул мне в лицо, как бы спрашивая взглядом: «Так ли это?» Я чувствовал: он пе удовлетворен, может быть, в глубине души даже посмеивается над моей легендой. Пусть смеется… Мне нужно заставить его говорить, высказаться до конца. Посмотрим, что он скажет…
Доктор сунул мне под мышку градусник, который до сих пор держал в руке, и заговорил уже без всякого стеснения:
— Для меня, разумеется, не важно, кто вы такой. Я — врач. Для врача все люди одинаковы. Вы — не араб и не духовное лицо. Не притворяйтесь. У вас несколько дней был сильный жар, вы бредили. Но ни разу не вспомнили всевышнего. Говорили по-английски. Кричали: «Генерал… Полковник…» Называли многих людей. Один раз вспомнили даже Ленина.
— Да ну?
— Да… Это меня удивило. И я подумал: «Что же это за духовное лицо?.. Аллаха не поминает, а Ленина поминает».
— Ха-ха-ха! — На этот раз я громко расхохотался. — Да разве в наше время существует болезнь сильнее, чем Ленин?
Наступила пауза. Но доктор, оказывается, не забыл моего вопроса. Помолчав, он внимательно посмотрел на меня и заговорил:
— Теперь я отвечу вам. Вы спрашиваете: кто виновник всех этих бедствий? Есть такие! Это те горе-политики, для которых высшее счастье в одном — в насилии. Да, да! Насилие сегодня — наш бог. Все поставлено ему на службу. Штык, бомба, орудие, аэропланы… Вся энергия человечества тратится теперь только на одно — на насилие. На кровавые бойни, на истребление целых народов… И самое обидное — все эти деятели уверяют, будто бы они выступают во имя права и справедливости. Пойми тут: кто прав, кто не прав!
Доктор нервно провел рукой по влажному лбу и продолжал:
— Того, кто изобрел удушливый газ, я посадил бы в газовую камеру. Пусть он первым испытает все прелести своего изобретения.
— В газовую камеру, говорите? — спросил я с притворным удивлением.
— Да! — твердо ответил доктор. — Это отучило бы всех любителей наживаться на чужом страдании. Я — русский человек. И мне больно за русскую землю. Где теперь больше всего льется кровь? На русской земле. Почему же мы, русские, должны страдать больше всех? Почему? В чем наша вина?
Доктор смотрел на меня, словно я был повинен во всех страданиях человечества. В его усталых старческих глазах пылало пламя неудержимого гнева.
Я по-своему постарался успокоить собеседника:
— Вот встретились бы вы с кем-нибудь из большевиков да и задали ему все эти вопросы.
— Большевики тут ни при чем! — резко возразил доктор. — Разве большевики затеяли истребительную войну? Разве они годами душили народ голодом и холодом? А где все эти цари, вельможи, высокопоставленные сановники, которые без устали разжигали в людях воинственные инстинкты, обещая взамен счастье и благоденствие? Где они? Где их обещания? Я не питаю нежных чувств к большевикам, — продолжал доктор, — но и не осуждаю их. Не осуждаю хотя бы потому, что они борются за нашу русскую землю. За Россию! Вот вы англичанин..
— Нет, доктор. Повторяю: я араб, хотя и жил в Англии,
— Допустим, араб… Ну, так если бы все эти убийства и насилия творились на вашей земле, в Англии… Пардон, в Египте… Как бы вы поступили?
— Никак… Я покорно исполнял бы то, что предначертано создателем. Создатель любит терпеливых.
Мои лицемерные разглагольствования, видимо, надоели доктору. Он взял у меня градусник и, посмотрев на него, сказал:
— Температуры нет. Но вам придется полежать еще недельку-другую, пока не наберетесь сил.
Я знал, что не пролежу и недели. И все-таки начал жалобно упрашивать его:
— Андрей Иванович! Смилуйтесь… Как можно вылежать здесь две недели?
Доктор кинул на стол градусник.
— Если надо, можно пролежать и десять недель. Создатель любит терпеливых, — язвительно повторил он и, прихватив свой саквояж, ушел.
Чертова болезнь наконец выпустила меня из своих когтей. Силы понемногу возвратились, и я начал заниматься делами. Может быть, оттого, что нынче за окном накрапывает дождь, на душе у меня стало легче.
Подошел к окну. От прежнего Чарлза Форстера, бодрого, цветущего, жизнерадостного, ничего не осталось. Щеки ввалились, веки набрякли. В руках и ногах тоже нет прежней силы. Все же я чувствовал, что с каждым днем крепну, мускулы опять становятся упругими. Слава богу!
Даже в постели я продолжал заниматься делами. Полковника Арсланбекова отправил в Ташкент. Там он должен был встретиться с руководителями «Туркестанской военной организации», а затем вернуться назад, в Карши. Князя Дубровинского послал в Бухару. Ему поручено было выяснить, кто из русских офицеров находится сейчас там, прощупать их. Карманы ему я набил серебряными тенге. Он развлекался в Бухаре дней десять и вернулся повеселевший, в хорошем настроении. Рассказал, что познакомился с несколькими офицерами, которые ищут, на кого опереться. Теперь я поручил ему сойтись поближе с Андреем Ивановичем и выяснить, что он за человек, с кем связан. Дубровинский начал входить в свою новую роль и уже принес кое-какие любопытные сведения о докторе.
Капитан Дейли был занят вновь назначенным беком и его приближенными. По установившейся в Бухаре традиции вслед за старым беком, если он смещен, уходило и все его окружение. В какой-то мере этот принцип был разумен. Разве может новый бек править со старыми слугами? И вообще, как быть господину без преданного слуги?
Капитан Дейли выполнил и другое важное дело: при содействии бека встретился с представителем Иргаш-бая в Керки, добился отправки гонца к баю. Я решил повидаться лично с Иргаш-баем, договориться с ним по некоторым вопросам и уж только после этого явиться к эмиру.
Дождь лил шумно. Деревья, долгие месяцы покрытые пылью, теперь ожили, посвежели. Было даже приятно глядеть на них. Чувствовалось, что душное, знойное лето покинуло этот край и уступило место доброй осени.
Надев халат и повязав на голову чалму, я собрался было выйти на улицу, когда вошел капитан Дейли. За ним следовал кругленький, как и он, но не такой загорелый мужчина. Широко улыбаясь, он обратился ко мне по-латыни:
— Ex oriente lux![60]
По голосу я узнал капитана Майкла Дэвида. Я знал, что он был послан в Кашгар, но не предполагал увидеть его в Бухаре. Какая радость — неожиданно встретить в чужой стране близкого знакомого! Закрыв накрепко дверь и приказав Ричарду и Артуру не впускать никого даже во двор, мы проговорили с ним часа два. Майкл рассказал любопытные вещи. В Туркестан он, оказывается, перешел летом этого года, вместе с нашей военно-дипломатической миссией, посланной через Кашгар1. В состав миссии входили опытные разведчики: майор Бейли, капитан Блеккер и наш прежний генеральный консул в Кашгаре, сэр Джордж Макартнэй. Основной целью миссии было проникнуть глубже в Туркестан, чтобы ознакомиться с положением на местах, взвесить всесторонне реальные возможности сил, борющихся против большевизма, и сконцентрировать их действия в одном направлении. Официальный характер миссии имел и положительные и отрицательные стороны. Она, конечно, могла действовать открыто, встречаться с официальными представителями большевиков, беседовать с ними по интересующим вопросам. По было также ясно, что работники миссии окажутся под неусыпным контролем и наблюден нем, что им не удастся перейти за официальные границы. Поэтому одновременно с миссией через рубеж была переброшена группа офицеров, хорошо знающих местные языки и обычаи. Капитан Майкл был один из них. Его направили прямо в Фергану, в отряд Иргаш-бая.
Я спросил Дэвида о положении в Фергане. Жадно затягиваясь папиросой, он мрачно ответил:
— Положение неважное. Точнее: плачевное… Шайка головорезов. Один другого упрямее. Грубы, алчны. Ни на что не способны, но мнят себя опорой мира. Нельзя понять, кому можно верить, к кому прислушаться.
— Среди них, видимо, имеются более влиятельные, авторитетные?
— Самый влиятельный — Иргаш-бай, — пояснил Майкл. — Он считает себя правителем всей Ферганы. Если верить его словам, все вооруженные силы в его руках. В действительности же каждый курбаши — сам себе султан. А в вилайете их более двадцати. И жизнь и достояние жителей в их руках. У каждого курбаши — свой вооруженный отряд. У одних — тысяча всадников, у других — нет и сотни. У самого Иргаш-бая около двух тысяч джигитов. Прежде всего мы постарались объединить эти мелкие, разрозненные отряды, сплотить их в один крепкий кулак.
