Мюд Мечев - Портрет героя
— …он орет, но ничего не делает! Я теперь вижу, что это — только вид! Он только делает вид и орет, а все двоечники…
Увидев меня, военрук отворачивается, а произнесший эти слова Наклонение улыбается умильно, и у меня холодеет где-то в низу живота от этой его улыбки. Уши мои растут, мне кажется, что они сейчас заполнят весь коридор. И я слышу тихий голос Наклонения, доносящийся до меня из конца коридора, где, как всегда, гостеприимно открыта дверь нашей уборной.
— …говорю вам — исключать их всех надо!
Военрук разводит руками:
— А кто же тогда будет учиться?
— Отличники!
— Но их мало…
Изъявительное Наклонение в ответ на это издает тихий стон, а потом со злостью пинает дверь уборной ногой.
— Почему эти двери вечно открыты?
— Чтобы дым выходил, — простодушно отвечает ему военрук.
— Кто же курит?!
— Ученики. Кто же еще?
— Черт! — восклицает Наклонение, и они спускаются по лестнице.
«Почему мне только пятнадцать лет… и я не могу быть на фронте?! — с тоской думаю я. — Если бы я мог сейчас стрелять и ни о чем не думать!»
IV
Вечером, возвращаясь из школы, я вижу толпу народа, стоящую около деревянного домика на нашей улице, и еще издалека слышу голоса и аханье. Я подхожу и пробираюсь в первый ряд зрителей.
Из большой крытой машины, на которой написано «Рыба», солдаты выгружают и вносят в дом вещи.
— Смотри-ка! — говорит баба в платке. — Эка ваза! С золотом!
— А посуды-то, посуды!
Из машины появляются картина с изображением фруктов и плодов и два больших подсвечника в виде бронзовых обнаженных красавиц. При виде подсвечников женщина, стоящая в дверях домика, взмахивает руками.
— Ты что это — с ума сошел?! — тихо шепчет она прямо в лицо солдату и, вытянув вперед руки, преграждает ему путь. — Ты что же этакую дрянь в дом тащишь?! Что же это такое? Где начальник?
При этих словах из-за ее спины появляется человек с южным лицом и толстым носом, одетый в военную форму.
— Товарищ командир! — умоляюще просит женщина.
— Нет-нет-нет! — быстро отвечает ей носатый. — И всех так снимали, и вас так будем! Всё по списку. Я не имею права иначе!
— А если украдут?
— Не украдут! — отрезает носатый и показывает на старинный дом напротив. — Милиция рядом. Ну, всё?
— Всё, — отвечает солдат.
Носатый, отметив что-то в списке, подает его женщине:
— Вот… вот тут распишитесь. — И тычет пальцем.
— Да я неграмотная, — отвечает она ему.
— Ну поставьте крестик, и пусть кто-нибудь распишется.
Она ставит крестик, и носатый исчезает в дверях. Я слышу голоса. Выходят несколько мужчин в военной форме, один из них обращается к женщине:
— Вот! Завтра чтобы были на месте — придут маляры и плотники. А послезавтра — съемки. И позовите всех заранее. Понятно?
Женщина кивает, вытирая глаза передником.
— Семеновна! Семеновна! — кричат ей из толпы. Но она только машет рукой.
Командиры садятся в «эмку», солдаты — в свою «Рыбу», один из них, закрывая дверь и держа ее за веревочку, кивает двум девушкам-милиционершам. Те, улыбаясь и подняв свои выщипанные брови, смотрят друг на друга, потом на него и хохочут. Машина трогается.
И тут появляется наша Нюрка.
— Где… где Герой? — спрашивает она, запыхаясь.
— Нету его… Еще на фронте… Не привезли.
Расталкивая всех, она подходит к дверям и, расставив руки, изображает на своем лице полное счастье; потом, заключив Семеновну в объятья, целует ее.
— Милая… бабочка! Радость-то какая! Счастье-то какое! Можно мне зайтить?
— Поздно, поздно, Анна Тимофеевна.
— Мне посмотреть бы только!
— А чего там смотреть? Не мое — дак не мое. Для съемок.
— Ну а тебе, тебе-то что привезуть?
— Дров березовых.
Толпа ахает…
— Мама! На нашей улице есть Герой! — вечером говорю я маме.
— Какой герой?
— Ну как какой? Герой Советского Союза!
— Кто же?
— А помнишь… тот мальчик… Ну, тот парень, что жил напротив милиции и гонял голубей. И он — Герой! А всего-то старше меня на шесть лет. Он приедет послезавтра, и будут съемки. И уже в его дом навезли вещей из кино.
— Каких вещей?
— Ну ваз всяких и ковров, чтобы красиво сделать.
Она улыбается, задумывается:
— Самое главное, что мы не зря учили вас…
— Кого, мама?
— Вас, детей, потому что даже на нашей улице есть Герой! Что бы я могла сделать для этой женщины, матери Героя? Ты знаешь ее?
— Да. Она любит пить чай из самовара.
— Я посмотрю кое-что из своих вещей. Я хочу сделать ей подарок. Ты сможешь его отнести?
— Конечно.
— Спасибо.
Она открывает американский сундук — тронк и одну за другой вынимает вещи. Я очень люблю их. Вот серый в клетку костюм, отороченный коричневой лентой. В нем моя мама изображена на фотографии, сделанной в Нью-Йорке: улыбаясь, в белой летней шляпке, она прислонилась к груде тяжелых ядер, сложенных пирамидой, а за ней — Статуя Свободы подняла свой факел… Вот красный шерстяной платок. В нем маму писал отец. Она похожа в этом платке на женщин с картин Нестерова, и лицо ее печально… Вот туфли, блестящие лаком… Веер и сумочка, с которыми мама снята в Париже и Берлине… Вот ее перчатки… Она раскладывает все вещи на тахте. В дверях появляется брат и смотрит на них.
— У нас будет праздник? — спрашивает он.
— Нет, — отвечает мама, — я хочу подарить какую-то из своих вещей одной женщине, сын которой — Герой!
— Герой? — широко открыв глаза, переспрашивает брат. — Герой… Вы мне покажете его?
— Да, — говорит мама, — а сейчас иди и спи.
Он уходит в темную комнату и, что-то бормоча, залезает под одеяло.
— Вот! — Мама разворачивает темный шерстяной платок с алыми розами и зелеными листьями. — Вот это должно подойти ей… Теперь нам нужно найти для него коробку, чтобы был подарочный вид.
Она задумчиво скользит взглядом по полкам своего шкафа и, не найдя там ничего, уходит в темную комнату, где сопит брат.
— …дашь ли ты коробку от своего игрушечного трамвая?
Я знаю, что этот трамвай — самая большая для него ценность. Он молчит, и только через какое-то время я слышу его ответ:
— Да.
Платок уложен в яркую большую коробку, сверху мама кладет несколько новогодних звездочек, и я ахаю — так красиво у нее получилось!
— Подарок должен преподноситься серьезно, торжественно. Он должен быть хорошо и красиво упакован. — И мама перевязывает коробку шелковой ленточкой, извлеченной из тронка. — А теперь — спать!
Но сама она, обернувшись к тронку и разложенным на тахте вещам, остается так сидеть, освещенная светом коптилки. И когда я ложусь, мне кажется, она плачет. Я напрягаю слух, и сердце мое сжимается… Да, она тихо плачет там, за стеной. Я слышу шорох укладываемых вещей, скрип закрываемого тронка… Коптилка гаснет.
— Ты спишь? — тихо спрашиваю я брата.
— Да, а что?
— От дяди Васи не было письма?
— Нет. Но я знаю, — шепчет брат, — он жив. Он сейчас едет в танке и большая пушка наставлена вперед!
V
На следующий день после школы я иду в домик Героя. Толкаю дверь и попадаю в темный коридор. При моем появлении кудахчут и хлопают крыльями в решетчатом ящике куры. Я нащупываю скобу обитых клеенкой дверей, но они уже отворяются изнутри, и я вижу вчерашнего мужчину с толстым носом.
— Помните: чтобы завтра все было готово… Как я говорил!
Я пропускаю его, и все, что успеваю заметить в сенях — это большой портрет в тяжелой раме, блестящий угол пианино, аккуратно накрытые половиком вещи и ковер в углу.
Я вхожу в комнату.
— Здравствуйте!
В ответ на мои слова из-за стола встает женщина.
— Ты от тимуровцев, что ли?
— Нет… я сам.
— Са-ам? — удивленно переспрашивает она меня.
— Вернее, не совсем сам… Меня мама послала.
Я достаю из сумки перевязанную красной ленточкой коробку. Женщина настороженно смотрит на меня.
— Что это?
— Это… — и я произношу заученную речь: — Это вам подарок от моей мамы с изъявлением уважения и поздравлением!
При этих словах пестрая ситцевая занавеска раздвигается, из-за нее показывается смеющееся лицо девочки лет четырнадцати. Я краснею и, стараясь не обращать на нее внимания, продолжаю:
— Все мы очень рады и счастливы, что…
Женщина берет коробку и, развязав ленточку, открывает ее. При виде платка лицо ее расплывается в улыбке.
— Мне! — говорит она радостно. Вынув платок, набрасывает его на голову и подходит к зеркалу.
— Спасибо, сынок! Передай своей маме большое спасибо! Что же ты стоишь? Садись.
Я сажусь на стул и осматриваюсь. На стене напротив меня висит портрет человека с тонким носом, пушистой бородой и крестом на шелковой рясе.
