Явдат Ильясов - Пятнистая смерть
Сфардец Крез, проклятый лукавец, притворился хворым, и царь царей, довольный его речью на совете, милостиво дозволил нечестивцу остаться в лагере.
О Ахурамазда!
Как хорошо начинался поход… и как нехорошо он закончился».
Прежде чем покинуть лагерь, персы принесли в жертву богам тысячу лошадей.
Молодое учение Заратуштры отлично уживалось у них с древними представлениями и суевериями. Почитая Ахурамазду, персы поклонялись в то же время духам степей, гор, воды. Молились небу, солнцу, ветру, звезде. Верили в таинственную силу хищных зверей, птиц и змей.
И пока маги, жрецы огня всех рангов — дастуры, эрпаты, дотвары, мобеды — в особых башлыках-патиданах, завязав рты, чтобы не осквернить дыханием священное пламя, совершали на походных алтарях возлияния хаомой из плоских сосудов, на лугах, по стародавнему обычаю, варилось в трехногих бронзовых котлах мясо культовых животных.
После долгих заклинаний и сытной еды царь устроил отрядам смотр.
Надо проверить, у всех ли отточены мечи, секиры, наконечники копий, достаточно ли у лучников стрел, у пращников — каменных шаров, крепки ли щиты и чешуйчатые панцири, добротна ли одежда и обувь.
Он и сам принарядился по случаю смотра: натянул поверх серого персидского хитона пурпурный лидийский, перекинул через плечо, по мадскому обычаю, желтую, с черными цветами, шкуру леопарда.
Вспомнил, должно быть, наконец, что перс он далеко не чистокровный, что по матери он — мад, ибо Мандана была дочерью Иштувегу. И не только мад, а и сфардец, ибо матерью Манданы была Арианна, дочь лидийского царя Алиатта. Алиатту наследовал Крез; значит, Иштувегу, Креза и Куруша связывало кровное родство. Хороши родичи.
Царь царей взгромоздился вместе с приближенными на вершину крутого бархана, а внизу, по лощине, сверкая медью доспехов, проходили войска. Внуку Чишпиша поднесли золотую чашу с освященным вином. Он нахмурился и отстранил чашу.
— Я хочу крови!
— Хайра-а-а! — рявкнули конники и пехотинцы и с грохотом ударили копьями о щиты. Заревели трубы. Загудели барабаны. Губы царя подергивались. Растроганный он шептал со слезами на глазах:
— О мой народ… мой народ!
«Неужели он впрямь уверен, что любит свой народ? — удивился Утана. Ненавистен был торговцу взрыв воинственных кличей. — Что же, выходит, для блага персов ты гонишь их на убой? Твой народ… Скажи лучше: „Я!“. „Я!“ звучит в твоих высоких словах „мой народ“. Не ради одураченных и охмуренных пахарей, которым до отвала хватило бы и своей земли, своего добра, затеял ты этот поход, а ради того, чтобы потешить собственное тщеславие.
Тут он поймал себя на несообразности родившихся у него чистых мыслей с его не очень-то чистой жизнью.
„А ты, Утана, — упрекнул Утану со вздохом Утана, — ради кого стараешься ты, рыская с караванами по горам и пустыням? Ради сородичей? Или — ради себя одного? — И пришел к безотрадному выводу: — У тебя двойная душа, Утана. На жизнь, как на белый свет, ты глядишь разными глазами. Голубой смотрит в сторону людей, черный прикован к твоей выгоде. Чем же ты лучше Куруша?..“
Так он и двинулся в поход — растерянный и печальный.
Выставив у реки слабый заслон, саки отошли на три дня пути и схоронились в Красных песках.
— Где буря, там разрушение, — сказала Томруз на совете родовых вождей. — Война есть война. Будут раны. Будет смерть. Не останется иного выхода — погибнем все, но не сдадимся. Однако мы люди еще живые, и пока что нам нужно думать о жизни. Ничего, кроме презрения и вечного проклятия, не заслуживает тот предводитель, который, как безумный слепец, без толку и нужды бросает людей под копыта вражеских коней. Разве с противником дерутся для того, чтобы непременно умереть, а не для того, чтобы его сокрушить, а самому уцелеть? Зубастую пасть недруга надо набивать не мясом своих воинов, а стрелами из своего колчана. Не кровью, а горячей золой насыщать его брюхо. Берегите людей! За каждым человеком — большой путь. Судьба. Чем больше сохраните людей, тем лучше — у нас еще много дел на этой светлой земле. Отойдем в глубь степей. Куруш — неприятель опасный. Это Пятнистая смерть. Персы бьются хорошо и охотно, нерадивых гонят в бой бичами. Нужна осмотрительность. Война — битва умов. Прежде мысль, потом уже меч. Сейчас нет смысла сходиться с персами вплотную. Время для большого сражения еще не наступило. Переждем, пока не придут на помощь отряды саков — тиграхауда и заречных, войска из Хорезма, Сугды и Бактры. Гонцы давно в пути. Переждем, не беда. Не сожрут персы песок в пустыне. Пусть бродят пока по дюнам, жарятся на солнце. Глядишь — и усохнут, порастеряют силы. А чтобы Куруш не подумал, что мы сквозь землю провалились, выделим пять-шесть малых отрядов. Пусть молодежь кусает потихоньку незваных гостей за бока…
— Дай мне отряд! — пристал наутро к матери Спаргапа.
— Отряд? Не рано ли? — с сомнением покачала головой Томруз.
— Почему — рано! — рассердился юнец. — Самое время. Храбрость воина познается в битве, не так ли? Как же я смогу доказать, что я уже не ребенок, если меня до старости будут держать в зыбке? Назвала кречетом дай крылья. Дай отряд — и ты увидишь, на что способен твой сын. Клянусь после первой же схватки весь Туран заговорит о Спаргапе!
Его трясло от нетерпения. Взлетел бы — да крыльев нет. Томруз глянула на сына с затаенной любовью и гордостью. Самолюбив, горяч, отважен. Из таких и вырастают полководцы. Добрый выйдет воин из Спаргапы! Конечно, если он, зарвавшись, не сломает шею в первой же схватке.
— Хорошо, родной. Завтра получишь отряд. Пятьсот человек, сверстников и друзей. Но… я прикреплю к тебе и наставника.
— Это еще зачем?
— Помогать будет.
— Кого прикрепишь?
— Хугаву, хотя бы. Воин опытный. Помнишь, как Хугава отличился при тохарском набеге?
— И что же — я должен ему подчиняться?
— Нет. Но советы его ты слушать обязан. Согласен? Иначе останешься без отряда.
— Согласен, — буркнул Спаргапа. — Только пусть не вздумает мной помыкать! Я — начальник, он — помощник, и никаких. Будет по-другому — к бесу отряд! Один пойду на Куруша.
— Ну, не кипятись! — ласково успокоила сына Томруз. — Командиром отряда я назначаю тебя.
— Твердо скажи об этом Хугаве, чтоб знал свое место.
— Скажу, скажу. Теперь выслушай мое напутствие, сын. И не забывай заклинаю памятью отца, сын мой! — не забывай мое напутственное слово ни на одно мгновение. Ты понимаешь меня Спаргапа? Ни на одно мгновение!
— Хорошо, говори.
— Война, мой сын, не забава. Запомни. Не игра в козлодранье. Война страшное бедствие. Я, женщина и мать, смертельно ненавижу войну. Саки исстари миролюбивый народ. Сак берется за оружие лишь тогда, когда иного выхода нет. Вот как сейчас. Сак не полезет в чужую страну, но и чужих в свою страну не допустит. Перс проливает кровь ради добычи, сак проливает кровь за свободу. Запомни — за свободу, а не ради добычи. Так заведено у нас издревле. Это — наш закон. Чего я добиваюсь? Чтоб ты, прежде чем вступить в свой первый бой, осознал до конца, с кем и для чего хочешь сразиться!
— Хорошо, — кивнул серьезный, подтянувшийся Спаргапа. — Я не забуду твоего напутствия, мать. — Он вздохнул и задумался. Потом, бледный и грустный, поднял на Томруз увлажнившиеся глаза. — Ты мудрая женщина, мать. Я благодарю бога за то, что родился от тебя, а не от какой-нибудь другой женщины. Ты для меня…
Он упал перед матерью на колени и поцеловал ее босую ногу.
…А позже, уже ночью, хмурый и молчаливый, он сидел в песках рядом с Райадой и с недобрым чувством слушал прерывистый девичий голос.
— Замуж, замуж! — шептала дочь Фрады со злостью. — Ты, конечно, нравишься мне. Но что из того? Выйти замуж — и трясти лохмотьями, мерзнуть в дырявом шатре, грызть обгорелое мясо? Я не хочу быть нищей.
Спаргапа с трудом разлепил спекшиеся губы.
— Не будешь нищей. Все для тебя добуду, Райада.
Она покосилась на него недоверчиво.
— Где, как добудешь?
— Где, как! — взорвался Спаргапа, точно огнедышащая гора. — Завтра выступаю в поход, ясно?
Он махнул рукой на совесть. Чего уж тут… Разве Спаргапа не хозяин своей голове? Белого отца — нет и никогда не будет, а мать… мать просто ворчливая, говорливая старуха. Кого бояться? Он почувствовал ветер полной свободы, как охотничий сокол, вырвавшийся из ременных пут. Плевать на всякие наставления! Человеку дозволено все. Спаргапа яростно выругался.
— Пусть отсохнут мои руки, если я не пригоню к твоему шатру четырех верблюдов, нагруженных золотом, тканью и прочей дрянью.
Райада обрадованно вскрикнула.
Он вцепился в девушку горячими руками, унес за бархан, бешено вдавил в песок. Она не сопротивлялась. Кожа Райады пахла красным перцем и мятой.
В лагерь вернулись на рассвете.
