Криста Вольф - Расколотое небо
— Зачастую от мелочей зависит очень многое. К примеру: надеть галстук или нет? Кепку? Шляпу? Как ты думаешь? — спрашивал он Мартина Юнга, который помогал ему укладываться и искренне потешался над ним.
— Ни кепку, ни шляпу, — ответил тот. — Захвати с собой терпение.
— Скажи еще — уверенность.
Это было бы лучше всего. Уверенный в себе человек легко преодолевает любое сопротивление.
Рите бросилось в глаза, что Мартин осторожно подготавливает друга к возможным осложнениям. Неужели Манфред ничего не замечает?
Он бросил на Мартина презрительный взгляд.
— Что ты мне зубы заговариваешь! — буркнул он.
Одно удовольствие было смотреть, как Мартин смеется, — он действительно был еще очень молод.
Рита, подобрав под себя ноги, присела на табуретку и внимательно следила за их схваткой. Она толком не знала, радоваться ей или печалиться. «То ли дождик, то ли снег», — называл такое ее состояние Манфред, а она каждый раз энергично протестовала. И как обычно, избрала наиболее действенный способ защиты — нападение.
— Лучше подарил бы ты мне попугайчика вместо Клеопатры. Она всю зиму проспит в своем ящике. А птица спела бы мне что-нибудь. Особенно когда я останусь одна. Надо, чтобы каждый день человек чему-то радовался.
— Во-первых, ты не будешь одна, раз у тебя так много друзей, — убеждал ее Манфред. — Да, да, друзей. Я знаю, что говорю. Во-вторых, ни (одна порядочная девушка не станет огорчать отъезжающего друга. В-третьих…
Мартин знал все наизусть. Он отвернулся, когда они целовались.
— Кстати, там никто не знает, что мы едем, — сказал он после небольшой паузы.
Манфред удивленно посмотрел на него.
— Может, мне распаковать чемодан?
— Как хочешь.
Как он хочет? Он хочет увидеть, как работает машина, увидеть незамедлительно и без всяких затруднений. Постепенно он понял, что дело не только в машине. Дело еще и в Мартине, которого он с наслаждением отругал.
Рита развеселилась, сама не зная почему. Она сварила кофе и поставила на стол блюдо с пряниками, которые извлекла из неисчерпаемого домашнего сундучка. В благодарность Мартин исполнил для нее на длинной линейке, при помощи которой Манфред обычно подчеркивал свои длиннющие формулы, настоящую серенаду. Линейка служила ему цитрой. И пел он все, что они желали. Хорошо, что никто их больше не слышал. Они были счастливы в своем тесном кругу — каждый твердо знал: здесь только мои друзья.
С Мартином Рита могла говорить о Манфреде.
— Вы присмотрите за ним, — попросила она.
Мартин склонился в шутливом поклоне.
— Послушайте, Мартин, если он поведет себя безрассудно… Он легко может вспылить. А это обижает людей.
— Вспылить? — переспросил Мартин. — Да он просто груб. Ему и невдомек, как надо разговаривать с людьми. Он человек заносчивый и зачастую оскорбляет их. Но машина, что ни говори, хорошая.
Рита вздохнула.
— И знаете, он ведь далеко не герой…
— Герой! — усмехнулся Мартин. — Там нужны химики и инженеры, а не герои. Герои не положены по штату.
Знаю, знаю, ты хочешь меня успокоить. Мило с твоей стороны, очень мило. Да и вообще ты славный парень.
— Вы уж его там опекайте, ладно?
— Рита, — сказал Мартин, — присядьте-ка на минутку и уберите эти морщинки со лба. Вот так. Я всегда восхищался, как разумно вы руководите Манфредом. Редко такое встретишь! Будьте же умницей, позвольте мне восхищаться вами и впредь.
Дольше одной, ну от силы двух недель они там не задержатся… И все же время тянулось для нее бесконечно. Вначале ее развлекали посещения Марион.
Блеклый, бесцветный февраль. Снегу чуть-чуть, но вдруг резкие волны холода, ледяной встречный ветер на широкой, просторной улице, ведущей к институту, и грызущее, нетерпеливое ожидание весны. Скрытый под пеплом жар…
Марион поднималась с Ритой в их теплую каморку под крышей, своего мотоциклиста она отпускала. Подруги, усевшись за узкий рабочий стол, погружались в цифры и формулы, рассыпавшиеся в пыль под унылыми взглядами Марион. Одна-единственная мертвая цифра злобно засасывала весь пестрый живой мир. С тяжелым вздохом подходила Марион к маленькому окошечку, где темнело настоящее небо, несущее человеку настоящую радость или настоящую печаль.
Нет, она не понимает, как это Рите открывается в книгах целый мир, хотя и не перестает восхищаться способностями подруги. Шварценбах, разумеется, тоже заметил это и ободряюще улыбался Рите. Видишь, я был прав. Отныне с нами ничего плохого не случится. Не может случиться, раз ты находишь удовольствие в том, чтобы быть ближе к мудрейшим достижениям современности…
Манфред не писал ей ни строчки. С вокзала в Тюрингии Мартин послал ей открытку с изображением уютного городка, каким тот и был в действительности. «Доехали, бросаем вызов нашему веку. С приветом Мартин. С приветом Манфред».
Больше ничего она не получала. Бывали по ночам минуты, когда ей казалось, что весь их огромный одинокий город камнем навалился ей на грудь.
— На рождество мы поженимся, — сказала Марион и подняла глаза от книг. — А вы?
Мы? Да скоро, наверно…
Гуляя, Рита описывает все большие круги вокруг санатория. Осенняя природа ее не очень трогает. Иногда она останавливается у_ железнодорожного полотна, смотрит на поблескивающие рельсы, бегущие по холмам, рада, если машинисты кивают ей с паровозов, весело и без зависти кивает в ответ, хотя душа ее тоскует и рвется куда-то. Наступили ясные, прохладные дни, вполне соответствующие расположению ее духа. Она берет себя в руки и постигает науку, как вновь стать здоровой с помощью конкретного мышления. Она постигает и другую премудрость: как избежать прикосновения к своей ране. Да, и это тоже.
Она ставит в вазу на своем столике у кровати ветки рябины, приветливо разговаривает с соседками по комнате, с сестрами, а вечером читает у затененной лампы. Где-то вдали мчатся ночные поезда, деревья в парке тихо покачиваются, шелестя сухими листьями. Рита очень восприимчива к попыткам поэтов осветить шаг за шагом великую тьму непроизнесенных слов.
Но реальная ее жизнь в эти последние санаторные недели длится ежедневно всего четверть часа — пятнадцать изнурительных минут, которые ей необходимо стойко продержаться.
Неподалеку от тихого белого дома проходит лесная дорога, образуя острый угол с асфальтированным шоссе, которое через различные деревушки и городки ведет к их городу. В этом остром углу подле желтого столба стоит каждый день в одно и то же время Рита и ждет автобуса, который везет пассажиров вечернего поезда.
Ах, хоть бы кто-нибудь подал ей знак. Хоть бы кто-нибудь сломал предписанный ей покой. Хоть бы почувствовать, что настал тот миг, когда ей снова необходимо привыкнуть к беспокойству.
Марион была бы самым подходящим человеком. Марион нашла бы верный тон, потому что ей даже непонятно, какие тут могут быть сложности.
Дни и ночи напролет Рита мысленно заклинает Марион приехать. Марион давно ушла из института. Еще в марте. Из-за этого не возникло никаких споров, каждый пожелал ей всего наилучшего и сохранил о ней доброе воспоминание. Девушки причесывались у нее и рассказывали ей новости — Марион хотела все знать. Если бы Марион приехала, она была бы сейчас самым подходящим человеком.
И вот однажды Марион действительно приезжает на автобусе и ни мало не удивляется, что Рита ждет на остановке. На своих высоких каблучках уверенно шагает она рядом с Ритой по лесной дороге. Подруги смеются, словно только вчера расстались. Им трудно говорить, не упоминая имени Манфреда; что ж, они и не пытаются его избегать. Марион удается произнести это имя так естественно, как другие произносят слово «дом» или «луна».
Марион понимает, что от любви можно страдать безгранично, хотя для нее самой это немыслимо. Они идут по опушке леса — редкого ельника, за которым в золоте и багрянце заходит солнце. Стволы мелькают перед ними, Марион в ее туфельках приходится на этой дороге нелегко, но, рассказывая о свадебных подарках, она забывает обо всем.
— А что поделывает Зигрид? — спрашивает Рита.
Зигрид просила передать ей привет. Рита улыбается. Ну конечно же, Марион и Зигрид часами говорили о ней…
Зигрид, одна из самых незаметных девушек ее группы, сидела всегда рядом с Ритой. Они приветливо разговаривали, но ничего не знали друг о друге. Так было, пока однажды Рита не заметила, что всю лекцию Зигрид царапает на промокашке одни и те же слова: что мне делать, что мне делать…
Вечером в темном углу маленького кафе Рита узнала, что предчувствие не обмануло ее: страх и неопытность поставили Зигрид в тяжелое положение. Родители, с которыми она жила, две недели назад вместе с младшими детьми «ушли». Что это значит — понимал каждый. Она была в курсе их планов и однажды вечером не пошла домой (где может провести ночь юная девушка, оставшись одна в холодном зимнем городе?), не возвращалась и весь следующий день. Поздно вечером она, как и ожидала, нашла квартиру опустевшей. Ей многого пришлось бояться в жизни. Как она боялась крутого нрава отца, с которым шутки были плохи! Теперь она боялась только одного: если о бегстве родителей узнают, она вылетит из института. Энергично, проявляя незаурядную выдумку, воздвигла она непроницаемую стену вокруг этого бегства. Соседям сказала, что родители уехали в отпуск — неожиданно, конечно. Ведь так бывает? Она позвонила на завод к отцу — он был сварщиком: отец болен, больничный лист мы пришлем позже. За братьев извинилась в школе.
