Хамза Есенжанов - Крутое время
В руках первой пятерки — пики, концы их держатся ка правом носке в стремени; за плечами остальных висят луки, сбоку колчаны. Кроме оружия у всех доиры. В самом кокне кавалькады катится еще один свободный фаэтон, запряженный парой вороных. На козлах сидит один лишь джигит-кучер.
Тобанияз выехал сегодня из дома известного правителя Салыха, но сам Салых, внук известного бия Казы, поехал в город отдельно, со своей свитой: видимо, он не захотел нарушить торжественной парадности въезда Тобанияза. Салых взял с собой сына Габдынасыра, бывшего гимназиста. Тобанияза, по распоряжению главы велаята, со всеми почестями встретили члены правительства в великолепном доме купцов братьев Мусы и Жанши. Салых остановился в доме своего знакомого — богатого татарина Уалия.
Кроме бия, богача, главы воинственного рода Адай Тобанияза и известного бия, помощника губернатора и члена Западного велаята Салыха Омарова приехало в городок множество биев и баев, хаджи и хазретов, ученых и чиновников-правителей.
— Собрание светлейших возглавит сам Жанша! Сам Жанша будет говорить речь!
— Зх, есть ли на свете человек красноречивее его!
— А Тобанияз? Говорят, стоит только Тобаниязу раскрыть рот, как утихнет даже ребенок в колыбели!
— Верно говоришь. Но он не красноречивостью, а своим могуществом силен. Почетнее в его роду нет человека. Без его воли ни один джигит не женится, ни одну девушку не выдадут замуж.
— Да, это тебе не простой казах!
— А Салых разве хуже? Он помощник губернатора, прогнавший со схода самого крестьянского начальника!
— Все они сильны своей властью, а наш Кабыл силен богатством! У него пять тысяч баранов, полторы тысячи верблюдов. Кабыл тоже перед твоим губернатором трусить не станет!
— А Ахметше из «Шеген кудыка»? Он владеет лучшей породы красными нарами и сивыми аргамаками, а кроме того, знаменит своей ученостью. Говорят, каждый аргамак его стоит тысячи рублей золотом. Попробуй-ка, вырасти таких коней!
— А хазрет Куанай служил имамом даже в мечети Ая-София!
— Эй, а почему забываете братьев Мусу и Жаншу?! Они, говорят, могущественней самого Карева из Уральска. В банках Петербурга у них лежат кучи золота и серебра!
Такие разговоры о собравшихся в город именитых баях, биях происходили в этот день по всему городку: и в магазинах, и возле мечети, и на базарной площади.
— Дорогие собратья! Глубокопочтенные, высокородные сыны Младшего жуза! Когда на свет появляется дитя, радуются отец и мать. Ликуют братья, светятся от счастья глаза сестер. Когда дитя начнет ползать на четвереньках, а потом встанет на ноги и впервые перешагнет порог дома и вступит в жизнь — радуется и торжествует уже весь аул. А когда он станет джигитом, соберет вокруг себя друзей, нукеров, сядет на коня и поднимет стяг, тогда уже радуется весь народ, считая, что у него есть надежда, что создатель осчастливил его, а судьба не покинула. В мире все соразмерно, все сопоставимо. Рождение мальчика можно; сравнить со стремлением казахов обрести самостоятельность, стать независимой автономией. Свое государство — это тоже дитя. Его тоже нужно растить, баюкать, пеленать, оно также нуждается в повседневной заботе, уходе, любви и внимании, его также необходимо воспитать, обучить гражданскому долгу, чести и ненависти… Государство и его органы управления переживают все времена роста и возмужания. Сейчас в Тургае, Джетысу, Сары-Арке зародились отделения нашего молодого правительства и уверенно встают на ноги. А Западный велаят на ваших глазах уже переступил порог и выходит в широкую жизнь. Он уже имеет свою администрацию, то есть свои органы управления, привел в порядок свою финансовую систему, образовал свою армию…
Так начал свою речь Жанша Досмухамедов.
Он говорил не слишком долго, но вниманием слушателей владел всецело, говорил красиво и вдохновенно, искусно разжигая национальное самолюбие присутствовавших.
— Казахский народ нуждается в самостоятельном государстве, подобном древним Иранскому и Туранскому царствам, Хивинскому и Бухарскому ханствам. Для этого у нас достаточно и богатства, и образованных людей. Требуется лишь целеустремленность, единство, гражданская честь и высокое сознание, а также убежденность в том, что наше государство не хуже всех других, — сказал Жанша в заключение.
На собрании присутствовали только избранные — вдоль стен просторного кабинета сидело всего лишь сорок семь человек. С правой стороны Жанши — члены правительства: хазрет Куанай, правитель Салых, доктор Халел; с левой стороны — почетный гость Тобанияз, бии и ученые Ахмет-ше и Даулетше. В самом конце длинного ряда, смущаясь и озираясь по сторонам, сидел бай Кабыл, а рядом с ним, вперя в ерзавшего Кабыла маленькие колючие глазки, величественно восседал хаджи Шугул.
Жанша закончил свою речь, но вместо аплодисментов хазрет Кунанай молитвенно произнес:
— Да хранит тебя аллах и ниспошлет тебе всяческие блага и почести, аминь!
Он раскрыл ладони, произнес молитву, а остальные нестройно поддержали:
— Аминь!
— Аллахуакбар!
Те, что столпились у дверей, напирали друг на друга, нетерпеливо спрашивая:
— Что он сказал? О чем там говорят?
В кабинете покряхтели, провели руками по бородам, зашевелились. «Кто теперь будет говорить? О чем он, интересно, скажет?»— думал каждый.
Жанша, садясь на свое место, мельком взглянул на хаз-рета Куаная, затем перевел взгляд на Ахметше, сидевшего ниже Тобанияза. «Теперь твой черед», — как будто сказал он. Но в это время возле двери хаджи Шугул накинулся вдруг на Кабыла:
— Чего ты вертишься, места себе не находишь, точно верблюд, объевшись дурной травой?! Или не терпится тебе сказать здесь что-нибудь сверхумное, чего еще отроду не говорил? Чем болтать, лучше бы пожертвовал сотней верблюдов в пользу велаята, а то тебе их уже девать некуда!
Все повернулись к Шугулу и Кабылу. Бай окончательно растерялся, затравленно озираясь вокруг. Потом опустил голову, обиженно пробурчал:
— Нет.
Что означало это «нет», мало кто понял: то ли он не хочет говорить, то ли ничего не даст.
— Слова хаджи своему соседу, почтенному аксакалу, относятся, я думаю, к каждому из нас, — начал Ахметше, делая вид, будто обращается к одному Тобаниязу. — Для развития, укрепления и расцвета нашего молодого государства, возглавляемого высокородным Жаншой и уважаемым доктором Халелом, членом Императорского петербургского общества ученых медиков, мы от всего сердца, достопочтенные господа, должны сделать все возможное и отдать все, что имеем. Поэтому я считаю необходимым поговорить сейчас о наших практических делах. О значении, сущности и целях нашей автономии, о которой народ мечтал в течение столетий, исчерпывающе сказал великолепный оратор и мудрец Жаханша. Лучше мы не скажем, более глубоких слов мы не найдем. Но есть другие вопросы, которые надо нам решить на собрании. Это вопрос о переводе нашего правительства в другое, более удобное место, в самую гущу казахов — в город Уил. Город Уил граничит с городами Уйшик и Мангистау, близок к Актюбинску и Иргизу и недалек от Тургая, Аральска, Казалинска, Акмечети. Лучшего центра для нашей автономии не найти. Лично я всецело за то, чтобы центр находился в Уиле. Я не только поддерживаю, но и обещаю оплатить все расходы по переезду, обеспечить всех лошадьми и подводами. Кроме того, дарю десять отборных аргамаков офицерам-выпускникам кадетского корпуса города Уила — защите и надежде молодой автономии.
— Спасибо, господин Ахметше! От своего имени, от имени присутствующих здесь членов правительства много раз благодарю вас за высокое чувство гражданства и за щедрость, — сказал Жанша.
— От меня, господин Жаханша-мирза, пятьдесят коней. Тоже дарю руководителям армии, — объявил с места Шугул. Сказав это, он снова устремил колючие глазки на Кабыла и продолжал — Вот этот бай из баев Кабыл спокойно может подарить двести коней. Это будет меньше его приплода за год. Давайте, пусть все объявляют свой дар! Позовите из прихожей баев Мукая и Коданбая. Пусть покажут свою щедрость! Калыбай, записывай!
— Хаджи, ваше дело — называть, мое дело — записывать. Пятьдесят — очень хорошее число. Но «сто» и называть приятней и записать удобней. Особенно, когда говорят: «Сто коней, сто верблюдов, сто овец…»— бойко приступил к своей обязанности Калыбай.
Кабыл засуетился, не зная, что сказать. Ему на выручку бросился какой-то толстяк, сидевший ниже Шугула.
— От хаджи он не отстанет. Запишите от Кабыла пятьдесят коней, — сказал он, взглянув на Калыбая.
— Пятьдесят коней, — объявил Калыбай. — От Кабыла Ахметова — пятьдесят коней. От вас, почтенный, тоже пятьдесят. Писать меньше пятидесяти неудобно, да и бумаги не хватит. Числа сорок семь, сорок восемь займут полстрочки, — бормотал интендант, доказывая толстяку преимущества цифр «пятьдесят» и «сто».
