Сиобхан Паркинсон - Сестры? No way!
Я так и сделала: связала шнурки и повесила ботинки на шею, а носки сунула в карманы, — и только после этого я могла бы сказать, что мы с Имилдой действительно прогуливались. Трава под ногами была прохладная и влажная, и в лунном свете она казалась цвета морской волны. Все происходило как будто в кино, знаете, такие старые черно-белые мюзиклы, где люди ни с того ни с сего сжимают в объятиях фонарный столб и начинают петь дуэтом.
Еще немного — и я бы тоже прильнула к фонарю. У меня было игривое настроение. Наверное, это луна так повлияла на меня.
Придя домой, мы приготовили горячий шоколад и включили одну горелку электрической плиты, не потому что было холодно, а скорее для света, а потом выключили электричество и зажгли несколько свечей. Так мы сидели долго-долго, изредка перекидываясь парой слов, и когда замолкали, слышалось легкое шипение горевшего газа и иногда потрескивание свечей. А самым лучшим в этом вечере было то, что Имилда не заговорила со мной о маме, чего я боялась больше всего. Мы вообще мало разговаривали, только немного о фильме, который только что посмотрели, а еще впечатлила луна. Как на японской картине.
Я ни разу не подумала об отце и о Маргарет. Заснули мы поздно. Имилда никогда не ходит в церковь, даже на Рождество, хотя, думаю, это уж слишком. Она называет себя вероотступницей. Мы проснулись около полудня.
— Время позднего завтрака, — объявила Имилда и сказала, чтобы я выбрала, куда лучше пойти — в паб в городе или в «Бьюли»?
— Ты каждый день ешь в «Бьюли»? — спросила я.
Она, пожав плечами, ответила, что почти каждый день, Я знаю, это звучит глупо, но в тот момент мне показалось пределом мечтаний жить в такой квартире и почти ежедневно ходить в «Бьюли». И мне так захотелось поскорее стать взрослой, получить образование, чтобы жить точно так же.
Я выбрала «Бьюли», потому что это круто. Но как только передо мной поставили тарелку с сосисками и яичницей-глазуньей, я расплакалась. Мама точно так жарила яйца, когда я была маленькая. Я знаю, что глупо рыдать над тарелкой с яичницей, но жизнь совсем не похожа на романтическую историю.
Итак, как любит говорить Лиза каждый раз, когда начинает рассказывать что-нибудь новое, крупные слезы капали в тарелку, а плечи судорожно вздрагивали. Имилда принялась успокаивать меня, как только могла, и, немного придя в себя, я начала резать сосиски в ее тарелке, Наверное, я выглядела странновато, склонившись над столом с ножом в руке и красными от слез глазами. Представив, как это нелепо смотрится со стороны, я хихикнула и немного развеселилась. Но все равно слезы лились и, плача, я выплеснула Имилде все, что думаю по поводу отца и Маргарет, рассказала об их совместной поездке на уик-энд. И сказала, что отец мог бы вести себя приличнее и дождаться, пока тело матери остынет в могиле — сама не знаю, почему я выразилась такими ужасными словами, но, конечно, едва промолвив это, я осознала всю чудовищность сказанного и расплакалась еще сильнее. Потом меня обуяла злость, и я обругала отца, не стесняясь в выражениях. Я даже забыла на время, что Имилда его сестра, но не думаю, что по этой причине она станет поощрять его непорядочное поведение. Она сидела и слушала, задумчиво жуя сосиски. Она ничего не сказала. Не приняла сторону отца и не стала сочувствовать мне. Я хотела поцеловать ее просто за то, что она сидит и слушает меня внимательно. Я бы так и сделала, если бы в это воскресное утро мы не находились в «Бьюли», а на столе не стояла яичница, ну и все такое прочее…
Среда, 16 июля
Он в конце концов признался, что хочет, чтобы Милли — Молли — Манди (действительно я не собираюсь называть ее так) переехала к нам. То есть прямо так не сказал, а просто объяснил, что имеет «серьезные» намерения по отношению к Маргарет и хочет, чтобы я это знала, и нужно привыкать, что придется строить совместные планы на будущее. Я поняла, что он имеет в виду, и у меня случился приступ негодования. Я разбила две обеденные тарелки и чернильницу. Отец спокойно подмел осколки, а остатки чернильницы аккуратно собрал бумажным кухонным полотенцем. На кухонных обоях от чернил осталось забавное пятно. Как один из этих психологических тестов. О чем это пятно говорит тебе? Об угрозе? Непостоянстве? Измене? Непрямо, конечно, а скрыто. Их отношения развивались подозрительно быстро. А бумагу с остатками чернил отец выбросил.
Это реально задело его, не пятно, испортившее обои, а моя столь сильная отрицательная реакция. Потом он пришел ко мне в комнату, когда я с всклокоченными волосами лежала на кровати, продолжая судорожно всхлипывать. Он очень осторожно присел на край кровати и тихо заговорил со мной, как будто я была маленьким ребенком. Пригладил мои волосы, а потом стал собирать их в хвост. Я не могу с уверенностью сказать, потому что лежала, уткнувшись лицом в подушку, но мне показалось, что в какой-то момент он поднес их к губам. Мы долго сидели так, а потом он произнес:
— Если это так мучает тебя, Синди, о'кей, давай забудем обо всем.
Но как можно просто «забыть» обо всем? Я не дам ему так легко ускользнуть. Повернувшись, я резко махнула головой и пробормотала:
— Нет, все правильно, это твой дом, твоя жизнь, и если тебе хочется разделить ее еще с кем-то вне нашей семьи, это твое личное дело. Он вздрогнул и сказал, что, конечно же, это и мой дом тоже и у него и в мыслях не было вынуждать меня делить его с другими людьми. Но просто он чувствует, как стало в нем много места только для нас двоих и что мне нужна компания, и разве это не чудесно, если две девочки, мои ровесницы, поселятся у нас и будут жить вместе с нами. Наивный! А может, не такой уж наивный и это продуманная манипуляция. Этот разговор напомнил мне сцену из какого-то дешевого голливудского фильма, какие мы иногда смотрим воскресными вечерами на видео, ради развлечения, чтобы посмеяться. Что-то вроде «Бессонница в Сиэтле» или «Крамер против Крамера».
Поразмыслив, я сказала, что было бы все намного проще, если бы еще раньше они с мамой развелись, и тогда бы я осталась жить с ней и сейчас была бы сиротой. По крайней мере, мне не пришлось бы выбирать, и это избавило бы меня от лишних проблем. При слове «развод» он снова вздрогнул. Я знала, что это подействует. А это «сирота» окончательно сломило его, и он тихонько заплакал, приложив руку ко лбу.
«Вот теперь ему не параллельно», — подумала я.
Четверг, 24 июля
Маргарет порвала с ним! Она объяснила свой поступок тем, что слишком мало прошло времени с тех пор, как отец овдовел, и сейчас не совсем подходящий момент, чтобы принимать такое радикально меняющее жизнь решение, Я знаю, что на такие мысли ее натолкнули психологические навыки, но это хотя бы утешает. Надеюсь, она все же незаконченная эгоистка.
Отец подавлен.
Пятница, 25 июля
Отец зарезервировал два билета до Лиссабона на завтра! Кстати, мы едем с ним вдвоем, а не он едет вдвоем с Маргарет.
Понедельник, 11 августа
Мы с отцом отлично отдохнули! Я думала, что для нас обоих этот отдых будет напряженным, но ничего подобного. Погода стояла жаркая, слишком жаркая для моего черного костюма, а у меня больше ничего не оказалось из одежды, так как мы уехали неожиданно. Поэтому в первый же день отец отвел меня в магазин и купил мне три хлопковых платья, все длинные и бледной расцветки, соломенную шляпу, а также плетеные сандалии на плоской подошве. После этого я взяла его под руку и сразу почувствовала себя дамой, каких показывают в кино. Может, на мое ощущение повлияла шляпа, а может, то, что я сняла очки и, чтобы лучше выглядеть, надела контактные линзы.
День за днем мы посещали художественные галереи, церкви и дворцы, потрясающие по своей красоте места, дома в основном с черепичными крышами, и представьте себе, каждый вечер шли в новый ресторан и ели свежие сардины, меч-рыбу, пили красное вино, сидя за шаткими столиками, выставленными на тротуарах и террасах. Иногда сардины готовили на жаровне, и мы садились вокруг и ели кислые маленькие розовато-черные оливки, которые нам подавали на подносах, пока мы ждали свой заказ. Еще мы часто пробовали сыр, острый на вкус, но белый и мягкий, его обычно подавали с оливками. Несколько вечеров мы пробовали африканские блюда — наследие португальского колониального прошлого.
Мы так много слышим о бедном португальском народе сейчас, но, глядя на потрясающую красоту города, трудно представить его тяжелое прошлое. Лиссабон — непонятный город, невероятные дворцы и все такое, но, сев на поезд и отъехав немного, вы увидите настоящие трущобы, где под окнами натянуты веревки для сушки белья. В один из дней мы ездили в Синтру. Это очень красивая деревушка под Лиссабоном, расположившаяся на холмах.
В Португалии отец словно ожил. Все было как в старые добрые времена, только мамы, конечно, не хватало. Но неожиданно для себя я не скучала без нее. В какой-то вечер мы зашли в казино. Сейчас я уже не помню, как оно называлось. Я сняла свою соломенную шляпку и сделала высокую прическу, чтобы выглядеть старше. Не могу передать ощущения от того, что отец принадлежал мне полностью и не нужно было делить его с Маргарет. Он ускользал пару раз, якобы поменять деньги, но я знала, что он бегал звонить ей. Я знаю, что она порвала с ним, но я не могу себе представить, что она запретила ему звонить ей. Но все это не казалось таким уж важным, потому что он звонил с почты, и, возможно, следом за ним стояла очередь, а португальская телефонистка вслушивалась в его разговор, чтобы лишний раз попрактиковаться и улучшить знание своего английского.
