Джордже Кэлинеску - Загадка Отилии
— Вы думаете, что я в-в-впал в детство?
— С каких пор у вас эта затрудненность речи? —. многозначительно взглянув на Стэникэ, спросил доктор.
Раздраженный нахальством Василиада, дядя Костаке стал заикаться еще пуще:
— О-о-откуда в-вы... вы в-в-взяли, ч-что у меня затрудненность?
— Он всегда так говорит! — заверил Стэникэ.
Хотя Феликс только начинал учиться, но на основании некоторых сведений, почерпнутых у товарищей и из учебника общей патологии, который он читал по собственной инициативе, он понял, что Василиад стремится найти у дяди Костаке поражение нервной системы, какую-нибудь локализованную инфекцию. Однако по тому, как врач проводил осмотр, нельзя было заключить, что он хороший практик.
— Домнул доктор, — сказал Феликс, — то, что вы подозреваете, исследуя рефлексы, ни в коем случае не может иметь места в этом доме.
— Вы обладаете сведениями в области медицины? — неприязненно осведомился Василиад.
— Домнул — студент-медик, — сообщил ему Стэникэ. Доктор насупился и неожиданно заговорил угодливым тоном:
— Да-а? Я и не знал! Разумеется, ничего такого нет. Но мы выполняем свой долг.
— В данном случае, по-моему, вы смеетесь над папой — заметила Отилия.
Паскалопол с симпатией взглянул на молодых людей и одобрительно похлопал Феликса по плечу. Василиад начал, водя ухом по спине старика, выслушивать его легкие.
— Скажите: тридцать три, — приказал он.
— К-к-как?
— Скажите громко: тридцать три. Так. Кашляните. Еще раз: тридцать три.
— Тридцать три.
— Тридцать три.
— Тридцать три. Доктор поднял голову.
— У вас ведь было когда-то воспаление левого легкого?
— Н-н-нет! — слегка побледнев, защищался дядя Костаке.
— Что-то было: я слышу крепитации.
— Домнул доктор, оставьте человека в покое, — вспылил Паскалопол. — Ничего у него не было.
— Не чувствуете ли вы по временам удушья, сердцебиения?
Расстроенный дядя Костаке был в нерешительности.
— Я дам вам хорошее успокаивающее средство, — соблазнял его доктор.
— Возраст, естественно, — зловеще комментировал Стэникэ. — Послушайте и сердце, Василиад.
— Разумеется, разумеется.
Доктор велел дяде Костаке задержать дыхание и; щупая правой рукой его пульс, приложил ухо к груди старика.
— Некоторая вялость, — объявил он, хотя никто его ни о чем не спрашивал, — очевидно, расширение сосудов. Вы несколько полнокровны, щеки у вас красноваты. Следует избегать внезапных волнений. Поменьше есть.
Доктор уже приготовился перейти к освидетельствованию органов пищеварения, но тут дядя Костаке воспротивился и, натянув рубашку, оделся.
— Довольно, довольно, не надо, благодарю, — ворчал он.
— Домнул доктор, мы спешим, — поднимаясь с места, резко сказал Паскалопол. — Мы как раз собирались ехать в город. До свиданья. До свиданья, домнул Стэникэ.
— Кровообращение — единственное, за чем вам необходимо следить, — продолжал доктор, стараясь не замечать, что его попросту выгоняют.
— Не правда ли? Не правда ли? — воскликнул Стэникэ, радуясь не то совету доктора, не то плохому здоровью пациента.
Паскалопол, желая прекратить эту комедию, вышел в соседнюю комнату и знаком позвал за собою остальных. Огорченный дядя Костаке ушел приводить себя в порядок, а Отилия сообщила, что Стэникэ и доктор с улицы проследовали во двор дома Аглае.
— Мне кажется, Стэникэ действует так неспроста, — сказал Паскалопол Феликсу и Отилии. — Смотрите в оба. Доктора, наверное, подослала кукоана Аглае. Кажется, я слышал о нем, это один из тех неудачников, с которыми договариваются, когда после чьей-нибудь кончины остается значительное наследство: он готов дать любые показания.
— Но я не понимаю, зачем ему было приходить сюда, — сказал Феликс.
— Вы говорите, что он обследовал нервную систему? — продолжал Паскалопол, дружески взяв Феликса под руку. — Естественно, он спрашивал об инфекции, об аборте. Другими словами, он хотел узнать, нет ли у Костаке предрасположения к умопомешательству, к тому, чтобы стать лицом, не ответственным за свои поступки. От подобного жулика, у которого хватает дерзости войти непрошеным к человеку в дом и раздеть его, можно всего ожидать. Он способен выдумать, что Костаке был болен, что его заиканье, о котором знают все на свете, — явление подозрительное и так далее. Как вы думаете, что ответила бы кукоана Аглае, если бы ее как свидетельницу спросили о безобидном заиканье бедного Костаке?
Феликс и Отилия удивленно смотрели на него.
— С нее станется сказать, что прежде Костаке не заикался и что это началось не так давно, что он вдруг сделался раздражительным, что он выгнал ее из дома. Ей, его сестре, поверят.
— Но зачем им это нужно? — Феликсу не давал покоя этот вопрос.
— Вы ребенок! Взгляните на эту девушку, — Паскалопол кивнул на Отилию. — У нее нет никого, кроме дяди Костаке, который, надо ему отдать справедливость, любит ее. Но он воспользовался имуществом покойной матери Отилии, и поэтому обязан либо предоставить своей падчерице средства, либо удочерить ее, чтобы обеспечить за ней наследство. Если бы Костаке хотел, — добавил, словно про себя, Паскалопол, — ее давно уже не интересовал бы весь этот вздор. Ну да ладно... Так вот, кукоана Аглае, руководимая этим Стэникэ, который не что иное, как мошенник (не сердитесь, домнишоара Отилия), преследует свою выгоду и способна, опираясь на свидетельство доктора, объявить, что Костаке не в своем уме и недееспособен. За деньги вы получите любое показание. Костаке будет отдан под опеку, а это означает изгнание домнишоары Отилии из дома.
— Ах, — вздохнула Отилия, которую испугал жестокий вывод помещика.
— Ничего этого не может произойти, не бойтесь, — ласково сказал ей Паскалопол. — Костаке здоров, он нас всех переживет, но вам надо быть осторожной. Шпионаж — дело постыдное, но иногда полезное. Домнул Феликс часто посещает дом кукоаны Аглае, не мешало бы ему прислушаться, о чем там говорят. Он, вероятно, тоже привязан к вам, я вижу, что привязан, — с добродушной иронией подчеркнул Паскалопол, — так же как и я, и дядя Костаке... дорожит хрупким, нуждающимся в защите созданием, как редким цветком. — Готовый ради Отилии на любую жертву, Феликс одобрительно смотрел на помещика. — Будем предусмотрительны, чтобы Костаке не причинили бог весть каких неприятностей. Этот Стэникэ — бесстыдный наглец, и ему, как адвокату, знакомо всякое крючкотворство.
В сознании Отилии все это еще никак не укладывалось:
— Я думаю, что тетя Аглае не пойдет на такую низость, хотя бы из стыда перед людьми. Вообще-то она, разумеется, лишена всякой чувствительности, но зачем ей вести себя так, чтобы возбуждать недоверие? Я считаю ее более тонкой притворщицей.
Если это в их расчеты не входило, то, стало быть, они хотели узнать, долго ли еще проживет Костаке, — высказал Паскалопол другую гипотезу. — Выяснить, в каком состоянии у него сердце, нет ли неизлечимой болезни, получить о нем более подробные сведения. Вы понимаете, почему она не позволила Костаке переехать отсюда? Потому что он ускользнул бы от ее надзора. Если бы Костаке был более сговорчив, я давно заставил бы его привести дела в порядок.
Дядя Костаке вернулся одетый в пальто. Физиономия у него была мрачная.
— Э-э-это мне н-н-не нравится... Пусть он больше не п-п-приходит сюда! — с некоторым опозданием протестовал он.
Паскалопол взял его под руку и повел к выходу. Остальные последовали за ними, так как помещик пригласил их провести вечер в городе. Когда коляска тронулась, Паскалопол многозначительно сказал старику:
— Сделай одолжение, Костаке, приходи, пожалуйста, завтра утром ко мне, я расскажу тебе кое-что интересное.
Феликс, сидя в экипаже, оглянулся и заметил у ворот дома Туля угрюмо смотревшие вслед коляске фигуры. Он угадал рядом с силуэтом уходящего доктора Аурику, Аглае, Олимпию и Стэникэ, а позади — сгорбленную спину укутанного Симиона.
VIII
Феликс ясно отдавал себе отчет в том, что любит Отилию, но не мог определить природу этого чувства. Иногда ему представлялись хрупкие коленки девушки, которая часто сидела, обхватив их руками. Эти коленки были одновременно и целомудренными и озорными, они обладали индивидуальностью, и Феликсу хотелось без слов поведать им о своей любви. Порой в мечтах юноши вьющиеся локоны Отилии обволакивали, обвивали, затопляли его. Сказать девушке прямо, что он ее любит, Феликс не мог. Отилия держалась с ним запросто, и между ними сразу возникла та непринужденность, которая не могла бы так скоро появиться в отношениях с другой девушкой. Это сбивало Феликса с толку. Отилия брала его под руку, по-матерински гладила его своими тонкими пальцами, запускала руку в его шевелюру и говорила: «Надо подрезать тебе космы, ты похож на Самсона». Феликс наслаждался этими знаками внимания со стороны Отилии, но в то же время испытывал смутное недовольство, потому что не знал, доказывают ли они ее любовь к нему. Как-то раз, не желая быть опекаемым вечно, он захотел сам проявить инициативу и при какой-то маленькой услуге Отилии сделал движение, чтобы поцеловать ей руку. Однако Отилия слишком быстро отстранилась, и он не успел выказать ей свою признательность. Она тотчас же заметила это и передумала.
![Брайен Фрил - Праздник урожая [=Танцы на праздник урожая]](/uploads/posts/books/271489/271489.jpg)
