Александр Изотчин - День учителя
Эммануил Аронович был, что называется, «повернут» на плакатном творчестве детей. К каждому празднику или даже по всякому придуманному им поводу дети выпускали стенгазеты. Однажды директор придумал подготовить газеты по истории русских городов — каждому классу предлагалось выбрать себе город и, раздобыв открытки или фотографии, рассказать о славном прошлом и настоящем этого населенного пункта. У Дениса Олеговича не было классного руководства, но он вдруг проявил к этой идее интерес и предложил физику Николаю Сергеевичу Виноградову, обремененному этим руководством человеку, напрочь лишенному эстетического чувства и изнывающему от полиграфических фантазий Гордона, свою помощь. Николай Сергеевич с радостью согласился, не подозревая, какой головной болью для него это обернется. Муравьев уединился после уроков с вверенными ему детьми в спортзале, и работа закипела. На следующее утро на стене первого этажа были вывешены «городские» стенгазеты, и среди них выделялось яркостью исполнения творение муравьевской команды, посвященное Урюпинску. Честно говоря, до выхода этой газеты Андрей Иванович думал, что Урюпинск порожден народной фантазией, наряду с Мухосранском и Перепердуевым. Оказалось — есть такой город. Газета была снабжена бог весть где найденными открытками с видами Урюпинска и небольшой статьей, принадлежащей перу учителя физкультуры. Тепло рассказав о милом городке на юге России, выросшем когда-то из казачьей станицы, в самом конце своего опуса Муравьев заявлял, что, когда он слышит слово «Урюпинск», у него в памяти возникает образ знакомого ему человека, стоящего за прилавком продуктового магазина… Газета провисела полчаса и была сорвана со стены разъяренной Ангелиной Петровной. Оказалось, она родом из Урюпинска и начинала свой трудовой путь в роли продавца. Эти детали ее биографии были похоронены в личном деле Архиповой, хранящемся в кабинете директора, и по школе носились только слухи. Если бы она «не заметила» стенгазету, большинство учителей так бы и продолжало думать, что Ангелина коренная москвичка из интеллигентной семьи. Столь бурной реакции не ожидал даже Муравьев. «Понимаешь, Андрюха, — говорил он Мирошкину, — я-то так… Пошутил. А Ангелина и вправду из Урюпинска…»
Когда Андрей Иванович вышел из туалета, Гордона в коридоре не было. Из директорского кабинета раздавался его бодрый голос, которым Эммануил Аронович кого-то благодарил за поздравления и желал собеседнику «также всего хорошего». Внутренне радуясь, Мирошкин прошмыгнул мимо канцелярии наверх. Он надеялся, что к концу второго урока настроение директора улучшится настолько, что визит в его кабинет превратится в сущую формальность. А между тем Андрей Иванович прекрасно понимал, что теперь-то урок точно сорван, — до конца занятия оставалось минут двадцать пять. Учитель решил отказаться от опроса и сразу перейти к изложению нового материала, как бы заключив с учениками молчаливое соглашение. «А то поставлю кому-нибудь двойку, а они потом скажут родителям — опоздал, ушел, вернулся, двоек наставил. Ни к чему мне это сейчас. Лучше расскажу им про культуру Древнего Египта — пирамиды и все такое». Это была тема урока. Дети внимательно слушали про город мертвых, про пирамиды IV династии Древнего царства и про Большого сфинкса. Особенно сопереживал рассказу Боря Водовозов — племянник недавно застреленного банкира, — который, услышав о том, что «Большая пирамида сложена из 2300000 каменных глыб весом свыше двух тонн каждая», совершенно расцвел и обвел класс таким взглядом, будто речь шла о его доме. На перемене он подошел к Андрею Ивановичу, поздравил с праздником и вручил небольшой картонный тубус, оклеенный картинками с египетскими мотивами: «Вот, это вам. Мы летом ездили с папой и мамой в Египет, видели пирамиды. Там вообще классно!» Он еще что-то говорил, а потом, попрощавшись, пошел к выходу. В тубусе оказался папирус с изображением маленьких египтян, которые несли дары большому фараону, сидящему на троне. Андрей Иванович запер за мальчиком дверь и вновь уселся за стол. «Рассказываю, рассказываю, а сам ничего из этого не видел. Тут половина детей уже полмира объездила», — подумав так, Мирошкин, как бы желая расширить свой кругозор, принялся смотреть в окно. Окна класса выходили на жилой дом, построенный почти вплотную к школе, и взгляд Андрея Ивановича уперся в окно напротив, в котором была видна молодая женщина, мечущаяся по комнате в нижнем белье, судя по всему, лихорадочно собираясь на работу. «Поздновато она встала», — думал Мирошкин, следя за женскими телодвижениями перед зеркалом. Звонок на урок отвлек его от зрелища. «Опоздает, наверное», — подумал о женщине Андрей Иванович и впустил в кабинет 11-й «А» класс.
Когда, поздоровавшись, юноши и девушки расселись по местам, учитель отметил, что их сегодня меньше, чем обычно. «Ангелина Петровна забрала на репетицию Абрамова, Троупянского, Кизилову, Фролову и Карабут», — пояснила Настя Андрюшина, сидевшая на первой парте. Андрей Иванович был недоволен. «Опять Ангелина берет людей. Совсем обнаглела, даже не спросила разрешения. Была б контрольная, хрен она бы у меня кого-нибудь решилась взять, да и не пошли бы они к ней дурью маяться. А тут знают, что всяким бредом будем заниматься», — подумал он, но вслух возмущаться не стал.
«Бредом» и «дурью» Андрей Иванович считал предложение Меркуловой провести уроки, на которых ученики должны были бы высказать свое отношение к какому-нибудь событию прошлого — войне, революции, «оттепели» и т. д. «Это же будет история повседневности. Сейчас самое модное направление в науке. А впрочем, не мне тебе это объяснять. Ребята опросят своих родственников, дедушек и бабушек, соберут новые факты. Мы сами сможем узнать что-нибудь новое», — вещала Нонна необычно тихим голосом. Громкий она берегла для уроков. Андрей Иванович согласился, считая затею потерей времени. И вот сегодня ожидался доклад Миши Аронова на тему «Сталинские репрессии глазами простого человека».
Аронов, щуплый брюнет с большим носом, зачем-то надевший галстук поверх белой рубашки, заправленной в джинсы, вышел к доске, поскрипывая кроссовками, и начал читать: «Мой прадедушка, Михаил Соломонович Аронов, родился в 1889 году в поселке Бобринец под Кременчугом. Его отец был простым портным. Это был второй брак прапрадедушки. У него было еще двое детей от первой жены, умершей молодой после тяжелой болезни, и четверо детей от брака с прапрабабушкой. Когда прадедушке исполнилось восемь лет, умерла его мать, моя прапрабабушка. Оставшись с шестью малолетними детьми на руках, прапрадедушка женился в третий раз, и новая жена родила ему еще семерых детей…» Андрей Иванович почувствовал, что он начал путаться в прапрадедушках и прапрабабушках Аронова и в их многочисленных детях. «Интересно, — подумал он, — а какая у прадедушки Аронова была фамилия? Аранович? Или просто какой-нибудь Арон? Что-то я начал изыскания в стиле Куприянова. А ведь мне после этого урока идти к Аронычу на «ковер». Ох, неприятно». Он задумался о своем и слушал доклад Аронова так, как слушают приглушенное радио, иногда фиксируя внимание на каких-то интересных деталях — их, честно говоря, было мало — а в основном воспринимая как фон. Юноша с чувством гордости и скорби, держа в руках стопку листочков, повествовал о нищем еврейском детстве своего прадедушки, которое прошло в Богом забытом местечке, звучали мудреные названия школ, в которых пытался учиться шестой ребенок сильно пьющего портного — «хедер», «талмуд-тора» — наконец заедавшая мальчика бедность толкнула его на уход из дома, нищенство, работу в мастерской по изготовлению коробок, а затем — наборщиком в типографии. Прадедушка Аронова начал читать нелегальную литературу, вступил в какой-то еврейский кружок социал-демократов, который затем влился в РСДРП, молодого марксиста, конечно же, посадили, выпустили, опять посадили, сослали, потом произошла Октябрьская революция, в Кременчуге победила новая власть, и «прадедушку назначили…» Далее в каждом новом предложении рассказа Аронова встречалась эта самая фраза: «прадедушку назначили». Продолжались эти назначения до тех пор, пока прадедушку наконец не сделали заместителем наркома социального обеспечения. На этой должности он задержался недолго, по мнению Миши Аронова, из-за антисемитизма Сталина. «Странно, а чего же они хотели? — думал Андрей Иванович обо всех этих повышениях Аронова-революционера. — Он даже в школе-то толком не учился». Мирошкин обвел глазами класс. На лицах ребят была написана откровенная скука. Катя Смирнова листала учебник. Андрей Иванович привычно ощупал глазами ее тело и взглянул на Аронова. Тот как раз подходил к обещанным в докладе «сталинским репрессиям», но, как выяснилось, замнаркома Аронова так и не посадили. Он пятнадцать лет прождал ареста, все эти годы держал приготовленные теплое белье, валенки и сухари, но за ним не пришли…
