Алан Силлитоу - Ключ от двери
Его бескровная физиономия поворачивалась из стороны в сторону, и, когда она оказывалась прямо перед классом, оба глаза его были закрыты кружками света размером со стекло очков.
— Еще вот что, — проговорил он. — Знает кто-нибудь из вас, когда ядовитые газы были впервые применены в большом сражении?
Поднялась одна рука.
— В мировой войне.
— А, значит, не все тут пустоголовые. Да, совершенно верно. Пятьдесят тысяч французов и немало англичан были отравлены газами, которые принес слабый ветерок с Ипра. Все, что увидели войска, был лишь зеленовато-желтый туман, двигавшийся к ним в сумерках, и вскоре тысячи людей задыхались от газа. Те, кому удалось выбраться из траншей, ослепли или остались калеками на всю жизнь — длинные вереницы протянулись на мили, когда они один за другим двинулись к госпиталям за позициями. Да, война — прискорбный факт, и нечего из-за нее приходить в такой раж, не так ли? Не так ли, вы, пустоголовые?! — заорал он, и голос его, как пушка, пробудил даже самых сонных, видевших сны наяву.
Несколько голосов составили хор из «нет» и «да».
— Трудно растолковать вам, что такое война, но в одном могу вас заверить: страданий и боли вокруг будет достаточно. Пожалуй, самые легкие муки во время войны — это необходимость стоять весь день на холоде в очередях за едой и коксом, а к концу войны есть конину; и еще слушать вой сирен. Эти муки не столь уж велики, не правда ли? Однако вполне возможно, что война еще не кончится, когда вы станете мужчинами, и, быть может, самые страшные муки на войне — это когда ты остался на поле сражения раненый и у тебя нет ни воды, ни пищи. В настоящее время идет война в Китае и война в Испании, и не так давно она велась в Абиссинии, так что то, о чем я говорю, не так уж невероятно, хотя, судя по вашим лицам, вы недостаточно сообразительны и не очень многое поняли из того, что я вам сказал.
«Ведь знает, что мы ждем перемены, чтобы идти пить молоко, — говорил себе Брайн, — но нарочно, со злости держит нас, хитрый гад».
— Понимает ли кто-либо из вас по-настоящему, что такое страдание, боль? Наверно, воображаете, что это когда мои кулаки молотят по вашим пустым головам, чтобы вы были внимательнее. Так вот, позвольте вам сказать, это ничто по сравнению с теми страданиями, какие бывают на войне. Ну да, конечно, вы беснуетесь от радости, потому что вам дадут противогазы и скоро война. А вам надо бы молить бога, чтобы он сотворил чудо и войны не было, потому что она несет с собой только страдания. Кое-кому удавалось избежать их, но пусть это вас не утешает — во время этой войны весь земной шар будет корчиться в муках, и никого она не пощадит, доберется и до вас и до меня. Поэтому не будем приходить в восторг при мыслях о войне.
Он резко оборвал свою речь и вышел из комнаты, и они слышали, как все вдруг стихло в соседнем классе, куда он вошел.
«Брехня, — думал Брайн. — А если даже и правда, все равно брехня». Но он высмеял и свою фантазию о баррикадах на булыжной мостовой, о пирамидах из трупов. Ни в чем он теперь не был уверен, кроме того, что вот сейчас, на перемене, держит бутылку молока, вскрыл ее, сунул в горлышко соломинку и втягивает в пересохший рот прохладную жидкость; но она отдавала чем-то похожим на медленную, щемящую боль, о которой трепался старый Джонс.
В четыре часа он побежал домой, крепко держа картонную коробку, и ворвался в комнату, где сидел отец и пил чай. В классе, пока им раздавали противогазы, прошел слух, что за противогаз надо выплачивать столько-то в неделю, и Брайн был приятно удивлен, когда ему передали коробку прямо в руки, ни слова не сказав об оплате. Из этого он заключил, что приобрел ценное снаряжение совершенно даром.
— Смотрите, что мне дали! — крикнул он, вертя коробку на развязавшейся веревке.
Но никто не проявил интереса, и он увидел в углу еще три противогаза; коробки их были уже согнуты и помяты, из одной торчал ремешок, и Артур изо всех сил старался разломать вторую. Мать читала «Ивнинг пост».
— В наше время мира не будет, — сказала она с горечью и отложила газету, чтобы налить Брайну чашку чаю.
— Да, — ответил Ситон ворчливо и изрек блестящее пророчество — Ни в наше, ни в какое другое, черт бы их всех подрал!
10
Мистер Джонс вошел сразу, без предварительной разведки — быстрый, ловкий, челюсть, как у куклы чревовещателя. Держа в руке листок бумаги, он вызвал не слишком громко:
— Робертсон, выйди вперед.
Брайн услышал позади себя шорох — длинный одиннадцатилетний мальчуган вылез из-за парты и встал перед классом. Мистер Джонс стоял у карты, закрывая Цейлон головой, такой же яростно угрожающей, как у кобры, обитательницы этого острова.
— Так это ты Робертсон?
Тот признался, что да, он, хотя и неохотно. Не зная, куда девать руки, он пытался засунуть их в карманы штанов и был озадачен, когда карманные отверстия как будто закрылись перед ним.
— Держи руки по швам, когда разговариваешь со мной! — гаркнул мистер Джонс, ударив его по уху. Он совал грозный листок бумаги прямо ему под нос, щекоча словно муха, и Робертсон получил затрещину по второму уху за то, что пытался отмахнуться от листка. — На тебя жалоба от одной особы, живущей неподалеку. Она утверждает, что ты разбил ей стекло футбольным мячом, а когда она вышла, осыпал ее грязной бранью.
Робертсон смотрел в сторону и молчал.
— Нн-у? — Мистер Джонс заорал так, что всей школе стало известно: старый Джонс опять разбушевался. Жилки на его лице тянулись крохотными лиловыми полосками, будто речки на тонко вычерченной карте, губы были совершенно бескровны. — Тебе нечего сказать, оболтус?
— Я не ругался, когда она говорила, сэр, — еле выдавил он из себя шепотом.
Бац!
— А это тебе за ложь. Я отучу тебя от грязной брани и лжи. — Он повернулся к учителю, неподвижно сидевшему за кафедрой на своем высоком стуле. — Дайте мне вашу указку, мистер Бейтс.
Виновному было приказано вытянуть вперед руку, но тот не шелохнулся.
— Ты оглох? — взвизгнул мистер Джонс.
«Он псих, — повторял себе Брайн. — Если б нам всем сразу на него наброситься, мы бы его в порошок стерли».
Робертсон слегка повернулся к классу, но никто не мог ему помочь, все сидели за своими партами среди мертвой тишины.
— Если не вытянешь руку сам, я тебя заставлю.
Он взмахнул указкой, изо всей силы обрушил ее на плечо Робертсона, но тот увернулся, бросился прочь, с неожиданной ловкостью открыл дверь и захлопнул ее за собой. Слышно было, как он стучит ботинками по улице — бежит под защиту своего безработного отца. Мистер Джонс швырнул указку и крупными шагами вышел из класса.
Брайн не слышал стихов и главы из библии, которые затем читались на уроке. Когда играешь после уроков на улице, почти что у себя дома, до тебя все равно дотянется длинная рука мистера Джонса, — кажется, его ярость способна настичь тебя даже за несколько миль от школы, в спокойных полях за зелеными оградами кустов. На следующее утро появится перед тобой с палкой и листком бумаги, на котором стоит твое имя, и начнет выспрашивать, почему это вчера вечером ты разгуливал в поле, хотя на доске у ограды совершенно ясно сказано, что ходить здесь нельзя и нарушители караются законом, вернее, такими вот гадами, как старый дохлый Джонс.
Ноук был единственным местом, где Брайн чувствовал себя в безопасности. Всю осень в конце каждой недели он отправлялся туда, шагал через новый бульвар и поля. После уборки урожая закололи свинью и засолили к рождеству. На задней обложке старой тетради для записи белья, отправляемого в прачечную, Мэри составила список тех, кто выразил желание купить свинины. Брайн потом таскал нагруженную мясом корзину, ныряя под железнодорожный мост, доставлял покупки и в дома в Рэдфорде.
Мертон назначил день, когда надо закалывать свинью.
— Перси приедет в три, так что я отдыхать наверх не пойду.
Брайн сидел за столом, лущил горох в миске.
— Дедушка, какую свинью будут резать?
— Пойдем со мной и увидишь.
Выходя, он взял свою палку, и, когда шел по двору, Брайн впервые заметил, что плечи у деда слегка сгорблены. Может, ему уже очень много лет, подумал Брайн, вспомнив, что отец за глаза называл Мертона старым стервецом.
Уже в свинарнике Мертон сказал:
— Вот эту, пострел. Видишь ее?
Свиньи, розовые с черными пятнами, сбились в кучу подле корыта, повизгивая в ожидании, когда откроется дверка и внесут ведра с едой.
— Видишь? Жирная стерва, еле двигается. Он отвернулся от них, стал крутить сигарету.
— Ей будет больно дедушка, когда ее станут резать?
— Нет, — ответил Мертон, лицо его было скрыто табачным дымом. — Колоть будет человек, в этом деле понимающий. Сам я не могу, разрешения нет.
Он обернулся и двинул по заду одну из свиней за то, что та слишком настойчиво тыкалась пятачком в загородку, затем снял со стены стальную лопатку и помешал в большой лохани месиво из корок, старого картофеля, муки и отрубей. Брайн отодвинул задвижку, и свиньи, почуяв еду, завизжали и сгрудились возле пустого корыта, так что Мертон не мог до него добраться. Он поставил ведра.
