Анри Труайя - Семья Эглетьер
Ассистент, который вел практические занятия, рекомендовал изучить ряд постановлений об ответственности государственных уполномоченных. Светлый, хорошо натопленный, тихий зал библиотеки был наполовину пуст. Все трое заняли места за одним столом и заполнили листки требования. Через пятнадцать минут номера их мест загорелись на световом табло в глубине зала, и они пошли за книгами. Жан-Марк делал выписки из «Основных постановлений административной юриспруденции», сопоставляя их с тем, что Дидье извлекал из другого сочинения. Жюльен читал «Монд». Без десяти четыре он провозгласил:
— А теперь пора закругляться! Иначе «Шелковый шнурок» ускользнет у нас из-под носа!
И громко засмеялся собственной шутке.
Все трое ринулись к выходу, бегом, через четыре ступеньки поднялись по лестнице и выскочили на прозрачный и холодный воздух улицы.
— Пробирает! — сказал Жюльен, поднимая воротник плаща.
Они быстро зашагали, протискиваясь между прохожими, выходя на мостовую, чтобы опередить слишком медлительных, и, пускаясь бегом, едва оказывались на свободном пространстве. На площади Эдмона Ростана они попали в густую толпу. Несколько студентов Академии художеств играли на корнет-а-пистонах, окруженные ватагой смеющихся товарищей. Две машины не могли разъехаться, преграждая путь остальным. Водитель автобуса ругал с высоты своего сиденья таксиста, который высунулся в окошко машины и тоже не лез за словом в карман. За витринами кафе, словно сквозь стекло аквариума, смутно виднелись освещенные неоном молодые лица.
— Скорей, скорей! — повторял Жан-Марк. — Мы пропустим начало!
Когда они, запыхавшись, примчались к кинотеатру, кассирша успокоила их: еще не кончились мультфильмы. Билетерша ввела их в темный, битком набитый душный зал, весело бурливший, как кастрюля на плите. Нашлось свободное место у самого экрана и два откидных в середине зала.
— В перерыве вы сможете пересесть, — шепнула билетерша, беря чаевые.
Близорукий Жюльен предпочел первый ряд и скрылся в темноте, пока товарищи устраивались на откидных местах. Сидя за спиной Дидье, Жан-Марк рассеянно смотрел на головастого человечка, который разгуливал по самому краю пропасти. Вдруг человечек сделал прыжок и начал парить среди птиц, раскрыв пальто, как парашют. Вспыхнули лампы, Жан-Марку захотелось мороженого, и он откинулся в сторону, доставая мелочь из кармана. В тот же момент он заметил справа, через три ряда от себя, знакомый крепкий затылок и квадратные плечи. Отец? Не может быть, это кто-то другой, похожий на него! Нет, он! Но что он тут делает, один в этом зале? Жан-Марк привстал, и сиденье громко хлопнуло.
— Чего тебе? — спросил, оборачиваясь, Дидье.
— Ничего, — пробормотал Жан-Марк.
Он заметил рядом с отцом молодую женщину, которая что-то шептала ему на ухо. Ее лица Жан-Марк не мог разглядеть. Во всяком случае, это была не Кароль. В растерянности Жан-Марк сел на свое место. Дидье купил мороженое. Друзья ели молча, пока на экране сменяли одна другую сто раз виденные и уже никого не развлекавшие рекламы.
На миг стало темно, затем появились иероглифы японских титров. Когда Жан-Марк наклонялся вправо, в серебристой полутьме зала перед ним возникали два черных силуэта, таинственным образом связанные между собой. Он с трудом следил за развитием действия. Девушку с раскосыми глазами и фарфоровым личиком три ее брата задумали продать богатому, усатому и развратному вельможе, но сердце ее было отдано прекрасному юноше самураю. Актеры играли с торжественной медлительностью. Съемки поражали удивительной чистотой. Каждый кадр напоминал старинную гравюру. Щебет диалога, который время от времени переводился в субтитрах, придавал фильму еще больше необычности и лиризма. Жан-Марку хотелось бы полностью насладиться всеми нюансами столь редкого зрелища, но, следя за героями на экране, за их слезами, ломанием рук, сабельными ударами, погоней на лошадях, он каждую минуту помнил о паре, сидевшей в десяти шагах от него, которая переживала свой роман, неведомый ему. «Эта женщина — любовница отца! Иначе с какой стати он пошел бы с ней в кино? Мне лично, само собой, наплевать. По-моему, это даже занятно! Но каково Кароль… Интересно, давно отец изменяет ей? Все-таки он удивительная личность!» В конце концов самурай решился на самый достойный исход — на харакири. Глядя на его искаженное судорогой лицо, Жан-Марк ощутил тоскливый ужас, который всегда его охватывал при виде физических страданий. В зале зажегся свет, экран снова стал белым, словно смыл с себя все изображения, только что мелькавшие на нем; лишенное памяти полотно было готово отдать себя новым призракам. Кое-где раздались аплодисменты.
— Потрясающе! — сказал Дидье, вставая. — Как твое мнение?
— Да, — машинально ответил Жан-Марк.
— Великолепно!
Сначала он хотел выйти из зала как можно скорее, чтобы не столкнуться с отцом. Потом передумал. Его разбирало любопытство. Стоя у края своего ряда, он пропускал поток зрителей, направлявшихся к выходу. Наконец те двое поравнялись с ним. Женщина шла впереди. Она была очень молода, невысокая, рыжая, со вздернутым носом, тяжелым подбородком и туповатым взглядом. «Поразительно! — подумал Жан-Марк. — Кароль настолько привлекательнее ее!» В этот миг глаза его встретились с глазами отца. Их взгляды скрестились, и сердце Жан-Марка тревожно и сладко сжалось, точно коса вошла в грудь. Лицо Филиппа стало жестким.
— Вот как, ты тоже здесь? — проговорил он.
— Познакомься, пожалуйста, это мой друг Дидье Коплен, — сказал Жан-Марк. — Мой отец…
Жан-Марк ожидал увидеть хотя бы тень смущения на массивном розовом лице отца. Однако Филипп улыбнулся с привычной непринужденностью и бросил на ходу:
— Прекрасный фильм, не правда ли?
Он пошел вперед и нагнал свою спутницу у выхода. Жан-Марк следил за ним с невольным восхищением. «Даже вляпавшись в дерьмо, не теряет хладнокровия!» — подумал он. Жюльен присоединился к товарищам и буркнул:
— Тоска зеленая!
Они вышли последними. На противоположной стороне улицы Жан-Марк увидел отца, который дружески помахал ему и открыл дверцу своей машины. Женщина тотчас села в нее, и они отъехали. Дидье и Жюльен хотели было вернуться в «Суффло», но Жан-Марк пригласил их к себе выпить по стаканчику. Он вдруг заторопился домой, словно там его ждали какие-то перемены.
Но, переступив порог квартиры, Жан-Марк убедился, что все идет обычным ходом. В гостиной Кароль угощала чаем своих приятельниц: Брижитт и Олимпию. И лица их и позы выражали беспечную праздность. Жан-Марк представил своих друзей. С Жюльеном Кароль была уже знакома, но Дидье видела впервые.
— Не хотите ли чаю? — предложила она.
Оба неловко отказались, стоя в дверях и переминаясь с ноги на ногу. Стеснительность товарищей удивила Жан-Марка. Что смутило их — светская самоуверенность этих трех женщин или изысканная обстановка? Брижитт, когда-то окончившая юридический факультет, задала несколько вопросов о программе занятий и шутливым тоном припомнила несколько забавных эпизодов из своей студенческой жизни. Белокурая Олимпия еще более жеманно, чем обычно, рассказала о своем младшем брате, который поступил в Политехнический институт. После десяти минут пустой болтовни Жан-Марк увел приятелей в свою комнату и там угостил их виски — бутылку он прихватил в буфете. Жан-Марк включил проигрыватель и поставил сонату Франка для фортепьяно и скрипки. Развалившись в кресле с рюмкой в руке, Жюльен сказал:
— Зря мы ушли из гостиной! Блондинка — первый класс!
Жан-Марк не удивился. Жюльену могла понравиться только Олимпия, самая банальная из этой троицы. Жюльен продолжал:
— Интересно, сколько ей лет? Она молодо выглядит!
И ни слова о Кароль! Жан-Марк снисходительно усмехнулся и подумал, что заурядность Жюльена все больше раздражает его. «Мне нужно собраться с духом и просто порвать с ним», — решил он. И даже Дидье вдруг показался ему скучным. Он был рад, когда в семь часов оба поднялись и ушли.
Оставшись один. Жан-Марк бросился на тахту, закурил сигарету и устремил взгляд на трещинку в потолке, которая всегда располагала его к размышлениям. Недавнее открытие — отец и рыжая женщина! — привело его в замешательство. Итак, можно все время быть рядом с человеком и даже не подозревать, что от тебя скрыта, подобно основанию айсберга, самая важная часть его существа. Тысячи выработанных обществом условностей лишь прикрывают грубость, корысть, похоть, которые движут людьми. Только дурак может верить улыбке, обещанию, рукопожатию… «И в этих джунглях мне предстоит прорубить себе дорогу! Хватит ли у меня сил?» Он взял один из своих учебников и начал его перелистывать, подчеркивая некоторые фразы красным карандашом. Его светлая комната, оклеенная серо-голубыми обоями, обставленная строгой, несколько чопорной мебелью в стиле Карла X, дышала спокойствием. Печатные конспекты лекций аккуратной стопкой лежали на столе, книги в полном порядке стояли в шкафу, ни одна из них не валялась. Ему бы хотелось, чтобы и в жизни был такой же порядок, как в его комнате. Вдруг он убрал ноги с тахты и сел: кто-то шел по коридору. Дверь открылась. Вошел Филипп, взял стул и уселся на нем верхом. Положив руки на спинку, он выжидательно смотрел на сына.
