Август Стриндберг - Полное собрание сочинений. Том 4. Красная комната
Спали несколько лет, когда же проснулись, то предстала действительность, и увидели, что ошиблись в расчетах. Там и сям послышался ропот; государственные деятели, которых только что вознесли до облаков, подверглись критике; словом, это время отмечено некоторым смущением, вскоре принявшим облик всеобщего недовольства или, как говорят, оппозиции. Но это был новый вид оппозиции; она не была направлена, по обыкновению, против правительства, а против риксдага. Это была консервативная оппозиция, и либералы и консерваторы примкнули к ней, молодые и старые, и наступило большое бедствие в стране.
Тогда случилось, что газетное товарищество «Серый Колпачок», родившееся и выросшее при либеральных конъюнктурах, стало засыпать, когда ему пришлось защищать непопулярные убеждения (если только можно говорить об убеждениях товарищества). Дирекция на общем собрании постановила изменить некоторые убеждения, так как таковые не привлекали больше количества подписчиков, потребного для продолжения предприятия. Общее собрание согласилось с постановлением, и «Серый Колпачок» с этих пор стал консервативным. Но было некоторое «но», не очень, впрочем, стеснявшее товарищество: нужно было переменить редактора, чтобы не оскандалиться; что фактическая редакция сохранится, понималось само собой. Редактор, высокопорядочный человек, вышел в отставку. Редакция, так долго вносимая за свой «красный» тон, с удовольствием приняла ее, так как она, таким образом, надеялась попасть в «лучшие люди». Оставалась забота отыскать нового редактора. По новой программе товарищества он должен был обладать следующими качествами: он должен был пользоваться безусловным доверием граждан, принадлежать к чиновничеству, иметь титул узурпировавший ли или благоприобретенный; кроме того, он должен был обладать внушительной внешностью, чтобы его можно было показывать на банкетах и иных общественных увеселениях; он должен был быть несамостоятельным, несколько глупым, ибо товарищество знало, что истинная глупость всегда склонна к консервативному мышлению; но вместе с тем ему нужна была и известная доля хитрости, чтобы он мог угадывать желания начальства и не забывал, что общее благо есть благо частное в правовом смысле; вместе с тем он должен был быть постарше, потому что тогда легче было им управлять, и женатым, так как товарищество, состоявшее из людей деловых, знало, что женатый слуга ведет себя лучше, чем неженатый.
Это лицо было найдено, и оно в высшей мере обладало всеми качествами. Это был удивительно красивый человек, с хорошей фигурой, с длинной, волнистой, белокурой бородой, скрывавшей все слабые черты его лица, сквозь которые иначе беспрепятственно проглянула бы его душа. Его большие, открытые, лживые глаза ловили зрителя и крали его доверие, которым потом добросовестно злоупотребляли. Его слегка завуалированный голос, произносивший только слова любви, мира, порядочности и, главным образом, любви к отечеству, заманивал многих введенных в заблуждение слушателей собраться вокруг стола с пуншем, за которым этот прекрасный человек проводил свои вечера, проповедуя добропорядочность и любовь к отечеству.
Удивительно, какое влияние этот почтенный человек оказывал на окружавшую его дурную среду; видеть этого нельзя было, но это можно было слышать. Вся эта свора, которую в течение многих лет спускали на всё старое и почтенное, которую натравляли на правительство и чиновников, которая покушалась и на более высокое, стала теперь тихой и любвеобильной, только не по отношению к своим прежним друзьям; честной, скромной и порядочной, только не в душе. Он во всём следовал новой программе, выставленной новым редактором при его вступлении в должность, основная мысль которой заключалась в немногих словах: преследовать всё хорошее новое, поощрять всё плохое старое, низкопоклонствовать перед властью, возвеличивать тех, кому повезло, унижать тех, кто стремился вверх, славить удачу и насмехаться над несчастьем; но в вольном переводе программы это гласило: «признавать только испытанное и признанное хорошим и приветствовать его, противодействовать всяким стремлениям к новшествам, строго, но справедливо преследовать тех, кто неправильными путями стремится вперед, ибо только честный труд должен иметь успех».
Таинственность этого последнего пункта, ближе всего лежавшего к сердцу редакции, имела, однако, свое основание, которое не приходилось искать слишком далеко. Редакция состояла целиком из людей, так или иначе обманутых в своих надеждах; большинство были такими по собственной вине, главным образом, по легкомыслию и пьянству; одни были так называемые низвергнутые гении, которые прежде имели большую известность в качестве певцов, ораторов, поэтов или остряков, а потом были преданы справедливому забвению, которое они называли несправедливым.
В течение целого ряда годов им с досадой приходилось хвалить предприятия новаторов и вообще всё новое; было, таким образом, неудивительно, если они теперь ухватились за благоприятный случай накинуться под благовиднейшими предлогами на всё новое, будь оно хорошо или плохо.
Редактор особенно был искусен в розысках шарлатанства и нечестности. Если депутат противился предложениям, которые в интересах партии должны были разорить страну, то он его тотчас же ославлял шарлатаном, стремящимся быть оригинальным или ищущим министерского фрака; он не говорил о портфеле, ибо думал больше о платье. Но политика не была его сильной стороной, зато — литература!.. Однажды он произнес на северном празднике стихотворный тост в честь женщин и тем самым сделал важный вклад в мировую литературу, воспроизведенный в таком количестве провинциальных газет, какое автор считал необходимым для своего бессмертия. Благодаря этому он стал поэтом, и когда он покончил с экзаменами, он взял билет второго класса, чтобы, приехав в Стокгольм, вступить в жизнь и принять почет, который он мог требовать в качестве поэта. К несчастью, столичные жители не читают провинциальных газет. Молодой человек остался неизвестным, а его талант неоцененным. Так как он был умен, ибо маленький ум его никогда не страдал от чрезмерности воображения, он затаил рану и сделал ее тайной своей жизни.
Горечь, возникшая из того, что всё то, что он называл своей честной работой, осталось невознагражденным, сделала его особенно склонным быть цензором литературы; но сам он не писал, ибо его положение не позволяло ему заниматься такими личными занятиями; он предоставил это рецензенту, критиковавшему всех справедливо и неподкупно строго. Тот сам шестнадцать лет писал стихи, которых никто не читал, и подписывался псевдонимом, при чём никто не полюбопытствовал узнать, как его настоящее имя. Однако, каждое Рождество его стихотворение извлекалось из пыли и хвалилось в «Сером Колпачке», конечно, лицом незаинтересованным, которое и подписывалось под статьей, чтобы публика не думала, что автор сам написал ее, ибо всё еще надеялись, что автор известен публике. На семнадцатый год автор счел за лучшее выставить на новой книге (новом издании старой) свое настоящее имя. Но на беду «Красная Шапочка», редактировавшаяся молодыми людьми, никогда не слыхавшими действительного имени псевдонима, написала о нём, как о начинающем, и выразила удивление по поводу автора, ставящего свое имя на книге при первом выступлении, и по поводу того, что молодой человек может писать так сухо и старомодно. Это был тяжелый удар; старый псевдоним схватил горячку, но выздоровел после своей реабилитации в «Сером Колпачке»; вся публика была там обругана единым духом, названа безнравственной, нечестной; она не сумела оценить честную, здоровую и нравственную книгу, которую безопасно можно дать в руки ребенку. Над последним пунктом немало потешался один юмористический журнал, вследствие чего с псевдонимом случился рецидив, и он поклялся вечной ненавистью ко всей грядущей литературе; но не ко всей, ибо хороший наблюдатель мог бы заметить, что часть северной литературы хвалили в «Сером Колпачке», хотя и как-то двусмысленно, и тот же наблюдатель заметил бы, что эта литература издавалась определенным издателем; но не должно было думать, что псевдоним поддавался влиянию внешних обстоятельств, в роде капустников или фаршированной рыбы; он и вся редакция были порядочными людьми, которые, конечно, не осмелились бы так строго судить других, если бы сами не были безгрешны.
Засим следовал театральный рецензент. Он получил свое образование в театральном бюро X—кепинга; там же он влюбился в звезду, сиявшую только тогда, когда она выступала в X—кепинге. Так как он не был достаточно далек, чтобы различить частное суждение от общего, то с ним случилось, что он, будучи в первый раз выпущен, на столбцах «Серого Колпачка», совершенно развенчал первую артистку страны и утверждал, что она подражает госпоже… как там ее звали? Это доставило ему имя, конечно, ненавистное, презренное имя, но всё же имя, вознаградившее его за вызванное им недовольство. К его выдающимся, хотя и поздно оцененным качествам принадлежало еще и то, что он был глух. Так как прошло много лет, пока это обнаружилось, то трудно было установить, не стояло ли это в связи с одной встречей в передней оперного театра, поздно вечером, после того, как был потушен газ. С тех пор он пробовал свою силу только на молодых; и кто знал обстоятельства, тот с точностью мог сказать, когда ему не везло за кулисами, ибо зазнавшийся провинциал прочел где-то, что Стокгольм — Париж, и верил этому.
