Жоан Алмейда Гарретт - Арка святой Анны
Наступил момент дароприношения, и все молящиеся, упав на колени и склонив головы, набожно приобщались высшего таинства, причащаясь крови и плоти того, кто смертью своей возродил нас и освободил; в этот момент в церковь незаметно пробрался молодой человек, нарядно одетый, но покрытый пылью с головы до ног и еще не успевший отдохнуть после долгой и быстрой скачки. Он окинул внимательным взглядом пеструю толпу молящихся и выбрал себе место в углу, став на колени позади двух мужчин зрелого возраста, обличье и наряды которых свидетельствовали, что они принадлежат к той среде, которая является промежуточной между буржуазией и простонародьем.
Людей этой породы наши нынешние Рабле{93} обозначают весьма характерным словцом — mercier:[22] раньше сия порода встречалась не так уж часто, но теперь составляет большинство населения крупных городов, этих очагов нашей цивилизации.
Податливый, как масло, которым он торгует, пустопорожний, как его макароны, неспособный мыслить, как его колбасы, затхлый, как его сало, бакалейщик — mercier — воплощение этой незаконнорожденной аристократии плебейства, которая встречается повсеместно и так многочисленна и политическая роль которой сводится к тому, чтобы принимать на веру любое высокопарное вранье, проглатывать благоглупости, публикуемые в правительственных газетах, веровать в «систему, которая, к счастью, является у нас правящей», и устраивать фейерверк в дни праздников.
Когда их было немного, они обладали энергией и великими чаяниями всех классов, которым приходится жить не щадя сил, чтобы выжить, ибо они не могут рассчитывать на грубую надежность многочисленности.
Вновь прибывший стал на колени, перекрестился и после краткой молитвы, — мысленной, ибо губы его не шевелились, — рукояткой хлыстика, который был у него в руке, слегка дотронулся до плеча одного из мужчин, стоявших перед ним. Тот живо обернулся и, завидев юношу, воскликнул тихонько:
— О! Вы здесь… так скоро?
— А мне показалось, так поздно. Выйдем отсюда, нужно поговорить.
— Дождемся конца службы.
— Нет, сейчас же! Клянусь богом, хотел бы я сказать тебе то, что должен сказать, меж святой облаткой и чашей пред ликом того, кто на алтаре… Но никак нельзя, идем.
— Идем. И брат мой с нами?
— Твой брат?.. Не знаю, не доверяю я ему. Разве не был он?..
— Был, был, да и я, за грехи мои, немногим лучше его. Просветил господь нас обоих. Теперь вы можете говорить с ним так же откровенно, как со мной.
— Что ж, пусть идет с нами.
Больше никто из молящихся не расслышал этого разговора, краткого, быстрого, приглушенного. Оба простолюдина и юный кавалер незаметно вышли в боковую дверь.
Любезный читатель так проницателен и сметлив, что, без сомнения, уже догадался, кто этот юноша.
Да, сударь, так оно и есть, то был наш студент, наш Васко. А вот кто такие оба простолюдина, этого вы, читатель, конечно же, не отгадали.
Будьте любезны прочесть следующую главу, и вы все узнаете.
Глава XVIII. Коалиция
Юноша молча шагал впереди, его спутники следовали за ним, также не произнося ни слова. Они шли по улицам, если здесь уместно это слово, скорее уж, по закоулкам, а самое точное, по громоздящимся один над другим уступам, по бесформенным ступеням отнюдь не блистательного амфитеатра, где лепятся дома унылого селения Гайя.
Они добрались до романтического источника, который носит имя короля Рамиро и говорливые струи которого все еще повторяют неумолчную болтовню трещотки Перонелы, она приходила сюда из замка за водой для своей сеньоры, уйдет, а обратно не идет, все беседы ведет, воды в кувшине через край, а сеньора ждет-пождет… и пускай себе.
Миновали они этот источник, столь часто поминающийся в народных преданиях, миновали древнее строение, которое народ прозвал дворцом все того же короля Рамиро, но которое, судя по всему, построено в четырнадцатом веке и в те поры, возможно, служило завистливым португальским королям резиденцией; сюда приезжали они почти инкогнито, — ревнитель чистоты нашего языка сказал бы в тайности, — дабы вместе с народом плести заговоры против всевластных епископов. Заговоры, продлившиеся без перерыва более четырех веков, в течение коих короли заигрывали с народом, ибо нуждались в его поддержке: вначале — чтобы устоять под напором духовной и светской аристократии, которая чинила им столько козней, а затем — чтобы уничтожить ее.
Разлад между королями и народом — явление относительно современное. Понадобилось немало случаев предательства и измены со стороны коронованных трибунов, чтобы народ распростился с иллюзиями, — бедняга народ, который столько лет сражался ради них и почти исключительно ради них, полагая, что сражается за самого себя.
После победы лев поделил добычу согласно своему обыкновению; а в довершение вонзил клыки в клячонку, которая помогала ему…
Клячонка эта лягает льва, но затем подставляет спину под седло, как ей и положено…
Васко, наш студент, — понеже уже не вижу нужды скрывать, кто был юноша, — и да простится мне «понеже», я употребил это словечко единственно из желания позабавиться аллитерацией, а не из приверженности к старинному слогу: оно и без того настолько затаскано и затрепано нашими газетчиками и драматургами, что никто его слышать не может! — итак, Васко, наш студент, свернул в узкий переулок слева от источника и, пройдя несколько шагов, вошел в низенькую дверь; дверь была открыта, и над нею уныло свисала побуревшая сосновая ветка, служившая вывеской.{94}
Оба его спутника последовали за ним.
То была таверна для рыбаков, моряков и погонщиков мулов. Наша троица уселась за один из узких грубо сколоченных столов.
— Кувшин наилучшего вина! — сказал Васко.
Старуха, сидевшая на корточках у низкого очага, по обличью скорее ведьма, чем трактирщица, обратила к вошедшим лицо, весьма неприятное, и снова уронила голову на грудь, впав то ли в дремоту, то ли в летаргию.
— Вина, проклятая ведьма! Ты что, не слышишь?
— Ведьма, ведьма!. Были когда-то ведьмы в Гайе, искони тут водились, такое уж место. Нынче перевелись истинные ведьмы, ведьмы, где они, колдуньи да ведуньи, загребущие да завидущие… Чтоб им пусто было!.. Какие еще ведьмы? Хо-хо!
С таким бормотаньем старуха в разбитых деревянных башмаках, которые по всей Португалии именуются «тама́нкос», а в Порто, где латинские традиции сильнее, «со́кос», подковыляла к столу, за которым сидели трое вошедших, и внезапно оцепенела. Она уставилась на них глазами, которые, казалось, уже не способны воспринимать явления мира внешнего, и поза ее была несказанно выразительна.
Она походила на покойника, который вглядывается в живого, пытаясь узнать его… на скелет, который обратил к вам полый череп в знак приветствия, и его зияющие глазницы внезапно зажглись огнем.
Трое за столом были словно во власти чар; старуха, казалось, обладала свойством глядеть на всех одновременно — и с одинаковой пристальной зоркостью — своими столь мертвыми и столь живыми глазами.
Адская ухмылка стянула в одну сторону, не разгладив их, уродливые морщины ее ввалившегося рта, и старуха проговорила:
— Стало быть, нынче служат молебен Марку Евангелисту? Так и надобно. И тот, кто служит, служит на славу. Там ведь вся церковная знать. Уж мне ли не знать.
И она захохотала, захохотала, как в обычае у ведьм: лающим глухим хохотом, от которого волосы встают дыбом и кровь стынет в жилах.
Потом хриплым и неверным голосом она стала выводить, вернее, выдавливать из горла зловещие и нечестивые слова странной песни, слова эти клокотали у нее на губах, словно пена колдовского зелья в котле, стоящем на хромой треноге в очаге, который был предан проклятью и в котором горят листья фиговой пальмы.
Наш епископ не горюет,
Вместе с челядью пирует,
Тут же клирики, монахи,
И прядет лисица в страхе.
Пряла лисица пряжу, нитки сучила,
Молилась Пречистой, гимны выводила,
В силки, что расставила, сама угодила.
А лисенок-то каков:
Он на след навел волков.
Волки набегут, волкам веселиться,
Пробил их час:
Епископ, лисенок, мать его лисица —
Все пустятся в пляс.
В пляс, в пляс, как пред святым Гонсало!
Пейте вино, что я вам наливала!
И старуха приплясывала под пугающее свое пенье, спотыкаясь, словно в пляске параличных. Внезапно остановилась, вперила взор в юношу и, разразившись долгим адским хохотом, повернулась к нему спиной. Еле волоча ноги, побрела за кувшином, выбрала побольше, на канаду{95} с лишком, наполнила вином и поставила на стол.
Наши трое дивились, не говоря ни слова, все еще во власти впечатления от странного взгляда старухи, от еще более странного ее пенья и от медлительной пляски ведьмы.
