Екатерина Двигубская - Ведьмы цвета мака
Она дошла до угла дома, спустилась в подвал, открыла дверь. Запертый на ночь воздух наваливался на неё всей своей тёмной тяжестью, она сделала шаг и, оступившись, упала, больно стукнувшись копчиком, потерев ушибленное место, вдруг начала плакать. Вспомнилось как-то сразу всё — и крапивница, выступившая на груди, и вспучившийся паркет, и обидная фраза матери, что в тридцать семь лет пора знать, кто такой Гейнсборо. А откуда знать! Целый день в забитом пылью ателье ругаешься с портнихами, которых ненавидишь за то, что они молоды, а твоя неудавшаяся жизнь катится среди одиночества и вечно заливающих тебя соседей.
Марина встала, оправила причёску, одернула собравшийся гармошкой свитер, задержала дыхание и громко, так чтобы слышали пятнистые стены, мотки ниток, кажущиеся в темноте летучими мышами, пузатые манекены, проговорила:
— Я лучше всех! Я самая красивая, сильная, молодая. Большая жопа и целлюлит ещё не повод быть несексуальной!
После провозглашения девиза знаменитой певицы Джафир Попес она почувствовала себя значительно помолодевшей и ринулась в свой кабинет, чтобы начать бороться со скопившимися счетами, образцами тканей, биографиями новых сотрудниц.
В десять часов зашуршали, захихикали, загалдели приходящие закройщицы, портнихи и весь рабочий люд. В кабинет заглянула Наташа, её круглое, неоформившееся лицо улыбалось, обнажая большие с доброй щёлочкой посередине зубы. Девушка протянула книгу.
— Здравствуй, тётя Марина. Какая ты красивая! Должно быть, спала хорошо. Это тебе.
— «В постели с Мадонной». Ну, зачем ты!
— Можно, я сегодня с обеда не вернусь?
— А-а-а, теперь понятно. Куда направляешь свои стопы?
— Очень зуб болит.
— Ты помнишь, что в конце месяца мы должны сдать двести пальто?
— Да.
— Вы сколько пуговиц купили?
— Около двух тысяч.
— А ниток?
— Сто больших бобин. Ткани четыреста метров.
— Сколько стоило?
— Я тебе через полчаса принесу полный отчёт. И кстати, где наш бухгалтер? Она ещё вчера обещала прийти! А с уборщицей что? Мы скоро пылью и грязью зарастём.
— Бухгалтерша запила, наверное. А с грязью придётся бороться собственными силами, Александра Ивановна болеет.
— Опять? Надо уволить!
— Надо, но не люблю я увольнять! Как начнёшь, потом не остановишься. Это как с жалостью, чуть себя пожалеешь, и глядишь — целый день дома лежишь, укрывшись тёплым одеялом, и болеешь. Ведь поводов, чтобы быть недовольной, всегда много, — последнюю фразу они сказали одновременно и расхохотались.
— Всё надо делать разумно. — Наташа взяла тётину руку, посмотрела лукаво в её глаза. — Ты такая рассудительная. Когда же мы сделаем ремонт?
— Денег нет. Денег нет, проклятых бумажек нет, чтобы найти хорошего бухгалтера, не болеющую уборщицу, отремонтировать ателье.
— Ну, хоть хорошую уборщицу! Это же недорого.
— Не умничай! Мне нужно второй парогенератор купить.
— Я пойду?
— Иди, булочка. В кофе увидела большого жирного кабана с клыками. Он бежал по облакам. К чему это?
— Свинью подложат.
Марина погладила Наташу по рыжим волосам, девушка неловко поцеловала тётину руку, смутилась и выбежала из кабинета. Марина посмотрела вслед племяннице, пожала плечами, а потом бережно, как свадебный торт, украшенный пирамидой из безе, взяла книгу. На глянцевой обложке расположилось лицо Мадонны, снимок не льстивый, со всеми признаками возраста. Марине вспомнилось, как вчера по радио какой-то бойкий молодец назвал Мадонну бабушкой попсы. Марина схватила зеркало и уставилась в него, ей показалось, что красота, шипя и ехидничая, ускользает с лица. Для молоденькой Наташи — дочки её родной сестры Зины, она тётя, а не просто Марина. Раньше шутливая приставка «тётя» её веселила, а теперь настораживала, намекая на что-то неприятное. На виске седой волос, пока что робкий, но с каждым годом… Сделалось страшно от того, что нельзя остановить процесс погребения себя в старость, это как с мужчиной, который разлюбил, — можно сколько угодно виснуть на его рукаве и плакать, но он уже не с тобой, и ты уже брошенная женщина с ищущим взглядом. Она взглянула на свой портрет, висящий над рабочим столом. Вспомнилось, как пятилетняя Наташа хватала её за уши и вертела голову в разные стороны, называя кастрюлькой, как, расположившись на коленях, требовала разобрать и собрать мясорубку, как шариковой ручкой рисовала на её животе диковинные цветы и как настырно спрашивала, кто сильнее: лев или тигр… Сравнение! Если бы человеку отрезали этот вредоносный аппендикс, то Каин не убил бы Авеля… Но Каин убил Авеля, а человек, так и не сделав напрашивающийся вывод, продолжает всю жизнь сравнивать себя с кем-то или чем-то. Марина резко встала и провела рукой по шершавому холсту картины.
— Пыль! Везде пыль! — зло сказала она и вышла из кабинета.
В зале на неё смотрели румяные, налитые молодостью, звонкие лица девушек. Она замерла и, поборов слова боли и брани, зудящие в груди, разлила своё лицо в широкую бессмысленную улыбку и почти прокричала:
— Привет, красавицы!
— Здравствуйте! — заколосились голоса.
Марина поймала восхищённый взгляд Наташи, и тепло растеклось по сердцу. От желания наорать, не отпустить с работы не осталось и следа. Она подошла к столу племянницы — девушка была конструктором и работала над новой моделью платья, придуманного Мариной, — помогла ей приколоть выкройку, потом, оттолкнув Наташу, очертила контур мылом, подмигнула сгрудившимся девицам и быстро, словно танцуя, вырезала кусок материи. Наташа внимательно следила за движениями Марины, в них было столько деловитости и грации. Ей так никогда не научиться!
— Ну, что прилипли, как мухи к мёду. Идите, идите работать! Надо успеть — тогда всем премии! Яблочки вы мои налитые! Какие же вы у меня хорошенькие, этак я рядом с вами выгляжу заплесневелым сухофруктом!
Бросив ткань, Марина обняла Наташу, сердце племянницы стучало быстро-быстро, как колёса скоростного поезда. Марина отдёрнула девушку, вгляделась ей в глаза и захохотала, захохотала что есть мочи. Наташа пробно улыбнулась и, не выдержав, тоже начала хохотать. И вот уж двенадцать работниц хохочут неизвестно по какому поводу!
Глава 2
Обед — счастливое время для всех тружеников и тружениц Москвы. Марина отправилась в любимую пиццерию неподалёку от ателье.
Было серо, пасмурно, но она шла по Большой Дорогомиловской улице большой походкой, высоко задрав голову, пружиня на каждом шагу, и краем глаза ловила растревоженные взгляды мужчин. Ведь и теперь при хорошем освещении, свежевыкрашенном лице и бодром настроении она ещё ОГО-ГО. Но вдруг она заметила старуху с вылезшими глазами, под которыми болтались два пожелтевших мешка, из которых расплёскивалось презрение к миру. Она деловито прохаживалась вдоль тротуара и съехавшим ртом пускала клубы дыма, куря сигарету в мундштуке. Старух была одета в драное коричневое пальто и держала в руках портфель с блестящей застёжкой. Больше всего Марину поразило выражение её лица — на нём было отображено невероятное усилие мысли, сосредоточенности и целеустремлённости. О чём она могла думать?
Марина ещё раз обернулась на старуху и прокляла всё на свете — опять появилось смутное ощущение преследования. Она оглянулась и, не найдя никого, кто мог бы заинтересоваться её персоной, направилась дальше, к шоссе.
Перед ней неслись два потока машин — один с белыми огнями спешил в центр, другой, с красными хвостами, улепётывал от него. Брань водителей, мигание поворотников, бегающие дворники — всё сметалось на их пути, всё, что мешало. Марина стояла неподвижно, закололо сердце, закружилась голова, за несколько секунд промчалась вся жизнь с её бессмыслицей, неразрешёнными вопросами, обидами и нежностью, и ей уже стало казаться, что город вымер и по улицам бегают мертвецы с портфелями: кто-то остервенело крутит руль ржавой машины, кто-то пудрит продавленный нос и взбивает выцветшие букли. Она почти перестала дышать. Сделала шаг вперёд. Резкий гудок автомобиля…
Но он пронёсся мимо, а взбешённый водитель, вытащив кулачище, еле просунувшийся в окно, чуть не смазал Марину по носу. Она вздрогнула, посмотрела вслед уезжающему жёлтому такси, машинально перешла дорогу.
Перед большим стекло, сплошь завешанным рекламными плакатами, она заметила пустой столик.
Об ногу потёрлась плешивая кошка. Марина топнула, раздражённо отряхнула брюки, обвела взглядом зал.
На стеклянную крышу террасы редко падали листья. За одним из дубовых столов, покрытым клетчатой красной скатертью, сидела девушка. Не снимая шапки, одетая в мужской плащ с советскими пуговицами, она поедала пышную ПАН-ПИЦЦУ. «Интересно, какая у него подкладка?» — мелькнуло в Марининой голове, на салфетке она нарисовал женскую фигуру, одетую в плащ.
