Ольга Токарчук - Последние истории
Женщине без труда удается отстегнуть ремень и выскользнуть прямо в снег, но подняться она не в состоянии — падает на колени. Вытирает губы тыльной стороной ладони; рот наполняется густой и теплой жидкостью — должно быть, прикусила язык при ударе, так она думает. Стоящий на задних колесах автомобиль словно тянется к деревьям — застыл в бездумном покушении техники на живое существо. Глаза его безжалостно освещают еловые ветви. Капот открыт — беззвучный крик ярости, а колеса беспомощно вращаются в воздухе, все медленнее. По радио передают прогноз погоды.
Женщина протягивает руку назад и, несмотря на головокружение, вынимает ключ из замка зажигания. Сверкающие глаза гаснут. Делается вдруг темно, тихо и зябко. Ей кажется, что где-то в этой тьме простирается бесконечная голая равнина, по которой несется холодный ветер, не встречающий ни единой преграды — ни куста, ни деревца, ничего. Она чувствует его порывы, грубые удары по лицу. Пошатываясь, встает и идет наверх, к дороге.
Туман рассеивается, темнота теперь чистая, морозная, усыпана далекими огоньками звезд. Стоя на краю едва различимого шоссе, женщина поднимает голову — отыскивает созвездия, как учил отец — сперва Большую Медведицу, пять раз отмерить расстояние вверх: вот Полярная звезда и одновременно начало ручки Малой Медведицы. «А видишь в изгибе ручки, рядом с большой, маленькую звездочку — словно папа и дочка, ну что, видишь?» — «Да, вижу». — «Значит, ты могла бы стать воином, — говорит отец, — именно так арабы проверяли зрение ратников».
Она находит Орион и Кассиопею — геометрическую фигуру из сверкающих точек, множество линий, больших и маленьких, слагающихся в череды простых ритмов, и вдруг рождающиеся из них треугольники, многоугольники, неустойчивые трапеции и ромбы… Разве этого недостаточно? Неужели следует пояснять эти безупречные фигуры туманными, невразумительными сказками?
Шагая по обочине к желтым неповоротливым огонькам, женщина отыскивает свое любимое созвездие — Волосы Вероники, маленький звездный венчик, — какие уж там волосы — разве что шиньон, паричок. Он кажется более удаленным от Земли, чем другие, игрушечный воздушный змей, по неосторожности забравшийся слишком высоко.
За поворотом еловый лес, окаймлявший дорогу, заканчивается, и женщина видит огни какого-то предместья; редкие поначалу пятна затем сливаются, образуя коричневатое свечение, прорезанное трубами, высокими, изящными ажурными строениями.
Добравшись до первых построек — тянущихся вдоль обочин длинных и низких складских помещений с неразборчивыми вывесками, бесконечными пандусами и широкими воротами, — женщина осознает, что вокруг совершенно тихо, словно глубокой ночью, и ни одна машина ей не встретилась.
Между складами она замечает улочку, что сворачивает вбок, к лесу. Под присмотром высоких фонарей — чудных, фиолетовых. Снег убран. Дальше дом, в окнах горит свет. Женщина не раздумывая направляется туда, продолжая размышлять о Волосах Вероники, о том, что она, в сущности, не знает, кто такая эта Вероника и как ее волосы попали на небо. Потом, оказавшись в сизом мареве фиолетовых фонарей, слышит доносящийся от освещенного дома собачий лай. И идет в ту сторону.
Дом не похож на деревенский — скорее это заброшенный, затерявшийся на окраине маленький коттедж, двухэтажный, узкий, опоясанный верандами и пристройками. Быть может, архитектурные планы предполагали целый квартал таких особняков, для богатых, но что-то помешало осуществить эту затею — и остался один дом, отодвинутый к самой горе, к лесу, сиротливый, за которым наблюдают — издали, украдкой — невнятные, столь отличные от него карликовые и убогие топорные гаражи, бараки, мастерские и бог знает что еще. Между ними железнодорожные пути — прежде чем попасть в просторный двор, женщина пересекает их дважды, — но ветка, вероятно, заброшена; снег упразднил все цели и направления. Присутствие параллельных линий выдают лишь стрелки да редкие семафоры, которые торчат здесь подобно одноруким статуям, выставленным для гостей, в знак приветствия.
За окнами виден слабый свет, как раз такой, какой она не любит, всегда навевающий необъяснимую печаль. Лампочка максимум сорок ватт, под самым потолком. Свет для самоубийц.
Откуда-то появляется пес, большой, белый, на спине несколько черных пятен — должно быть, это он только что лаял, но теперь молчит и только для порядка старательно ее обнюхивает, после чего, вздыхая, ведет к крыльцу. Женщина оказывается в темных сенях. Пока она нащупывает выключатель, пес царапает внутреннюю дверь.
— Уже? Ты же только что вышел, — укоризненно произносит женский голос.
Тонкая полоска света падает на пол, касается ног гостьи.
— Ох, — испуганно шепчет голос. — Кто здесь?
Женщина пытается встать так, чтобы попасть в щель света.
— Извините, пожалуйста, я заблудилась, заплутала. Попала в аварию, ехала в сторону Клодзко и вдруг слетела в кювет, ударилась. Решила, что лучше кого-нибудь поискать…
— Вы заходите, а то холодно.
Большая кухня, посредине стол, у стены высокий белый буфет. Из-за стола неохотно поднимается пожилой мужчина в надетой поверх пижамы полосатой безрукавке. Перед ним стоит маленькая болезненного вида женщина в выцветшем лоснящемся халате. Гостья еще раз путано объясняется, повторяя: машину оставила, упала в кювет, ехала в сторону Клодзко, такая чудесная ночь, и наконец про Волосы Вероники. Старики смотрят на нее странным взглядом, смысла которого она не понимает: печаль ли это, покой, усталость?
Маленькая женщина стоит перед ней, словно контролер в ожидании входного билета; лицо с мелкими чертами краснеет от порыва ледяного ветра, ворвавшегося в открытую дверь, или, наоборот, от жара, которым пышет раскаленная докрасна плита. Достает из кармана бумажный носовой платок.
— Садитесь, — говорит она. — У вас на губах кровь.
Осторожно, скупыми уверенными движениями вытирает гостье рот.
— Вы целы? Хотите чаю? — спрашивает старушка.
— Да, конечно, с удовольствием. Чаю, чего-нибудь…
Мужчина помогает ей снять куртку, аккуратно складывает шарф.
— Вы ушиблись? Где-нибудь болит?
Эти простые вопросы кажутся женщине сложными и нелепыми. Она набирает в легкие воздуха, но вместо слов из груди вырывается плач.
— Я ударилась, машина влетела в сугроб. Я выкарабкалась и пришла сюда. Наверное, все в порядке, вроде бы я цела, да? Все двигается, вот, смотрите, — она улыбается и машет руками и ногами, словно петрушка.
Хозяйка ставит перед ней стакан в узорном металлическом подстаканнике. Супруги усаживаются напротив.
— Погода такая. Легко заблудиться, — говорит мужчина и глядит в окно, в котором отражается сороковаттовая лампочка под круглым белым абажуром, лунный призрак.
— Зиме конца не видно.
— Завтра придет внук, он вас осмотрит. Наверху есть комнаты, переночуйте, сегодня уже поздно что-либо предпринимать. Надо только включить электрообогреватель, протопить, — добавляет старушка, глядя на мужа.
Тот накидывает толстую кофту и молча выходит. Чуть погодя на втором этаже раздаются его шаги. Стеклянная лампа под потолком слегка покачивается.
Старушка кладет руки на стол и неожиданно веселым голосом говорит:
— Я вам сразу признаюсь: у меня проблемы с памятью, так что по серьезным вопросам обращайтесь к нему, — она указывает подбородком на потолок. — Я хорошо помню, что случилось давно, например, во время войны, вот как мы сюда приехали, не забыла даже, сколько стоил хлеб сразу после освобождения. Ну скажи, детка, сколько? Вот видишь, а я знаю — двадцать грошей. Зато плохо помню, что было вчера. Это не та болезнь на «а», ну, в общем, которой все болеют. Просто старость.
— Хорошо, я буду иметь в виду.
Хозяйка вынимает из буфета початую бутылку водки и наливает немного в стакан с чаем.
— Это чтобы согреться, выпейте.
И добавляет:
— Меня зовут Ольга, а его, — она поднимает глаза кверху, — Стефан.
Женщина проглатывает горячий чай и хочет ответить — уже открывает рот, но обнаруживает, что голова заполнена холодным густым туманом. Она указывает на себя пальцем, тычет в грудь, чувствует прикосновение руки. Знает, что должна сосредоточиться, и тогда все вспомнит. Вот они, мысли, беспокойные головастики, клубятся совсем рядом. Это наверняка из-за удара, оттого ей так не по себе, словно в лунатическом сне, небось от сотрясения мозга мысли поломались и рассыпались, словно сосульки. Конечно, она вот-вот все припомнит, надо только постараться. Старушка смотрит внимательно, выжидающе. Но женщина устала, она пытается собрать мысли; слава богу, что-то отвлекает Ольгу от этого незаданного вопроса — хозяйка поднимается и отходит в угол. Там стоит плоский деревянный ящик, застланный бурым пледом, на котором лежит что-то черное и лохматое. Собака. Длинная шерсть напоминает веревки, шерстяные жгуты, толстые, спутанные, с колтунами, особенно на голове и на заду. Она тяжело дышит, постанывает. Вдвоем с Ольгой они склоняются над этой клочкастой темнотой. В нос ударяет неприятный кислый запах. Собака словно чувствует присутствие людей — открывает глаз и бросает на них короткий взгляд. Непроницаемый, черный, глубокий, будто колодец, на дне которого можно разглядеть зеркальце подземной воды.
