Джина Лагорио - Она и кошки
Тони на мгновение посмотрела ему прямо в глаза и, нервно усмехнувшись, опять перевела взгляд к горизонту.
— Старые вещи каким-то чудом живут в нас, даже если их давно уже на свете нет… — Она закурила первую за день сигарету, глубоко затянулась, будто собираясь с силами. — Так вот, когда я впервые пришла в твой дом, то принесла их с собой и спрятала. Они — часть моей прежней жизни, которую я не могу выбросить, могу лишь сложить с твоей. Если я иногда буду смотреть на эти тапки, то смогу думать о прошлом без мучений, они меня ободряют, поддерживают, доказывают, что все это было, что это не сон… Помнишь, как мне в Париже стало плохо, они мне тогда были очень нужны. Не могу объяснить почему. Может, незнакомый город, или просто недомогание, или ощущение, что рядом с тобой не я, а другая, чужая. Как только вернулась к ним — все прошло. А вчера вдруг снова почувствовала на душе какую-то муть и стала искать их. Но нашла только одну, боюсь, вторую стащила Лопатка. Вот и все. Прости меня, ладно?
Джиджи потрепал ее по плечу и решительно направился к двери. Тони с недоумевающим видом последовала за ним. На лестничной площадке, рядом с пустым ящиком из-под минеральной воды, лежала кипа газет и журналов — на выброс. Джиджи нагнулся, приподнял два верхних, лежавших как-то неровно — вот-вот сползут. Под ними открылась некогда голубая тапка. Увидав ее, Тони тихонько вскрикнула от радости.
— Я заметил, как Лопатка здесь крутилась. Теперь понял зачем. Бери сама свою «паточку», а то как бы чужие руки не осквернили эту святыню. — Он шутил, но глаза смотрели на Тони серьезно, изучающе.
Больше в то лето Тони в себе не замыкалась. Иногда во взгляде сквозило отчаяние, но прежняя немая и неприступная тоска, так пугавшая Джиджи, исчезла. Он безоговорочно принял эту ее «странность», позволившую еще лучше узнать Тони, а вместе с ней и себя.
5
Ночь была тяжелая: они почти не спали. Еще с вечера раздавались приближающиеся раскаты грома. Потом ветер стал со свистом гнуть пальмы на Аурелии; море вздыбилось под ослепительными молниями. Тони побежала закрыть окна и в одной рубашке, прилипшей к телу, долго не уходила с террасы — все смотрела, как волны в ярости накатывали на площадку под домом, куда осмотрительные рыбаки втащили лодки при первых признаках шторма. На следующее утро голос у нее охрип, появилась противная ломота в костях. Джиджи уложил ее в постель, а вечером врач, которого он вызвал, как только поднялась температура, поставил диагноз: острый трахеит.
Сухой кашель душил, не давая заснуть. Джиджи рассказал о случившемся Тоске, повстречав ее в мясной лавке. Она стояла впереди в длинной очереди (очереди — единственное, что омрачало их отпуск, Тони, как и все отдыхающие, постоянно на это жаловалась).
Когда очередь Тоски подошла, Джиджи получил возможность убедиться, что Тони в своем рассказе о ней ничего не выдумала.
Женщина попросила две баночки консервов для кошек.
— А для вас, синьора? — спросил мясник.
— Ничего, — твердо ответила она. И тут же добавила, как показалось Джиджи, призывая его в свидетели: — Я живу ради них.
Мясник насмешливо улыбнулся, а среди стоявших в очереди женщин пробежал ропот неодобрения. У всех были семьи, домашние заботы, и легкомысленная страсть к кошкам не могла их не раздражать. Но Джиджи решил, что не ошибся, избрав такую необычную любовь сюжетом повествования. Конечно, он продолжит плести эту паутину, словно паук вокруг своей жертвы, вот только удастся ли найти нужные слова, чтобы всем стал ясен смысл этой «неправильной», не как у всех, жизни. Выйдя из лавки, он заметил Тоску в соседней, табачной, и дождался ее. Домой они шли вместе. Тоска показала ему спящего под олеандром котенка. Тот уже округлился, нарастил серебристую шерстку, а грудку его украшал «медальон» — белое, почти идеально круглое пятнышко, которое, как объяснила Тоска, есть и у первой дочки Миммо, красавицы Фифи: она ее прозвала царской любимицей. В ответ на улыбку Джиджи объяснила, что когда-то читала бульварный роман о «сатанинском монахе» Распутине, замешанном в интригах при русском дворе, где блистала его подруга-аристократка, носившая на шее «заколдованный» алмаз с выгравированной царской монограммой. Они стояли в маленьком саду перед ничем не примечательным домом на побережье. На Тоске был выцветший домашний халатик, прикрывавший расплывшееся тело, но когда она начинала говорить, лицо ее словно озарялось внутренним светом, разглаживавшим морщины, делавшим ее на десять лет моложе. Было в этой женщине некое скромное достоинство, невольно вызывающее уважение. Джиджи подумал, что, наверно, благодаря этому природному качеству ей удалось сохранить в неприкосновенности весь калейдоскоп образов, сквозь которые она видит мир. Именно это и раздражало окружающих: своим поведением она словно бросает им вызов. Обычная история: то, что тебе непонятно, достойно насмешки, презрения, даже остракизма. Он смотрел, как нежно она держит на руках котенка, как разговаривает с ним — прямо идеал материнства. Глаза котенка были ясные, небесно-голубые, а носик выделялся на шерстке бледно-розовым пятнышком.
— Она оказалась девочкой, — пояснила Тоска. — И уже пьет молоко из соски, Поппа-то ведь снова загуляла, с нее взятки гладки. Сегодня вечером Джулия возьмет малышку к себе, а я даю ей в приданое рожок, мячик и подушку: таким маленьким вредно менять запахи и привычки. Джулия специально приходила ко мне кормить ее из бутылочки, чтоб приучить к себе. Вот увидите, прелестная кошечка вырастет с таким же фамильным гербом, как у сестры.
Вечером Тоска позвонила справиться о здоровье Тони, и та пригласила ее на ужин. Хотя она и чувствовала сильную слабость, но, лежа на диване, все время пыталась вызвать Тоску на разговоры, чувствуя, что этого хочется Джиджи. Однако та, соблюдая необходимый, по ее мнению, такт, говорила о себе и Миммо лишь вскользь, а все больше расспрашивала Тони о самочувствии. Оказалось, она хорошо разбирается в травах и настоях, что было еще одной гранью ее необычной личности. В тот же вечер она принесла травы для настоя, который «великолепно очищает бронхи». Объяснила, как заваривать, Джиджи все тщательно записал, и, когда Тоска, пожелав им спокойной ночи, ушла, Тони с удовольствием выпила коричневатую жидкость, настоянную на мяте, тимьяне и двух раздавленных ягодах — можжевеловой и кипарисовой. А еще Тоска принесла ей в подарок баночку меда, густого и комковатого, но очень душистого. И действительно, Тони сразу почувствовала облегчение: приступы изнуряющего кашля прошли.
Тоска знала рецепты настоев от любой болезни.
— Я слишком много принимала лекарств, но ни одно не помогает мне так, как настой. К тому же и денег не тратишь, и все-таки какое-то занятие.
Она рассказала, как два года назад один аптекарь из Бьеллы, попросивший Тоску в его отсутствие поухаживать за садом, взял ее с собой на плоскогорье Мание за травами. С тех пор она и начала собирать свой маленький гербарий, который пополняла в Рождество или в какие-нибудь выходные в феврале или марте, когда старик, тосковавший о море, приезжал в городок. Он передвигался с трудом, и Тоска, провожая его в поле, «потихоньку выведала многие его секреты». Записывала названия трав, которые собирали вместе, а те, что срывала сама, обязательно сличала с образцом и с книгами.
У нее была целая серия книг по травам, все с цветными иллюстрациями. С гордостью показывала она им свою коллекцию, когда Тони выздоровела и они зашли за ней, чтобы вместе отправиться изучать сокровища средиземноморской растительности; теперь уже Тоска вызвалась быть экскурсоводом.
Квартира ее являла собой немыслимое нагромождение вещей и мебели. Мельком они заметили в спальне большой сосуд, в каких в Лигурии издавна хранили масло. Из него торчал огромный желтый зонт. Тони припомнила, что это бесплатное приложение к крему для загара, рекламируемому на пляжах. Над резным, хорошей работы комодом прошлого века висело зеркало в уродливой золоченой раме. На комоде рядом с несколькими фотографиями стояли флаконы из венецианского стекла, и тут же были свалены в кучу пузырьки и коробочки из-под лекарств. В проеме виднелся только угол кровати, покрытой легкой хлопчатобумажной тканью с красивым ярким рисунком, создававшим приятное ощущение свежести. Маленький бухарский коврик для молитв возле кровати казался верхом изящества в сравнении с прочими вещами. Почти все пространство крохотной прихожей занимал сундук из вишневого дерева, украшенный по крышке резными листьями. Точно такие Тони видела в деревенских домах (даже у ее бабушки такой был). Крышка сундука закрывалась неплотно, и в щель выглядывала какая-то красная тряпка, с которой играл кот. Тоска сердито прогнала его, засунула лоскут внутрь и смущенно пригласила их в свою «гостиную-столовую, где всего полно и ничего нет». На стенах висело много разноцветных картинок в рамках; Джиджи обратил внимание на четыре гравюры, вывешенные в ряд над столиком с телевизором. Тоска просияла, заметив это.
