Георгий Северский - Второй вариант
Савин не то чтобы боялся своего начальника — долгая работа в царской охранке вытравила из него трепет перед какими бы то ни было чинами и рангами, — он слишком хорошо знал им цену, — но полковник Ту-манов даже в глазах Савина был личностью, безусловно, сильной.
— Штабс-капитана Белозерова знали? — отрывисто спросил Туманов.
— Конечно.
— Убит.
Известие о гибели симферопольского контрразведчика оставило Савина равнодушным. Он знал манеру полковника разговор начинать не с главного и продолжал ждать.
— Только что нарочным сообщили: Белозеров убит в перестрелке на большевистской явке, — тут же и перешел Туманов к ожидаемому главному. — Нет, можно только дивиться ротозейству наших симферопольских коллег. Явка была наиважнейшая, возле квартиры организовали засаду, долго ждали. И вот полюбуйтесь… — Туманов подошел к столу, взял бумагу и раздраженно потряс ею. — Ориентировка из Симферополя: мало того, что человек, пришедший на явку, бежал — они позволили чуть ли не на лоб себе наклеить шифрованное объявление! Вот оно! — Он опять потряс бумагой, прочитал: «Сдаются удобные комнаты с полным пансионом… Улица Нагорная, 32…» А на этой улице всего-то двадцать домов… — Туманов сел за стол и, успокаиваясь, заговорил ровнее: — Умный человек отличается от глупого тем, что учится на чужих ошибках, а идиоты не умеют исправить даже собственную. Никто в Симферополе и не попытался узнать, где размножено это объявление. Пишущих машинок в городе немного — все должны быть на учете, не трудно выявить, кто печатал, и узнать о заказчике. Во всяком случае — хотя бы словесный портрет! Прошу вас, немедленно займитесь.
— Александр Густавович, а почему мы должны заниматься этим человеком? — осторожно спросил Савин.
— Я почти уверен, что конечная цель «гостя» — Севастополь.
— Но явка была в Симферополе…
— Возможно, там ему и должны были дать или дали севастопольские адреса. Большевистскую разведку может сейчас интересовать лишь Севастополь. Дзержинский в Харькове и, поверьте, занимается не только охраной тыла большевиков, но готовит удары и в наших тылах. «Гость», который сумел вырваться из засады, может оказаться именно тем человеком, который пробирался к нам оттуда… из Совдепии.
«Какие основания думать так?» — хотел спросить Савин, но промолчал, понимая, что Туманов объяснит сам.
— На эту мысль меня натолкнула биография хозяина явки, — продолжал Туманов. — Оказалось, что он в прошлом профессиональный революционер, отбывал срок на каторге и в ссылке, как и большинство людей, работающих сейчас с Дзержинским. В Симферополе поселился он в июне прошлого года, за несколько дней до взятия города нашими войсками. Представляете себе? Вот поэтому и напрашивается вопрос: а не была ли явка чекистской? Короче, Василий Мефодиевич, поднимайте всю нашу агентуру. Человека, бежавшего с явки, надо найти во что бы то ни стало. Подключайте и Акима — разрешение на это генерала Климовича есть.
Туманов встал, обошел вокруг стола и остановился перед картиной на стене — отличной копией с «Богатырей» Васнецова. Он смотрел на картину и молчал. Савин ждал.
Полковник вернулся к столу.
— Вы можете взять реванш за константинопольскую неудачу с Сергеевым. В Севастополь приехал некто Астахов.
— Мне известно, — сдержанно ответил Савин.
— Может, документ с резолюцией Петра Николаевича Врангеля… при нем, — не то вопросительно, не то утверждающе произнес Туманов.
И эту интонацию шефа хорошо знал Савин. «Еще бы, — подумал, — документ! Сейчас за этот документ из рук в руки можно получить генеральские погоны: барон умеет быть благодарным. А реванш, дражайший Александр Густавович, не столько мне нужен, сколько вам». Но на лице его, припухшем, будто сонном, эта мысленная усмешка не отразилась никак. Коротко, по-солдатски, он сказал:
— Понятно, господин полковник. Будет сделано!
И с тем же выражением лица смотрел, как Туманов замер, насторожился.
— Что вам понятно, Василий Мефодиевич? — тихо, не поднимая от стола глаз, спросил полковник. Резко вскинул голову, ощупывая Савина взглядом холодным, сразу сделавшимся беспощадным. — Что, скажите на милость, вам понятно?
Савин едва заметно пожал плечами:
— Если Астахов сегодня располагает нужным нам документом, то завтра этот документ должен лежать у вас на столе.
Туманов глубоко и как-то обреченно вздохнул, теперь глаза его утратили холодную жесткость и стали едва ли не страдальческими. По виду полковника не трудно было понять, что могло означать это перевоплощение, он будто говорил: «Сподобил же господь бог помощниками!» Но Савин и на этот раз предпочел ничего не заметить: ему нужны были не намеки, а четкие инструкции, чтобы потом, в любом случае, не стать козлом отпущения. И он добился своего.
— Василий Мефодиевич, голубчик, — морщась, как от боли, сказал Туманов, — дело это требует чрезвычайной тонкости. Я бы сказал — деликатности! Не вам объяснять, как нужен нам этот документ, но… У Астахова не должно быть даже малейшего желания кивать на нас с вами! Не та эта фигура, понимаете? — в последних словах его прозвучали уже просительные нотки.
— Хорошо, Александр Густавович, — вставая, сказал Савин. — Все будет исполнено надлежащим обра-зом. Можете надеяться.
— Надеюсь, Василий Мефодиевич, — быстро ответил Туманов. — Вот именно: надеюсь! — Он тоже встал, давая понять, что разговор окончен.
Из кабинета начальника контрразведки Савин вышел вполне удовлетворенный. А полковник Туманов, проводив его, испытывал раздражение. Он ценил Са-вина, хотя и считал его несколько прямолинейным, неспособным к глубокому анализу человеком. «А впрочем, к чему раздражаться? — вдруг подумал. — Пожалуй, я излишне требователен к Савину. Он опытен в своем деле, исполнителен… Чего еще желать в наше-то время?»
Еще недавно в Крыму действовало множество контрразведок — кутеповская, шкуровская, военно-морская и иже с ними. «Надо же! — подумал Туманов. — Не столько за противником следили, сколько друг за другом… Оно бы и смешно, когда б не так печально. К счастью, преобразуя армию, барон Врангель и в контрразведке навел порядок. Объединенная морская и сухопутная контрразведка подчинялась теперь непосредственно главковерху и генералу Климовичу. В Севастополе возглавить ее довелось ему, Туманову».
Полковник знал: недоброжелатели — а у какого значительного человека их нет? — приписывали это обстоятельство давнему его знакомству с Врангелем.
«Что ж, господа, пусть будет так. Однако плохо вы барона знаете, если думаете, будто он способен поручить важное дело всего лишь старому знакомцу. Нет, его доверие еще заслужить надо. А это непросто!..»
ГЛАВА ШЕСТАЯ
С первыми лучами низкого, выплывающего прямо из моря солнца, под звонкий, по-утреннему чистый бой склянок просыпался Севастополь… Журба стоял на Портовой улице, смотрел на корабли, чернеющие на рейде. Полчаса назад он сошел с поезда, прибывшего из Симферополя.
— Команде вставать! — донеслось с тральщика, пришвартованного неподалеку.
Часы показывали шесть утра. Журба знал, что будет дальше. Через пятнадцать минут прозвучит команда: «На молитву!» На шканцах по левому борту выстроятся двойной шеренгой заспанные матросы.
«О-о-отче на-а-а-а-аш, иже еси-и…» — польется над водой хор охрипших мужских голосов. Потом, когда над мелкой зыбью растает молочная дымка, когда закончится утренняя приборка, засвистят боцманские дудки, заиграют горнисты, пронесутся над притихшими бухтами команды: «На флаг и гюйс — смирно!» И опять вдоль борта вытянутся во фронт матросы, единым порывом смахнут с голов бескозырки, медленно и торжественно поплывут к верхушкам мачт перекрещенные голубой андреевской лентой флаги…
Сколько раз видел он это, живя в Севастополе… Он представил себе то время, когда мальчишкой бегал сюда, к Южной бухте, и даже зажмурился. Ему захотелось сейчас же, немедля, пойти в слободку, побывать на улице своего детства, тем более, что в центр города подниматься еще нельзя — рано, слишком приметно.
Уверенно рассекая лабиринт узких улочек, крутыми корабельными трапами падают по склонам севастопольских холмов лестницы. Они очень старые, еще времен Обороны, полуразрушенные, и, кажется, многие из них обрываются прямо в зеленое буйство дерезы. Однако к разбитым ступеням подбегают тропинки: нельзя обрываться лестницам, для того и прорублены они исстари, чтоб довести до знакомой улицы, в знакомый двор, к знакомому дому. Для Журбы одна из таких лестниц- трап, спущенный к берегу детства.
Вот она, его улочка — домики лишь с одной стороны, а напротив ветви кустарника цепко обхватили край обрыва, далеко внизу плавится на солнце синева бухт. Много лет назад здесь, на перепаханном ядрами склоне слепил хибару дед Николая Журбы, отставной матрос Макар Журба, участник Обороны и георгиевский кавалер. Каждый день стучал деревяшкой по лестницам, спешил на Братское кладбище, служил там сторожем. Потом и сам лег рядом с боевыми дружками. Не стало и хибары: Роман, сын отставного матроса, построил на месте ее беленький домик и привел сюда жену Катю, певунью и рукодельницу.
