Владимир Козлов - 1986
Сергеич пожал плечами.
– Знаешь, а я и сам не знаю… Давно уже думаю насчет этого. У нас дом в деревне, в Гуслищах – теща оставила… Сидел бы там, огурцы в парнике выращивал… Да нет, охота дураку работать…
– Ну, после первой и второй – перерывчик небольшой, – сказал Дымковец. Сергей разлил остаток из первой бутылки, открыл вторую.
– За то же самое? – спросил он. Все закивали, чокнулись, выпили.
– А знаете что, хлопцы… – сказал Сергеич. – Может, и момент неподходящий для таких разговоров… Но не то что-то делается… Раньше лучше было, все как-то по-честному…
Юра хмыкнул:
– Раньше все было лучше…
– Не, ты, Юра, не перебивай, а послушай старших… – спокойно сказал Сергеич. – Вот ты слышал, что в Витебской области посадили троих за убийство… А потом проходит два года – и выясняется, что они не убивали… Но почему тогда сознались?
– Что сознались – ничего удивительного, – сказал Дымковец. – Любого можно обработать – сознается в чем хочешь, хоть в покушении на Горбачева…
Сергеич замахал рукой.
– Тихо ты, с твоими шутками… Но что бывают случаи, что показания выбивают – угрозами, кулаками и даже пытками – так это вещь известная…
– Есть такие, которых не то, что пытать – убить, на хер, мало, – злобно сказал Сергей. – Убийцы, насильники всякие…
– Молчи ты лучше, слушать про это не хочу, – сказал Сергеич. – Давайте лучше про что-нибудь другое…
– Слушайте анекдот, – сказал Низовцов. – Короче, приходит мужик на вокзале в кассу. «Мне один билет до Горбачевска». Кассирша смотрит на него, как на придурка. «Нет такого города». «Что, нет? Ну, тогда мне, наверно, в предварительную кассу».
* * *
Юра и Сергей вышли из прокуратуры. Сергей шел, шатаясь, фальшиво пел:
Там где-то старая мельница
Крутится-вертится,
Бьется о камни вода-а-а.
Старая мельница, все перемелется,
Только любовь никогда-а-а-а.
Навстречу шли два мента, сержант и старший сержант.
– Э, че ты тут распелся? – сказал сержант. – Пьяный? Ну-ка пошли с нами.
Сержант схватил Сергея за руку, Сергей вырвался.
– Ты что, бля, вообще? Ты знаешь, кто я? Я, сука, старший следователь следственного отдела Октябрьской прокуратуры! – Он кивнул на здание прокуратуры. – Ты, бля, извиняться будешь передо мной…
– Мне до жопы, кто ты. – Сержант опять схватил его за руку. – В нетрезвом состоянии в общественном месте… А за угрозы сотруднику при исполнении…
Юра вынул «корку», показал милиционерам.
– Мы правда следователи прокуратуры. Да, перебрал немного человек… Но он же никому не угрожал. Я отвезу его домой…
– Ладно… – Старший сержант взял в руки удостоверение, отдал обратно Юре. – Отпусти его. Но чтоб сразу домой и никаких беспорядков!
Милиционеры ушли.
– Менты поганые… – прошипел Сергей. – Я их завафлю…
Юра взял Сергея под руку, повел к остановке автобуса. В центре площади стояла скульптура: мужчина и женщина, держащие в руках модель спутника. На сером сталинском здании моргала светящаяся надпись:
«Уважаемые пешеходы! Соблюдайте правила дорожного движения!»
Навстречу шла компания парней и девушек. Один парень нес магнитофон. Из него пел Тото Кутуньо:
– Лоша те ми кантаре…
Сергей злобно зыркнул на компанию, остановился, Юра взял его за плечи, повел дальше. Они перешли улицу.
– Сам домой доедешь? Или довести до общаги?
– Доеду. Не маленький…
Подъехал «Икарус», открылись двери. Сергей зашел, повернулся, помахал Юре.
– В понедельник этот хер признается. Я тебе отвечаю…
Двери закрылись. Автобус тронулся. Сергей схватился за поручень.
19 апреля, суббота
– Ты только Сэму не говори, где я работаю, – сказал Юра. Он и Саша подошли к подъезду сталинского дома. Саша открыл дверь, парни зашли в подъезд.
– Не смеши. У него кагебешники шмотье покупают, а менты вообще через него конфискованный товар продают…
– Что, он и шмотками занимается?
Они начали подниматься по широкой лестнице.
– Всем, на чем только можно заработать. У него связи везде: здесь – на базах и в ОРСах, в Москве, в Прибалтике. Есть и моряки знакомые – которые в загранку ходят… Все, пришли.
Саша остановился у квартиры сорок восемь. Под звонком висела небольшая табличка «И.А. Сергеев».
– Это – дед его, – сказал Саша. – Он был военным хирургом. Умер давно, оставил квартиру… Неплохо, да? Самый центр, напротив ГУМа… – Он позвонил. Через некоторое время за дверью послышались шаги.
– Кто там?
– Саша Певзнер.
Дверь открылась. В большой полутемной прихожей стоял невысокого роста парень лет двадцати пяти, с редеющими волосами, в красном халате и шлепанцах.
– А, это вы? Проходите…
– Что, разбудили тебя?
– Нет, я встал уже… Можно не разуваться…
– Это – Юра, а это – Антон.
Они пожали друг другу руки.
– Ну, проходите…
Окна комнаты выходили во двор. Мужик с бородой и усами выгуливал овчарку. На качелях качалась девочка лет десяти.
– В общем, вот… – Антон вынул из тумбочки и положил на диван стопку пластинок.
Юра начал рассматривать их, одну за одной.
– Из шмоток ничего не будешь брать? – спросил Антон у Саши.
– Не-а, сейчас как-то не до этого.
– Ну, смотри, если что надо… Туфли неплохие есть венгерские.
– Сколько?
– Для тебя – полтинник.
– Не, говорю – пока не до этого…
– Что, в Израиль готовишься? – Антон сел в кресло в углу, скрестил волосатые ноги.
– С чего ты взял?
– Просто спрашиваю. На твоем месте я бы давно свалил. Сначала – в Израиль, потом – в Америку или Канаду. Вот где клёво… Миху знаешь Ривкина? Нет? Он же тоже еврей, как и ты. Я к нему заходил вчера – как раз ему дядька посылку прислал из Америки. Шмотье в основном. Но он, сука, не хочет сдавать ничего. Говорит: всё себе оставлю… Ты прикинь, он только открыл посылку – и сразу запах такой! На-стоящей Америкой пахнет. Так что, валил бы ты отсюда, раз возможность есть… Это мне деваться некуда. Приходится жить в этом говне… Ну, что, выбрал что-нибудь?
Юра показал ему пластинку. На конверте не было никаких надписей, только белая кирпичная стена.
– Сколько «Стена»?
– Цены на все стандартные. Обычная – семьдесят, двойник – сотка. Это ж двойник, да? Значит – сотка.
– Ладно, беру.
– А вообще, подумай насчет Израиля. – Антон повернулся к Саше. – Это я тебе по дружбе говорю. И еще… Только ты про это никому пока не говори – я тоже собираюсь…
– Куда?
– В Израиль. Нашел одну жи… еврейку, она страшная, и толстая, и вообще… Но мне-то, в общем, насрать. Фиктивный брак – и все, я там. А дальше будет видно… – Антон улыбнулся. – Так что, если все сложится, к концу года меня уже здесь не будет…
20 апреля, воскресенье
Из динамика в потолке автобуса зазвучал искаженный голос водителя:
– Автобус дальше не пойдет.
«Шестнадцатый» стоял у гостиницы «Днепр». Впереди – несколько машин и автобусов. На тротуаре толпился народ, все глядели на проезжую часть у обкома партии, махали руками, что-то оживленно обсуждали.
Двери раздвинулись, пассажиры посыпались из автобуса. Юра сделал несколько шагов по тротуару в сторону почтамта. Из-за машин и толпы не было видно, что происходит напротив обкома.
– А что там такое? – спросил Юра у мужика с беломориной в зубах.
– Фашисты приехали. Празднуют… День Гитлера вроде…
В толпе послышались крики «Зик Хайль!». Юра пробрался между зеваками. На куске проезжей части, свободном от машин, стояли десятка три парней, одетых в темное, коротко постриженных. У некоторых к курткам были прицеплены фашистские железные кресты. Почти все держали в руках бутылки с пивом, некоторые размахивали цепями. Два мента молча наблюдали за сценой, прислонившись к своему сине-желтому «уазику». Юра подошел к ним, показал свою «корочку».
– Что здесь такое?
– А ты что, не видишь? Нацисты…
– И вы вот так вот стоите и смотрите?
– А что нам делать? Вдвоем – на тридцать человек? Вызвали подкрепление по рации, ждем…
– А откуда они вообще взялись? Местные?
– Да нет, понаехали. Из Прибалтики вроде… Или из Москвы… Но не отсюда, точно… У нас таких нет, слава богу…
Невысокий парень, в кожаном пальто, с железными крестами на груди и в ухе вместо серьги, начал орать:
– Зик!
– Хайль! – стройно ответили остальные.
– Зик!
– Хайль!
– Зик!
– Хайль!
– Зик!
– Хайль!
Парни, улыбаясь, чокались пивом, размахивали цепями. Невысокий показал рукой на троллейбус. Человек пятнадцать побежали к нему. Остававшиеся в троллейбусе пассажиры выскочили на улицу. Старушка с тростью упала, спускаясь по ступенькам. Трость отлетела на несколько метров. Зеваки помогли ей подняться, подали трость. В троллейбусе остался только водитель. Нацисты обступили троллейбус, стали трясти.
